Страница 1 из 14
Михаил Задорнов
Записки усталого романтика
Издательство выражает благодарность Анне Бессмертной за содействие в приобретении прав
Большинство телезрителей и читателей сегодня относятся ко мне как к писателю-сатирику. Открою секрет – я не сразу им стал! Никто уже и не угадает, с чего начиналось мое писательство. С дневников, которые я вел во время путешествий. Путешествовал ежегодно с агитбригадой МАИ. В то время Советский Союз напоминал огромную строительную площадку, и наш народный студенческий театральный коллектив по комсомольским путевкам посылали на различные ударные стройки. Мы побывали в самых дальних закоулках нашего необъятного многонационального Союза. Прямо скажу: впечатления остались на всю жизнь!
Первое из написанного мной, что было напечатано, – это очерки о путешествиях с нашим самодеятельным коллективом по Тюмени в журнале «Молодая гвардия».
Перечитываю, и даже не верится, что все это было написано будущим популярным сатириком!
Из путевого дневника агитбригадовца
Радость пришла неожиданно. Наш институтский театр, которому не было еще и полугода, занял первое место среди агитбригад Москвы, и профсоюзный комитет предложил нам на лето путевки с концертами по Тюменской области. Пароходы, вертолеты, тайга, нефтяные вышки – тысяча километров по Иртышу, тысяча по Оби! – все это вдруг оказалось доступным.
Получилось так, что в поездку подобрались самые «универсальные». Каждый и жнец, и кузнец, и на дуде игрец.
За окошком поезда пару дней тянулась подгоревшая солнечная степь с копотью, осевшей вдоль дороги на полыни. На четвертые сутки показались горы Урала. Словно стадо верблюдов, медленно обгоняя друг друга, выползали они из-за горизонта на нас.
Может, потому, что в нашем институте не проходят географию, Тюмень до этих гастролей представлялась нам как некая темень с непролазной грязью, комарами, медведями, тайгой на мостовых... А тут залитый утренним прохладным солнцем вокзал – стекло и алюминий, мечта Чернышевского. И высадили нас с поезда не в грузовик-самосвал, а в многоместный «Икарус» и повезли по просыпающемуся городу, который предстал перед нами во всей своей еще пустынной свежести.
Иван Васильевич Жуков, элегантно одетый человек, с черной, уже посеребренной к вискам шевелюрой и мягкими, как два шмеля, глазами, директор Тюменского областного Дома народного творчества, проводил наше первое, «окошечное» знакомство с городом.
Сначала, увидев, что вместо тридцати человек из вагона вылезли всего девять, из которых трое представились ему как художественные руководители, а один – политическим обозревателем, он не на шутку встревожился:
– И это все? А кто же выступать будет? Ну что ж, поехали...
Когда москвичи приезжают в какой-нибудь провинциальный город (а москвичам все города, кроме Москвы, кажутся провинциальными), то им всегда хочется, чтобы в них все с первого взгляда угадывали москвичей. Может, поэтому, одевшись с Сашей Богатыревым во все самое лучшее, с фотоаппаратами наперевес, мы гордо вышли из гостиницы.
Как и я, Саша уже инженер. В агитбригаде главный менестрель. Поет студенческие песни. Заодно играет в миниатюрах. Актер театра миниатюр. Автор и, наконец, художник-дизайнер. А художники в такого рода поездках особенно нужны: когда объявление написать, когда афишу-анонс. Еще будучи студентом, всего с двумя песнями за душой Александр в составе институтских агитбригад объездил Забайкалье и Камчатку, побывал на Карпатах и на Урале. Теперь эти же две песни привез и в Тюмень.
Мы идем с Сашей по главной улице. Сначала мимо нас проплывают модерновые, залитые слепящим солнцем рестораны, кинотеатры с мозаичными, плывущими в красной невесомости светло-серыми космонавтами на фронтонах, сотообразные гостиницы. Линейкой пролегла по Западно-Сибирской низменности главная улица. Когда-то это был тракт, по которому гнали в Сибирь ссыльных. А теперь... За современными зданиями, в глубине города повсюду торчат журавлиные шеи подъемных кранов.
Но вот улица Республики сужается, и мы постепенно оказываемся в тридцатых-пятидесятых годах. Толстостенные кирпичные дома с маленькими окнами и лепными излишествами. От тяжелых серых домов ложится на тротуары сырая серая тень.
Долго тянется «середина нашего века», но вот кончается и она. Асфальт сменяется булыжником – высокие дома уступают место приземистым срубам. Ухоженные и аккуратные, как уютные крепостенки человеческого счастья, стоят они в резных наличниках, в кружевной деревянной отделке. Их окна с раскрытыми ставнями и белыми занавесками напоминают издали севших на стену огромных бабочек.
При входе в «Книги» сталкиваемся с молодым человеком при бороде и фотоаппарате, который, как нам кажется, тоже хочет, чтобы его приняли за москвича.
– Ничего стоящего нет, – сообщает он нам запанибрата. – Теперь, чтобы какую-нибудь клевость достать, надо поглубже забираться. Слишком уж много в Тюмени из-за всех этих строительств приезжих стало...
Пересменка на камвольно-суконном комбинате. Женщины и девчата в рабочей одежде, как нам кажется, нехотя заполняют красный уголок с игрушечной сценой, на которой может уместиться лишь такая небольшая бригада, как наша. Мы подглядываем в щелочку занавеса. Позор, кажется, неминуем. Во дворе за открытым окном стучит лебедка. А кое у кого из наших в такт ей морзянкой постукивают зубы от страха.
– Начинайте! – подает знак с первого ряда приехавший с нами худрук нашего институтского Дома культуры. – Пора!
«Дождливым вечером, вечером, вечером...» – под первые музыкальные фразы «Пилотов» двое растаскивают руками занавес, а между куплетами я, стараясь побороть дрожь в голосе, как можно торжественнее объявляю агитбригаду Московского ордена Ленина авиационного института имени Серго Орджоникидзе. «Мы парни бравые, бравые, бравые», – подхватывает ансамбль, а кто-то в зале встает и идет закрывать окно, чтобы не мешал шум лебедки, доносящийся с заводского двора.
«Ребята, вы только посмотрите, какая сегодня белая ночь! – говорит на набережной Невы своим товарищам после выпускного вечера один из выпускников средней школы. – Она должна запомниться нам на всю жизнь – 21 июня 1941 года».
«Не двадцать первое, а двадцать второе, – поправляют его друзья. – Уже ведь без пятнадцати четыре».
«Мальчишки сороковых годов» – так называлась наша композиция о разбитых войной судьбах, надеждах, мечтах. Мы использовали в ней не только стихи и песни известных авторов, но и рассказы родителей, переживших войну, преподавателей, прошедших ее с боями. Принес, например, частушки и песни, сочиненные солдатами, нынешний наш маёвский доктор технических наук, а в прошлом лейтенант В. Б. Тихонов. Это его выпускной вечер совпал с началом войны.
Принято считать, что по содержанию агитбригада – это жанр наступательной боевой публицистики, а по форме – один к одному «Синяя блуза».
Если человеку громко крикнуть в ухо «Будь хорошим!», сомневаюсь, чтобы он от этого стал лучше. В наше время зритель столько повидал постановок в театрах, прочел столько книг, стал таким докой в киноискусстве, что ему мало уже указать пальцем: «Иди туда!» Искусство эмоциональное воспитательнее любого плакатного. Ведь если зритель заплакал или вознегодовал от увиденного на сцене, он уже вряд ли допустит, чтобы это действие повторилось при нем в жизни. Так думалось нам. И мы оказались правы.
Стихи Евгения Евтушенко о детском хоре, поющем в госпитале для раненых... у многих женщин, сидящих в зале, на глазах появляются слезы. А ведь сколько людей в Москве говорили нам на прощанье: «Не надо там читать стихов. Не поймут. Миниатюр да песен побольше давайте». Теперь, после поездки, я смело могу сказать, что наши советчики были не правы. Видели бы они те тихие слезы...
Для песен и миниатюр было у нас отведено все второе отделение. Шум или, как говорит молодежь, «забой» – основная болезнь самодеятельных музыкантов наших 70-х. Мы помнили об этом, а потому тщательно отбирали песни. Не этакие современные шлягеры, слова которых далеки от хорошей поэзии, да и от поэзии вообще, и не те, которые настраивают лишь отбивать ритм ногой под стулом. Особенно же радовались зрители миниатюрам. И неважно, что они были студенческие, об экзаменах и общежитии.