Страница 8 из 12
Но всё-таки больше всего гости завидуют нашим с женой отношениям. Какие они у нас интеллигентные и ласковые! Просто они не знают, что вот уже много лет за полчаса до прихода гостей мы заключаем с ней перемирие. И целуемся только на людях. Может, поэтому мы и бываем так счастливы, когда к нам приходят гости…
Автору самонадеянно показалось, что он прав. Передышка удалась. А благодаря оптимизму последнего рассказа предыдущей главы, в котором утверждается, что мы живём хорошо, пришло наконец такое необходимое сейчас
«ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ»
ФОТОГРАФИЯ
(монолог ветерана)
На моём столе стоит пожелтевшая от времени фотография. На обратной стороне карандашом написано: «Школьный выпускной вечер. 22 июня 1941 года».
Было три часа утра. После вечера мы гуляли по ночной Москве. Никому не хотелось домой. Позади было десять лет школьной дружбы. Впереди вся жизнь.
«Какая чудесная ночь! — сказала тогда на Красной площади Люба. — Ребята! Вот увидите, эта ночь запомнится нам на всю жизнь!»
Куранты били четыре часа утра.
Люба на фотографии в самом центре. В петлице у неё маленькой ранкой краснеет гвоздика, подаренная первой учительницей.
Позже мне встретятся стихи, которые я всегда повторяю про себя, когда смотрю на эту фотографию.
Рядом со мной, с краю на фотографии, стоят два моих лучших школьных друга — Серёжка и Витька. Серёжка жил на Сретенке, а Витька — на Чистых прудах. Но так часто в жизни я повторяю про себя строчки дорогой мне песни, что теперь и сам верю: Серёжка каждый раз опаздывал в школу, потому что бежал с Малой Бронной, а Витька, наоборот, жил рядом — на Моховой.
Есть у меня и другая фотография. Она стоит рядом. Вечер встречи в 46-м году. Тот же класс… Та же ученическая доска… Те, кто пришёл на этот вечер, в память о своих товарищах стоят на тех же местах, что и на выпускном вечере. Между многими чернеет ученическая доска. Нет Любы, нет Серёжки с Малой Бронной, нет Витьки с Моховой, нет комсорга-очкарика, нет Боцмана-второгодника, нет учителя физкультуры… А лица тех, кто пришёл на вечер, повзрослели на Отечественную войну. Позади нас четыре года войны, а впереди опять вся жизнь. Конечно, после войны каждый из нас строил свою жизнь как мог, как умел. Но каждый из нас всегда помнил об этих фотографиях и понимал — жить надо так, чтобы, подходя к ним, никогда не краснеть перед глазами Любы, Витьки, Серёжки, Очкарика и Боцмана…
Теперь многие из нас уже пенсионеры. На последнем выпускном вечере нас было ещё меньше. Почти все ветераны. Высокое, почётное звание… Ветеран!
А недавно ко мне подошла моя внучка. И сказала:
— Деда, купи мне кроссовки?
— А почему я?
— Потому что ты ветеран, деда!.
— Кто тебе, внученька, об этом сказал?
— Мама.
— А что же она сама меня об этом не попросила?
— А она боится тебя, деда. Ты же у нас сердитый. Ты воевал. А у нас в садике уже всем дедушки, которые воевали, кроссовки купили.
Ну, рассердился я, раскричался, валерианки выпил, а успокоиться не могу. «Что это значит? — думаю. — В садике все дедушки, которые воевали, кроссовки купили?»
Словом, не выдержал я, поехал в магазин. Взглянуть, правду ли родственники мои говорят?
Да-а, такую очередь я видел только раз. В Ленинграде. Только там все тихо стояли. А тут? Боже мой… Один, этак моего возраста, кричит: «Пропустите ветерана, товарищи! Я ветеран! Мне без очереди положено!» И рвётся, знаете, да так локтями работает, будто оборону противника прорывает.
Ну, схватил я его за шиворот.
— А ну кончай, — говорю, — хулиганить! Зачем людей толкаешь?
А он как закричит на всю очередь:
— Как вы смеете со мной так разговаривать? Я инвалид войны!
Я говорю:
— Если ты инвалид войны, зачем тебе кроссовки?
Он смутился, говорит:
— Я… я… Я нормы ГТО сдавать должен. У нас на предприятии всех заставляют. И вообще, что вы меня держите, пропустите, я под Курском ранен был.
Я говорю:
— Я тоже под Курском ранен был. Видишь, в одних окопах сидели. Не для того, чтобы в очереди за кроссовками подраться. Ты в чьей, — спрашиваю, — армии воевал?
А он словно не слышит, что я спрашиваю. Одно твердит и перед моим носом красной книжечкой машет.
— Я ветеран. Пропустите. Я жаловаться буду. Мне государство право дало без очереди всё покупать. А вы, — это он мне, — хулиган, а не инвалид! Ну, тут я не выдержал, схватил его в охапку и понёс к выходу:
— Ах ты вошь, — говорю, — тифозная! Тебе не государство право дало. Тебе люди это право дали. Из уважения к тебе. За то, что ты Родину защищал. Тебе, понимаешь? Тебе! А не детям твоим! И не внукам! Чтобы ты на них это право распространял… И этим правом, как им захочется, пользовался…
Старушка какая-то смотрит, как я его несу, говорит:
— Вот это верно, сынок. Так его! Он сегодня утром бельё женское без очереди брал…
В очереди шум, смех, все смотрят. Девушка говорит:
— Смотрите, смотрите! Ветераны дерутся! Наверное, кроссовки не поделили.
А одна молодая женщина другой, не стесняясь меня, говорит:
— Давно пора. Так им и надо! Недавно в кассу железнодорожную прихожу, а билетов нет. Я кассира умоляю. Поймите, к мужу еду. Служит он у меня. Ну, она и сжалилась. «У меня, — говорит, — ничего нет. Но! Вон видите, в том углу дядя Федя стоит. Это наш вокзальный ветеран. Вы ему пятёрочку сверху накиньте, он вам и возьмёт. Ему я имею право билет продать. Да вы не бойтесь. Он свой человек. Я ему сегодня уже двадцать билетов продала».
Обмер я от таких слов. А другая женщина ей отвечает:
— Это что! Я как-то на «Бонни М» пойти хотела, думала, может, бронь выкинут. А кассирша говорит: «Что вы?! Всю бронь на «Бонни М» ветераны выкупили!»
Застучало у меня сердце от таких слов.
— Ну, — говорю, — слыхал, негодяй, что ты позоришь? Слово «ветеран» ты позоришь! Ты и такие, как ты!
В это время милиция подошла. Отвели нас в отделение. Так что вы думаете? Липовый оказался он инвалид. Трамваем его ударило. Лет пятнадцать назад. Пьяного. В милиции его уже как облупленного знали. Старшина говорит: «К сожалению, теперь много таких стало. Откуда только документы берут? Отец мой подводник. Он во время войны руку потерял. Никогда он себя так вести не будет, как этот… И мы его никогда ни о чём не просим. Хотя иногда, честно говоря, так хочется… Впрочем, это неудивительно. Удивительно, что друзей-ветеранов у отца с каждым годом становится всё меньше, а в очередях — их всё больше?! Но вы не волнуйтесь. Мы этим ещё займёмся. Спасибо вам за помощь! Теперь он у нас так просто не отделается».
Полегчало у меня на душе. Ну не может, не может, думаю, тот, кто помнит немецкие танки, кто детей из концлагерей освобождал, кого женщины благодарных стран с хлебом-солью встречали, кто товарищей своих потерял — Серёжку с Малой Бронной и Витьку с Моховой, — на кого глаза Любы смотрят в тот выпускной вечер… Не может тот так… Хотя всякое бывает, я понимаю… Не удалась жизнь после войны у кого-то. Уступил своей совести разок, другой… Глядишь, и совсем её потерял. Тогда тот всё это вспомнить должен.
На нас, ветеранов, многие равняться хотят. Советов — у кого? У нас спрашивают. Трудностей много. Перед теми, кто, Родину защищая, погиб, мы до конца своих дней за эту Родину в ответе. И никогда об этом забывать нам нельзя.
Я смотрю на пожелтевшую от времени фотографию. Мои друзья! Они навсегда остались молодыми, смеющимися… Люба, Серёжка с Малой Бронной и Витька с Моховой…
ДОРОГОЙ ЗВОНОК
От метро я решил позвонить начальнику и предупредить, что проспал и поэтому опоздаю. Правда, у меня не было «двушки». Но рядом был табачный киоск.