Танец семи покрывал

Прошло немного времени, и на Ивана навалилась болезнь, приковавшая его к постели. Он стал беспомощным, как дитя. К нему приставили медсестру из Красного Креста, которая как-то, уходя, забыла выключить телевизор, что она обязана была сделать, покидая больного на ночь. В эту ночь разразилась гроза, в телевизор ударила молния, начался пожар...

Когда Иван очнулся — это произошло после его физической смерти, — он вдруг увидел в старинном трюмо, доставшемся ему по наследству от бабушки, отражение незнакомой комнаты. В ней жили женщина и ребенок. Иван изо дня в день смотрел на них, не узнавая ни женщины, ни мальчика.

Мать все время куда-то уходила, мальчик рос на глазах Ивана, который незаметно привязывался к нему, хотя не мог ни заговорить, ни переступить через раму трюмо и войти к нему. А в его собственной квартире поселилась семья, которая жила как бы сквозь него, Ивана, не видя ни его, ни отраженной в зеркале комнаты. Прошло немного времени, и у Ивана появилось какое-то чувство опасности, будто в комнате, отражающейся в зеркале, сгущались сумерки невиданной беды. Ему хотелось предостеречь женщину, ребенка, но он не мог этого сделать. И вот однажды ночью началась гроза, и женщина, которую Иван видел все время как-то то боком, то спиной, вдруг подошла к зеркалу и посмотрела прямо Ивану в лицо. Тут он все понял. Эта женщина — его бывшая жена, а ребенок — их сын... Женщина медленно погрозила ему пальцем, повернулась и ушла, а в телевизор, стоявший в отражающейся комнате, ударила молния, и там начался пожар.

Иван беспомощно топтался перед зеркалом, невыносимо страдая за малыша, вставшего в кроватке. Иван кричал, но его никто не слышал. И вдруг он понял, что его, как живое существо, может услышать огонь. И он выманивал пламя из отраженной комнаты в свою, на себя. Загорелась старинная рама, зеркало треснуло, и последнее, что видел Иван, — мальчик и его мать спокойно читали в своей комнате, в которой было чисто и светло, какую-то книгу...

Все это Стефан придумал в августе, а в сентябре, когда между упругими золотыми яблоками стала проливаться золотистая листва, уселся писать сцену за сценой. Здесь требовалось очень точное, психологически выверенное слово, оперенное высокой поэзией, и Стеф боялся одного — чтобы вдохновение не унесло его на своей волне в философские красоты и размышлизмы, такое с ним уже случалось, и редактор издательства, в котором вышли две его книги, вымарывала у него целые главы.

— Смотри, не впади в сентиментальность, — предупредила его Стася.

— Сам знаю, — буркнул Стефан.

Он часами сидел на веранде, исписывая лист за листом своим бисерным почерком отличника, каковым он и был в действительности, почитывая для художественного аппетита то Кафку, то Бодлера, стараясь перенять от них прозрачность ультрамарина, разлитую в осеннем воздухе. А Стася в своей спальне-светелке, в мешковине с бретельками, служившей ей сарафаном, перепечатывала рукопись Стефа на машинке, время от времени выходя на веранду и подсаживаясь к осени вплотную.

Брат и сестра чувствовали себя совершенно счастливыми, настолько счастливыми, что забывали поесть в течение дня и, вспомнив об этом вечером, накрывали на веранде столик.

Николай Витольдович уехал в Бостон читать лекции тамошним студентам, и никто не мешал Стефу и Стасе вести рассеянный образ жизни: вставать когда вздумается, ложиться когда захочется.

Что касается Марианны, она никогда никому не мешала, однако заметила, что Стася в последнее время слишком много времени просиживает на веранде, с мечтательным выражением лица следя за плавным полетом листвы.

В разгар сентября, примерно на сороковой выбеленной странице Стефанова повествования, в особняке появился Чон.

Стеф и Стася, сидя на веранде, слышали, как залаяла Терра, бегавшая по саду, затем ее лай сделался менее сварливым, словно кто-то с ней за заборчиком, отделяющим сад от главного входа, вел переговоры; вскоре послышался голос Марианны. Терра снова замелькала среди кустарников, а через какое-то время со стороны главного входа послышался стук молотка.

Брат и сестра переглянулись — и спустились вниз.

Чон, вооружившись инструментами, которые ему бодро вынесла из сарая Марианна, подправлял прогнившее Террино крыльцо, прилаживая новые доски, орудуя поочередно то рубанком, то молотком, то пилой, то топориком, — да так ловко, сноровисто, что Стася подивилась.

Она была удивлена его появлением больше, чем обрадована.

Ведь расстались они после той встречи без всякого намека на будущую: Чон в гости не стал напрашиваться, и даже проводить Стасю предоставил Роде, и ее не пригласил к себе, хотя бы просто из вежливости. И Стася почувствовала себя оскорбленной, решив выбросить из головы этого странного человека, так вначале к ней расположившегося, а потом изобразившего полное к ней равнодушие.

Он явился в ее дом, как будто ничего не зная о запрете ее строгого отца, а может, Родя и в самом деле ничего Чону об этом не говорил. Или же он решил не принимать этот запрет на свой счет.

— Нет, я не просил у Родиона твой адрес! — в ответ на ее вопрос сказал Чон.

— Как же ты нашел меня? — недоумевала Стася.

— Ты сама сказала, что, когда облетают листья, из окошка твоей мастерской виднеется затылок бюста вождя в исполнении Вучетича. Я и сориентировался по затылку...

Стася беспомощно оглянулась на Марианну, всегда выполнявшую роль добросовестного стража, но нянька, растаявшая при виде работающего мужчины, наконец-то починившего что-то в их доме, где никто ничего не ремонтировал и все держалось на честном слове, умиленно поглядывала на Чона.

Даже Терра, услышав, что брат и сестра спустились вниз, примчалась к своему заборчику, положила на крыльцо передние лапы, одобрительно повизгивала, также довольная Чоном.

— Пойдем в дом, — бросив взгляд в сторону Марианны, сказала Стася. — Мы тебя чаем напоим...

Она в общем-то не знала, как следует вести себя с ним.

— Пока не закончу, не пойду, — отозвался Чон. — Браток, помоги мне малость, — сказал он Стефану.

Растерявшись, неумеха Стеф взялся своими изнеженными литературным трудом руками за доску, а Стася с Марианной отправились накрывать стол к чаю.

— Какой, однако, дельный молодой человек, — одобрила Чона Марианна, — не успел появиться, как сразу — за работу. В моем-то поколении все мужчины были такими, как этот Павел. Если видели, что в хозяйстве что-то нуждается в починке, тут же засучивали рукава... Вот Родя приходил — какой, кроме подрамника, был от него толк! А твой брат! Живет и не замечает, как все разваливается. А Павел обещал завтра новую щеколду на калитке поставить. Сразу увидел, что эта заедает... Как ты думаешь, удобно будет попросить его посмотреть кран в ванной?

Накрыв на стол, Стася снова вышла во двор. Нянька — за ней.

Чон спросил, есть ли краска.

— Чего-чего, а этого добра полно, — скосив глаза на Стасю, отозвалась Марианна.

Чон со Стефаном покрасили крыльцо.

— Ловко у тебя все получается, — похвалила Стася Чона.

— Чего там, — отмахнулся от похвалы Чон. — Я даже твой сарафан могу заштопать...

Стася засмеялась:

— Это рабочая одежда, мне в ней удобно...

— Тебе она к лицу, — одобрил Чон. — Ну что, Стефан, мы здорово все сделали, правда?.. У твоего брата рабочие руки, мы с ним за неделю приведем дом в порядок!

Марианна просияла, Стефан сконфуженно ухмыльнулся.

Стася повела гостя показывать дом.

Чон на каждом шагу восклицал:

— Это просто чудо какое-то! Смотри, какая паутина, такая бывает только в старых домах! Особенный, добросовестно сделанный узор, похожий на снасти... И эта лампа — под ней хорошо Диккенса читать! О боже, что за кровать! На таких королевы рожали наследников престола!.. А что делает Сальвадор Дали рядом с Достоевским?.. Пианино — из новейшей истории. — Чон, даже не присев на вертящийся табурет, заиграл начало сонаты-фантазии Моцарта. На звуки фортепиано прибежала Марианна, хотела что-то возразить, но Стася удержала ее. Чон бросил играть. — О, это Смирнов-Русецкий, судя по мазку, последние его сосны, правда? Какое кресло! В нем поневоле захочется вести паразитический образ жизни перед горящим камином! Давайте затопим камин! О! — Чон встал в дверях веранды и умолк. Стася с интересом смотрела на него, гадая, что это там его поразило, в саду. И окна, и веранда смотрели прямо на закат... — Стася, неужели твой дед правда был генералом, а не поэтом? Это жилище с окнами на закат, с верандой, откуда можно наблюдать, как садится солнце, просто создано для великого художника... Им бы не погнушались Веласкес или Ван-Гог, если бы они были русскими! А с другой стороны, здесь все настраивает не столько на творчество, сколько на чистейшее созерцание... Как же ты работаешь в таком доме?