Страница 27 из 59
А когда вернулась домой, то застала уже накрытый Марианной в гостиной стол и обоих мужчин, сидящих на полу и клеящих из разноцветной бумаги гирлянды.
Стася подключилась к этому делу: она работала ножницами, мужчины продолжали клеить; потом стали привязывать нитки к конфетам, потому что ящик с елочными игрушками Стефан уволок к Заре, что очень расстроило Чона.
— Вообще-то Новый год принято встречать в семье, — заметил он по поводу Стефана.
— Может, Зара и есть его будущая семья, — возразила Стася.
Она не заметила, что Пашка Переверзев ухмыльнулся на эти слова.
— Да уж, — с непонятным раздражением ответил Чон, и Переверзев вдруг с нажимом произнес:
— Чон, это тебя не касается, где и с кем твой будущий шурин встречает праздник.
Решили нарядить деревце в саду — там росла одна-единственная ель. Она уже была щедро украшена снегом, и ей недоставало только Деда Мороза и Снегурочки.
Звезду Переверзев сделал из Стасиных бус, обвив ими проволоку, а с Дедом Морозом и Снегурочкой получилась небольшая заминка.
— Неужели в доме нет никаких игрушек? — сварливо осведомился Чон.
Тут Стася, хлопнув себя по лбу, вскричала:
— Есть, конечно есть! В чулане!
Открыли чулан.
Войдя в него, Чон притих, охваченный тем же странным чувством, которое испытали, впервые войдя сюда, маленькие Стася и Стефан.
— Почему они все в двойном экземпляре? — наконец спросил он.
— Я все ломала в детстве, — объяснила Стася. — Мне все покупали с запасом...
— Но игрушки совершенно целые... — не поверил ей Чон.
Стася пожала плечами и перевела разговор на другое:
— Ну что, вот эта принцесса тебе подойдет для Снегурочки? А мишку можно нарядить Дедом Морозом...
Оделись, нарядили ель, стали лепить из снега фигурки — да так увлеклись, что не заметили, как наступил Новый год, хотя оставили в доме радио включенным. Спохватились, когда было уже половина первого.
Переверзев сбегал за вином: выпили в заснеженном саду за новое счастье.
И решили не возвращаться в дом — перетащили еду в сад, выстроили из снега импровизированный стол и перенесли с террасы кресла.
Закусив, отправились к Марианне, которая не спала, смотрела телевизор в окружении своих кошек; выпили вместе с нею, поздравили няньку, а когда возвращались домой, Чон первый заметил, что на втором этаже горит свет.
Стася с Переверзевым остались внизу у камина, а Чон поднялся наверх.
В обоих комнатах Стаси был включен свет, горели даже настольные лампы...
Стефан стоял в своем сером ангорском свитере на веранде, подняв руки к падающему снегу, точно священнодействовал, и в его позе было столько восторга и ликования, что Чон понял: его худшие опасения сбылись.
Стефан не услышал шагов Чона и обернулся, лишь когда тот, приоткрыв дверь веранды, негромко окликнул его:
— Стеф?!
Стефан обернулся.
Полубезумное выражение лица, блуждающая на губах улыбка, горящие счастьем глаза... Чон, стиснув зубы, повернулся к нему спиной и направился к лестнице.
— Павел!
Чон остановился.
Стеф, покачиваясь, как пьяный, смеясь от внутреннего возбуждения, приблизился к нему.
Если бы Стефан внимательно всмотрелся в лицо Павла, улыбка слетела бы с его лица.
Но он ничего не видел. Все как будто расплывалось перед его глазами.
— Обними меня, брат! Я так счастлив!
Неуклюже обняв его, Чон смотрел невидящими глазами на снег, залетавший на веранду.
— Я невыносимо счастлив!
Чону хотелось заткнуть уши, закрыть глаза — но он как будто окаменел.
— Павел, она такое чудо! У меня нет слов... Павел, я не стою ноготка на ее ножке... Как это возможно, чтобы она полюбила меня?!!
Чон перевел дух, высвободился из объятий Стефана.
— Как ты думаешь, меня можно любить?
Чон положил ему руку на плечо, больше всего желая в эту минуту придушить Стефана.
— Прости, — проговорил он. — Я пойду к твоей сестре...
— Иди, иди, брат, — залепетал Стефан, — сегодня все должны быть счастливы, и Стася, и Марьяша, и ты, и все! Я так вас всех люблю, так люблю, что слов нет!
На Чона смотрели глаза, которые ничего не видели, ослепленные счастьем.
«Будь ты проклята, — пронеслось в голове у Чона, — будь проклята, Зара!»
— О, я ее страшно люблю! Я ее обожаю! Я боготворю эту удивительную женщину!
Впору было испытать жалость к этому идиоту.
Но Павел испытывал полнейшее опустошение и злобу.
Он оттолкнул Стефана от себя — тот даже не почувствовал грубости этого движения, — сбежал по ступеням вниз, быстрым и решительным шагом вошел в залу, где сидели и тихо переговаривались Стася с Переверзевым и, набычившись, глядя куда-то в пространство между этими двумя, проговорил:
— Стася, я прошу тебя выйти за меня замуж как можно скорее!
Глава 20
МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ СТАСИ И ЧОНА
В конце мая Стася с Чоном поженились и сразу же укатили в свадебное путешествие, взяв билеты до Симферополя.
Всю весну Чон проработал в мастерской уехавшего скульптора, малюя картины, которые Переверзев довольно успешно продавал «простому обывателю», как снисходительно именовали оба Павла покупателей их творений, хотя именно обыватели в основном давали им средства к существованию.
Стася предлагала Переверзеву и свои работы на продажу, но против этого решительно восстал Чон, сказав, что он скорее даст отрубить себе правую руку, чем позволит Стасе расстаться с ее замечательными творениями, которые когда-нибудь украсят лучшие музеи мира.
На деньги, вырученные Переверзевым, можно было закатить грандиозную свадьбу, но жених и невеста категорически отказались быть объектом зрелища, и тогда Паша пообещал им какой-то роскошный свадебный подарок к их возвращению из путешествия, после чего они с Родионом, бывшим на регистрации свидетелем со стороны невесты (Переверзев был свидетелем жениха), посадили молодых на поезд.
Стася сказала, что они с Чоном еще не решили, где остановятся, возможно, в Алуште или в Симеизе, а может, доберутся до Бахчисарая, но через сутки, когда поезд застрял на каком-то полустанке посреди донских степей, Чон неожиданно для самого себя сказал Стасе:
— А ну его к лешему, это море! Давай здесь вылезем! — и Стасе эта идея понравилась.
Проводница открыла дверь вагона, Стася с Чоном сбросили обе сумки на землю и спрыгнули следом за ними.
Впереди действительно расстилалась зацветшая степь, которую пересекала какая-то медленно струящая свои воды речка, примеченная ими еще час назад, — она протекала вдоль железнодорожных путей. За речкой белел, как пасхальное яичко, какой-то хутор в отцветающих садах, — к нему-то Стася и Павел направили свои стопы, перейдя вброд речушку, причем Чон сразу определил, что в ней каким-то чудом уцелела многочисленная рыба, и пообещал Стасе каждый день приносить улов к их раннему завтраку.
Не торгуясь, сняли комнату в просторном и чистом доме молодой казачки Люды, муж которой каждую весну уезжал в Сибирь на заработки, — и зажили душа в душу.
Стася каждое утро вставала вместе с Людой провожать в стадо ее корову и двух коз. Потом помогала Людмиле кормить гусей, уток и прочую живность, которая у хозяйки водилась в изобилии.
Люда была девушкой городской, из Доброполья Донецкой области, где познакомилась со своим будущим мужем, проходившим службу в тех краях, и недолго думая вышла за него замуж.
Она приехала сюда городской белоручкой, но за три года жизни на хуторе сделалась такой замечательной казачкой, что деревенские женщины ставили ее в пример своим дочерям и невесткам.
Люда научилась доить коров и коз, ухаживать за своей животиной, сбивать масло и делать творог. Ее куры неслись лучше всех, от коз она имела шерсть, которую отдавала прясть хуторским бабулям; они же вязали свитера и носки и носили продавать к поездам.
У Люды была самая откормленная живность, ее пироги таяли во рту, и она все на свете успевала переделать. К ней приходили за рецептами и за семенами, за советом, чем лечить прихворнувшую коровку и какого сорта прикупить кусты смородины.