Страница 16 из 77
Рабочий день подходил к концу. Сколько он сегодня длился, неизвестно. Ведь часов ни у кого не было, не висели они и в цехах. Зачем они? Там, на земле, происходит вечная смена дня и ночи, а тут, в душном подземелье, затопленном гулом станков и лязгом металла, счет времени сведен к одному звуку — реву сигнальной сирены, от которого мороз подирает по коже.
Баранников о приближении конца смены узнавал по другим неизменным признакам. Он знал, что поляки выдерживали ритм работы в течение примерно десяти часов, а потом их движения становились все медленнее и медленнее. После двенадцати часов труда они все чаще прислонялись грудью к станкам, опаздывали выключать моторы. Особенно отставал светловолосый Антек. Он начинал качаться— того и гляди упадет. Баранников подходил к его станку, молча отстранял токаря и работал за него сам. Антек, опустив голову, свдел возле станка, готовый вскочить при появлении немецкого инженера. Это повторялось почти каждый день, но ни разу поляк не сказал Баранникову спасибо. Только посмотрит на него своими голубыми, безмерно усталыми глазами и тут же отвернется.
Вот и сейчас Баранников работал за Антека, а поляк, уронив руки, перевитые вспухшими венами, сидел на фундаменте станка, тупо смотря в цементный пол. Немецкий инженер появился внезапно, точно из-под земли вырос, Баранников толкнул Антека ногой, тот вскочил, но его качнуло, и он рукой схватился за вращающуюся деталь. Ему сорвало кожу с ладони. Антек стоял и удивленно смотрел на свою кровоточащую руку. Немецкий инженер все это видел, но ничего не сказал, круто повернулся и быстро вышел из цеха. Баранников оторвал кусок от своей рубашки и быстро сделал Антеку перевязку.
— Возьми себя в руки. Становись и работай. Как бы ни было больно, работай! — быстро сказал Баранников.
Минут через десять вернулся немецкий инженер. Он подошел к Баранникову вплотную и сунул в карман его брезентовой робы какой-то белый пакет.
— Это бинт и антисептика,— тихо сказал он, показывая глазами на Антека.
Баранников молчал. Молчал и немец —обводил взглядом грохочущий цех. Потом он сказал:
— Меня зовут Рудольф Гримм. А вас?
— Баранников.
— Ба-ран-ни-ков,— медленно повторил немец.— Значит, будем знакомы.— Он снова обвел взглядом цех.— Да, возмездие дается нам нелегко.
Баранников молча, невозмутимо смотрел на инженера. Гримм улыбнулся:
— Разве вы не знаете, что название «фау» происходит от слов «оружие возмездия»? Летающие снаряды…
Баранников молчал.
Гримм улыбнулся еще раз и пошел вдоль станков.
Баранников смотрел ему в спину, недоумевая, зачем это понадобилось немецкому инженеру сообщать о том, что делаем завод. «Фау»! Все-таки «фау»! «Рудольф Гримм, Рудольф Гримм»,— повторял про себя Баранников.
Взревела сирена. Станки остановились. Гулкая тишина будто ударила в уши. Оглушенные ею люди, пятясь, отходили от станков и становились в шеренги. Многие шатались, как пьяные.
Баранников незаметно протянул Антеку пакет:
— Возьми. В пещере сделаешь перевязку.
— Спасибо,— первый раз поблагодарил поляк и стал в шеренгу, пряча за спиной пораненную руку.
Баранников направился в угол, где после работы собирались заключенные инженеры.
В общежитие он шел, как обычно, в паре с Гаеком.
— Знаешь, что делает наш завод? — тихо спросил Баранников.
— Черт знает! — зло отозвался чех.
— «Фау» мы делаем.
Гаек даже замедлил шаг.
— Точно?
— Вполне.
— Получается, что мы здорово помогаем им вылезти из поражения? — сказал Гаек.— Помогаем убивать своих?
— Выходит, что так,— ответил Баранников.
11
Прошел еще месяц. Теперь уже все инженеры знали, какую продукцию выпускает подземный завод. Об этом позаботились Баранников с Гаеком.
Однажды вечером в комнатушку Баранникова зашел бельгиец — староста общежития.
— Ну, как тут у вас потолок? — спросил он.— Да, пожалуй, вы правы, надо принять меры.
— Зачем, как вы однажды выразились, дразнить собак? — усмехнулся Баранников.
— Ну, если бешеных собак спускают с поводка, все равно плохо.
Баранников промолчал.
— Мы им делаем секретное оружие, с которым они собираются выиграть войну.
Баранников в разговор не вступал. Бельгиец продолжал:
— А тогда все, что сделали ваши русские для победы, пойдет прахом.— Он присел на кровать рядом с Баранниковым, помолчал и вдруг тихо рассмеялся: — Потомство за нашу работу здесь поставит нам памятники, не так ли?
— Как вы однажды выразились, главное — выжить,— безразлично произнес Баранников.
— Бросьте со мной играть! Вы что, хотите жить, получить крест от Гитлера и с этим крестом на шее вернуться на пепелище своего дома, сожженного нашими «фау»? Так? — спросил бельгиец, и глаза его загорелись злобным огнем.
— А что я могу сделать? — безнадежно произнес Баранников, который совсем не торопился вступать с ним в открытый разговор.
Бельгиец, может быть, целую минуту смотрел на Баранникова и молчал. Потом неожиданно спросил:
— Вы что, не русский?
— Почему? Русский.
— Мои товарищи поручили мне поговорить именно с вами.
— О чем?
— Что значит — о чем! О том же.
— Не понимаю.
— Бросьте! — Бельгиец встал и заходил по комнате — два шага к окну, два обратно.— Мы потребуем, чтобы нас вернули в обычный лагерь. Нигде не сказано, что мы обязаны работать именно в этом аду.
— Отсюда живыми не выпускают никого,— спокойно сказал Баранников.
Бельгиец остановился:
— Это не больше как сказка для трусливых.
— А если не сказка?
— Значит, вы будете спокойно делать «фау»?
— Не знаю.
— Я и мои товарищи имеем совершенно ясно сформулированные приговоры их собачьих судов. Заключение и его срок. У нас есть все основания протестовать против того, что нас заслали в это подземелье.
— Лично я никакого приговора не имею.
— И думаете за это спрятаться?
Баранников промолчал.
Бельгиец постоял перед ним и направился к двери.
— Я приходил к вам насчет потолка. Я потребую, чтобы сделали ремонт. Спокойной ночи! — Бельгиец ушел, резко хлопнув дверью.
Это неожиданное посещение взбудоражило Баранникова. Еще во время разговора его подмывало заговорить с бельгийцем откровенно, но так внезапно возникший и такой опасный разговор настораживал. «Чего же он хотел? — напряженно думал Баранников.— Чтобы я присоединился к их дурацкому и безнадежному протесту? Или он ждал моих предложений? Почему он так напирал на то, что я русский?..»
В эту ночь Баранников заснул только перед самым рассветом. Все думал о разговоре с бельгийцем. Нет, нет, проявляя осторожность, он поступав правильно. И в то же время Баранников был почти уверен, что бельгиец не провокатор. В конце концов, он решил посмотреть, как будут вести себя бельгиец и его товарищи дальше. А там видно будет. Когда на другой день Баранников поздоровался с бельгийцем, тот не ответил…
Уже кончалось лето сорок третьего года. Баранников все острее и мучительнее переживал свое бездействие. С другой стороны, он понимал, что в условиях такого лагеря быстро ничего сделать нельзя. Вот оборвалась тогда связь с центром, и до сих пор не удалось ее наладить. Все лето Баранников и Гаек терпеливо пытались найти ниточку связи с центром, хотя делать это теперь, когда они жили на поверхности, было необычайно трудно. Все их попытки ни к чему не привели. Связь с центром не мог восстановить и Стеглик. Есть ли он вообще, этот центр? Может быть, гестаповцы давно его разгромили?
Каждое утро, когда Баранников спускался в подземелье и слышал ровный гул работающего завода, у него до боли, сжималось сердце — он же знал, что этот ровный, ритмичный гул означает не что иное, как новые и новые летающие снаряды. Но что он может сделать, если он не знает даже, что за деталь изготовляется на его станках? Можно, конечно, выпускать детали с нарушением размеров, но это немедленно будет обнаружено. Ликвидируют его бригаду, и этим все кончится… Надо было собрать всю свою волю и заставить себя не торопиться, терпеливо выжидать и столь же терпеливо искать новые связи. Другого разумного пути не было.