Сделай погромче

Однажды после дополнительных занятий по английскому, которые Гретхен как правило коротала за тем, что писала черными чернилами на руках и ногах названия своих любимых групп — ramones, the descendents, the clash, — она решила, что все ее достало и что пошла эта школа. Школа никому не нравилась — ладно, мне нравилась, но я бы ни за что никому в этом не признался, — но Гретхен она не нравилась особенно. Почему? Из-за внешнего вида самой Гретхен. Во всяком случае, она так говорила. Другие девчонки ее терпеть не могли, не только потому, что она была панком, но потому, что она была панком и одевалась так во многом из-за того, что ее мама умерла двумя годами раньше, а значит, все учителя вроде как оставили ее в покое и не трогали.

В католической школе это было ой как важно — то, как ты выглядишь. Когда Гретхен вбивала подошвы своих черных армейских ботинок в плитку, тяжело вышагивая по коридору, цепи ее ботинок гремели, и позвякивали пластиковые и кожаные браслеты, а школьные красотки одна за другой замирали у своих шкафчиков, бросая ей вслед взгляды, полные омерзения. Вот что они видели в образе Гретхен: толстую семнадцатилетнюю старшеклассницу с кукольным лицом, с длинной бело-розовой челкой и побритыми практически под ноль висками и затылком, с глазами, жирно обведенными черным карандашом, с английскими булавками повсюду и нашивками «The Exploited» и «DRI» — она их даже не слушала, но нашивки смотрелись круто, так что — с нашивками и в армейских ботинках и в черной кожаной куртке с черепом, который она сама нарисовала замазкой, спертой из отцовского письменного стола, все пальцы в серебряных кольцах с шипами, а руки сжаты в кулак и всегда предвкушают драку.

После уроков Гретхен встречалась у шкафчиков с нашей подругой Ким. Ким тоже была панком, маленькая, с длинными костлявыми руками и острым узким лицом, на шее и груди всегда пятьсот-шестьсот засосов, ярко-красные волосы, дюжина сережек в каждом ухе, а теперь вдобавок ко всему этому — умилительная болячка в углу губ, которую она с гордостью называла своим «герпчиком». Я обожал Ким, но боялся ее до одури. Она была чертовски привлекательна, но крыша у нее слегка съехала. Итак, натягивая свою джинсовую куртку, она повернулась к Гретхен и спросила: «Ну и че за хуйня у тебя происходит?» — так она обычно здоровалась.

— Достала меня эта школа, — объяснила Гретхен, и они направились к выходу. Гретхен всегда ходила с опущенной головой; Ким вечно подпрыгивала и насвистывала, и при каждом удобном случае выбивала книги у девчонок из рук. Скривившись, Гретхен уставилась на двух местных королев красоты, в идеальных, твою мать, высоко натянутых голубых гольфах и зеленых свитерах, завязанных вокруг талии, с ослепительными, как у актрис из сериалов, физиономиями. Девчонки красили губы, глядя в карманные зеркальца, и смеялись, указывая друг дружке на отражения Ким и Гретхен. Гретхен резко шагнула в их сторону. Они быстро обернулись, прячась за дверцами своих шкафчиков. Та, что была пониже, с волосами потемнее и свежевыщипанными бровями, по-мышиному пискнула. Ким показала им средний палец, а Гретхен испустила короткий смешок — Ха! — довольная тем, что она только что сделала. Это было в тот момент — в ту самую секунду, — когда она повернула налево к холлу D и нечаянно наткнулась на Стейси Бенсен.

Стейси Бенсен.

Стейси Бенсен, старшеклассница, сноб из школьного совета, блондинка, крашенная в еще более светлый тон, всегда в облегающем топе без лямок, красная помада толстым слоем с черным контуром, подчеркивающим податливые губы, которые невозможно было не заметить, из-за чего вам становилось ее жалко, как бывает жалко стриптизерш или девчонок, которые снимаются в порно, потому что они такие красивые, что никто, кроме красоты, в них ничего не видит, и эта начинает их разрушать, что ли; голубые тени и голубой перламутровый лак в тон, настолько всегда безупречный, что становилось ясно: Стейси Бенсен никогда в жизни не работала в супермаркете и вообще нигде не работала, ни единого дня; зеленая кофта, аккуратно завязанная вокруг шеи или талии, и заебись какие ути-пути-мути коричневые мокасинчики, изящно украшенные двумя блестящими медными монетами, которые сияли все же меньше, чем лицо Стейси, лицо, какое типа смотрит на вас по всей Америке с плакатов, рекламирующих косметику. Вдобавок гетры всевозможных расцветок. Вдобавок, как говорили, ее высказывания на занятиях по этике о том, что девушек, которые делают аборты, надо судить как детоубийц. Вдобавок ее склонность обращаться к другим школьницам не иначе как «девочки», например, «Девочки, нам нужна еще парочка добровольцев для участия в донорской кампании». Вдобавок, и уж это совсем никуда не годилось, — ее значки. Я учился с ней еще в средней школе, и уже тогда она носила эти самодельные значки, почти каждую неделю новый: Гордая принцесса. С Богом по жизни. Благоразумная и непорочная. Это была девочка, которая, казалось, говорила своим таким блин выразительным, хорошо поставленным голосом: Все вы тут хреновы недочеловеки. Это была девочка, которая своими мелкими, точными, идеальными движениями — взмахом ресниц над сияющими заебись какими голубыми глазками, мечтательной улыбкой, смехом, звенящим как колокольчик — казалось, шептала: Я во всем лучше вас. И вполне возможно, так оно и было, потому что ее внешность, и ум, и очарование всегда провоцировали тебя на спор, но с чем тут поспоришь, если ты сам выглядишь так?

В тот день у Стейси Бенсен был значок с надписью: Подхватите нас лучом, мистер Скотт, здесь внизу нет разумной жизни. Итак, там, в холле, в конце дня, под шум последних занятий — собираешься прогулять практику? И заедь за мной в семь, и он опять столько задал на дом — средь запаха лака для волос и гребаных духов, усиливающегося после уроков, Гретхен повернула и наткнулась на Стейси Бенсен, и Стейси Бенсен остановилась и посмотрела на Гретхен, и сказала: «Смотри куда прешь, жирная лесби».

Так, стоп.

Если бы вы знали Гретхен и могли типа прочитать ее мысли, вот что вам было бы уже известно:

Пяти лет от роду, Гретхен — балерина в этом чертовом классе. Ладно, Гретхен, пяти лет от роду, — чертовски нескладная. Она не могла сделать кувырок из-за своего веса, знаете, и остальные девочки обычно смеялись, и, в частности, была в этом классе такая маленькая злобная брюнеточка, которая однажды указала на Гретхен и сказала: «Она жирная», и когда пришло время показательного выступления, Гретхен велели просто пробежать по сцене, пока остальные девочки выполняли колесо и прыжки через голову и всякое такое дерьмо. Вместо этого Гретхен поколотила за кулисами одну из девочек, и в слезах была отправлена домой.

И:

На этот раз восьми лет от роду, Гретхен выбирает себе в магазине костюм для Хэллоуина, сряди рядов и рядов пластиковых масок, прикрепленных к пластиковым костюмам — Супермен и Бэтмен и Чудо-женщина, и сказочная принцесса, и Франкенштейн, и Дракула, и все остальное, — и ее мать говорит, что, возможно, Гретхен стоит предпочесть костюм Франкенштейна костюму принцессы, поскольку он все-таки немного свободнее.

Затем:

Гретхен уже старшеклассница, и кто-то пишет баллончиком ЖИРНАЯ ЖОПА на торце ее гаража, и Гретхен смотрит, как ее папа, мистер Д., пытается скрыть смущение, второпях замазывая надпись коричневой краской, цвет которой чуть светлее цвета гаража, и Гретхен, и я, и все остальные каждый день видят это пятно, когда она идет домой, до тех пор, пока она не переедет, и все знают, что пятно там, все еще там, и почему.

Так что:

Когда Стейси Бенсен сказала: «Смотри куда прешь, жирная лесби», Гретхен обернулась и схватила ее за гребаный золотистый конский хвост, и так дернула, что в руке у нее осталась прядь волос, вырванная из мягкой белой кожи, как волшебная золотая нить, которой было сшито желание какой-нибудь блин заколдованной принцессы, а потом Гретхен, держа Стейси Бенсен за ворот блузки, стала мутузить ее по лицу, одним звучным ударом сломав роскошный римский нос, из которого брызнула выразительная струя ярко-красной крови, после чего Гретхен проорала во всю мочь: «Отсоси-ка у меня, Барби!».