Мертвое ущелье

Очередной допрос проводил один из ротных, ему помогали двое, в том числе адъютант Вороного — здоровенный верзила с лихо закрученными усами.

Касима снова били, однако с бережением, командир убивать запретил.

— Вот ты, дурень, молчишь, покрываешь его, а он все уже рассказал пану командиру. Все уже известно.

— Я же сказал правду!.. — прохрипел арестованный.

Губы его слипались от крови, слюна пузырилась, он не мог держать голову. — Больше не бить,— сказал адъютант,— подохнет. Тишина. Все трое испугались. Вороной не любил и никогда не прощал, когда приказы его исполнялись не- точно и нарушались его запреты.

На допросах он иногда присутствовал, задавал вопросы. Но сам не бил. И все знали, почему. Грязная работа его не прельщала. Вот стрелять — другое дело. . Он мог спокойно вскинуть пистолет и с двадцати метров всадить пулю в лоб тому, кого только собирались расстреливать. А бить — не бил. Но ни для кого не было секретом, что удар Вороного был равносилен его выстрелу. Он мог ударом убить, мог расколоть челюсть. Вороной чувствовал в Игнате такого же сильного, ловкого и коварного, как он сам. Сравнивал с собой и, зная себя, опасался Углова. Полезней до поры иметь его в союзниках. А потом убрать. И убирать надо только наверняка. Одной точной пулей. Иначе все может получиться наоборот. Очень опасен этот парень. Но пока очень нужен.

Он продумал, как довершить допрос Касима. И решил использовать известный прием. Но если вдруг Касим все-таки сознается, что Игнат отлучался, то есть выдаст его, это будет лишним козырем против Углова, и он окажется еще на более коротком поводке у него, у Вороного.

Атаман вошел в комнату, где шел допрос Касима, обернулся, прикрывая за собой дверь, и туда, обратно за дверь, кому-то сказал:

— Углова расстреляйте прямо сейчас. Вешать не надо. Расстреляйте.

Затворил дверь и шагнул к арестованному.

— Ну что ж, пора кончать с этим делом. Углова мы разоблачили. Я знаю, почему вы пошли у него на поводу. И я прощаю вас. Если вы мне честно расскажете подробности: где и когда он отделился от вас. Нам нужно знать место. Он назвал это место, но я хочу, чтобы вы дали подтверждение. Ему я не верю. Ну? Я слушаю вас! Ведь вы хотите жить? Говорите!

— Хочу...

— Это я знаю. Говорите по сути дела.

— Я уже сказал вам правду, господин командир. Клянусь богом Иисусом Христом, господин командир...

Касим говорил с трудом, очень тихо и медленно. Было ясно, что каждое слово дается ему нелегко. Вороной видел, что провокация не удалась. Примитивная, но часто успешно применяемая в разных контрразведках, когда измученный пытками человек легко попадал в ловушку, эта провокация тут не возымела результата. Или, действительно, этот чернявый не врет? Ведь и у ксендза тоже не все всегда безупречно. Надо там всю цепь передачи и оповещения проверить с пристрастием:

— Отнесите его на его нары. Все. Он свободен. Он сказал правду. Пусть выздоравливает.

Под вечер к Касиму пришел Углов,

— Ну, как ты?..

— Ничего...

Он прохрипел с натугой, и разведчик понял, что дело неважно. Избили его крепко.

Отрядный врач перебинтовал его, смазав йодом. Бинты были старые, ветхие, много раз стиранные, но держались на ранах, пропитались кровью насквозь. Дышал Касим тяжело, со свистом. У него был жар. Надо было спасать его, и Игнат забеспокоился.

Оставил больному большой кусок сала, восемьсот-граммовую темно-зеленую бутылку с самогонкой-горилкой.

— Я сейчас... — и вышел.

Вернулся через полчаса, принес котелок горячей похлебки и малиновый отвар в бутылке. В банде за вольными и ранеными ухаживали друзья и приятели. Лечил врач, а ухаживали друзья. У Касима друзей не было. А у слабого и беззащитного даже сало могли отобрать. Атаман не поддерживал среди своих солдат чувство товарищества. Это было ему не выгодно.

Когда Углов навестил Касима, тот понял, что спасен, что никто в отряде его не обидит. Пока Игнат жив, и пока он не ушел из отряда. Теперь Углова знали все. Опасались и уважали. И если он кому-то покрови-тельствовал, об этом моментально становилось известно всем. Силу в банде уважали.

8. РОЗОВЫЙ ОБЕЛИСК

Хохлов побывал в Киеве и больше часа разговаривал с женой убитого цековца. Женщина была в ужасном состоянии, все время плакала, дважды впадала в истерику, Хохлов не беседовал, можно сказать, а только успокаивал ее.

В Киев он уехал на следующий день после нападения бандитов у гостиницы. Расследуя инцидент, в течение двух часов опознали трех убитых, четвертого — к вечеру. Все убитые Хохловым бандиты были от Вороного, его людьми. На каналы утечки информации опознание света не проливало. Все четверо не имели родственников ни в милиции, ни в других официальных организациях. Бывшие соседи по дому, где они жили до ухода в банду — опознали двоих. А на двоих нашли дела в прокуратуре — они были судимы.

Опросили всех в горкоме — никто не слышал, чтобы секретарь с кем-то говорил о приезде цековца.

Допросили шифровальщика. Он первый прочел расшифровку радиограммы о приезде гостя. Этот допрос тоже ничего не дал. Подозрение на шифровальщика не падало. Ни признаков, ни мотивов не было.

Вся надежда сконцентрировалась на Киеве. Кроме жены у погибшего было много фронтовых друзей, а также сотрудников и подчиненных в ЦК КП(б)У.

Жена убитого плакала, пила воду и снова плакала.

— Нет, не звонил никому... Как будто. Не помню я, не обратила внимание. Нет, звонков его не слышала точно.

— Вы знаете всех его фронтовых друзей?

— Многих знаю.

— Кто из них самые близкие?

— Самых близких, пожалуй, трое.

Она назвала их фамилии, адреса. Хохлов записал.

— А нет ли у него кого-нибудь из старых давних друзей или знакомых в Выжгороде?

— Как же? Есть. Воевали они вместе. Подполковник, уволился в сорок пятом. Очень хороший человек, я тоже знакома с ним давно.

— Назовите, пожалуйста, его имя и фамилию.

— Пожалуйста: Макиенко Григорий Семенович. Хохлов ощутил чувство овчарки, вышедшей на след.

Он заранее готовил женщину к этому вопросу и надеялся на него. Занозой в мозгу сидело «Грицько», сказанное умирающим. И Хохлов поначалу спрашивал вдову убитого о всех знакомых в Киеве. Ее надо было успокоить, настроить на воспоминания. Этот «Грицько» должен быть в Выжгороде. О нем думал погибший перед смертью. Значит, опытный партработник и фронтовик понимал, что нападение как-то связано с этим «Грицько», иначе вряд ли бы он счел нужным, а следовательно — важным, первым назвать патрулям это имя.

Все, что знала о Макиенко, она рассказала. После этого Станислав Иванович целый день мотался по Киеву, встречался с людьми, спрашивал, спрашивал. Он очень торопился. В Выжгороде надо быть как можно скорее. Этот Макиенко, если он и есть «Грицько», может оказаться не на месте, может исчезнуть, умереть наконец, все с ним может произойти. А он — единственная пока ниточка. Первая и, может быть, последняя тонкая нить в этом непростом и опасном деле.

Макиенко на похороны не приехал. Он дал трогательную телеграмму жене покойного, где выражал соболезнование и в конце сообщал, что, узнав об этом злодействе, свалился в постель с тяжелым сердечным приступом.

В Киеве вырисовывалась такая картина: погибший цековец был занят, в основном, работой. Дома он бывал довольно редко. Человеком слыл довольно сдержанным и скрытным. Его знакомые и друзья, в том числе и трое самых близких, ничего не знали не только о поездке в Выжгород, но и о том, что он вообще уезжает из Киева. В ЦК КП(б)У в финхозотделе Хохлову сообщили, что он пришел за день до отъезда, сказал, чтоб подготовили командировочное удостоверение и деньги. Предупредил, что получит все завтра утром. В какое время и каким транспортом он уезжает, они не знали.

Хохлов побеседовал и с киевским шифровальщиком. Результат тоже был равен нулю. Здесь утечки информации не было. Конечно, полных гарантий в этом не имелось. Но опыт и интуиция подсказывали, что искать надо не здесь, а совсем в другом месте. В Выжгороде.