Испытание

песах Амнуэль

Испытание

Минуту назад горизонт был закрыт горами. На одной из вершин что-то блестело. В бинокль Корин разглядел колпак домика гравиразведки. Успел подумать: расточительство, нужно бы забрать металл. А купол уже исчез. И вершины, на которой он ютился, больше не существовало. Горный хребет зашевелился, пополз, расплылся океанской волной. Открылся горизонт, что-то голубое блеснуло в свете Растабана, и все заволокло пылевой завесой, серым десятикилометровым занавесом.

Корин отошел от окна, опустился в кресло, прикрыл ладонью глаза. Хватит. Он космонавт и на Лигии не для того, чтобы разбираться в ее геологических аномалиях.

— Впервые у нас? — сочувственно спросил Базиола, поняв состояние пилота.

— Простите, — сказал Корин. — Время не терпит. Вчера в систему Растабана вошел звездолет дальнего поиска «Кентавр». Он находился в испытательном полете. Шесть часов назад пилот-испытатель Яворский вывел машину на орбиту спутника Лигии. Затем опустился на планету и больше на связь не выходил.

Оба — космонавт Корин и кибернетик Базиола, руководитель группы контакта,

— знали, как трудно жить на Лигии: первый из кинофильмов, второй на собственном опыте.

Десять лет назад из экспедиции к Растабану вернулся звездолет «Молния» и сообщил об открытии планеты с разумной жизнью. Планету назвали Лигией. «Молния» не совершала посадки, и экипаж знал только, что живут лигийцы маленькими поселениями, добывают и плавят руду, передвигаются в автомобилях, не знают радио и воздухоплавания и внешне очень похожи на людей. «Молния» летела к Растабану вовсе не за открытием разумных миров. Цели экспедиции были астрофизическими — через несколько десятилетий желтая звезда Растабан начнет разбухать, превращаясь в красный гигант.

С высоты спутника казалось, что Лигия еще не остыла. Планета бурлила — моря вытягивались реками, проваливались под почву, выталкивались в другой области, горные цепи в несколько часов превращались в ровное плато, а назавтра опять вспучивалась почва, и острые пики тянулись в небо.

На этой странной Лигии были растения, длинными лентами протянувшиеся по ее поверхности. Обитали здесь и животные — отличные бегуны, прыгуны по скалам.

И люди жили на этой планете. Каким-то чудом они угадывали области планеты со спокойным дрейфом и жили на своей земле, как полярники на льдине.

Устанавливать контакт отправились лучшие биологи и кибернетики Системы. Базиола провел на Лигии пять лет. Привык постоянно ощущать шуршание и колебания почвы, отчего ему казалось, что он едет в поезде и никак не может прибыть на станцию назначения. У Базиолы были свои методы работы с лигийцами. Он полагал, что только дети смогут понять землян — только детский мозг проявлял признаки свободного мышления. Новорожденный лигиец знал столько же, сколько взрослый, — знания передавались по наследству. Все новое на планете было открыто, придумано, изобретено детьми. Взрослея, лигиец становился предельно консервативен. Это был разум на уровне подсознания. Вся «мудрость» взрослого лигийца заключалась в том, что он великолепно чувствовал свою планету. Мозг, как хорошая счетная машина, занимался лишь тем, что перерабатывал ощущения, связанные с сейсмической деятельностью Лигии. Ничто не проходило мимо — далекий, за сотни километров, обвал оставлял в мозгу лигийца, как на ленте сейсмографа, невидимую черточку, вносил коррективы в бессознательные расчеты. Так и жили лигийцы — каждый знал, как будет «дышать» почва в ближайшем районе. Сотня лигийцев, размещенных на разных материках, могла точно предсказать сейсмическую погоду планеты на много дней вперед. Собственно, этим и пользовались земляне: составляя прогностические карты, они попросту опрашивали население. Карты еще ни разу не подвели. Но дальше «картографического контакта» дело не шло. Лигийцы не желали понимать, что гибелью им грозит не планета, а Растабан, такая спокойная и ласковая звезда. Растабан был для них круглым ярким светильником — и только.

Теперь все отступило для Базиолы на второй план — случилось несчастье с Яворским, с Кимом, которого он знал много лет, вместе с которым учился в Институте космонавигации…

— Я все время думаю, — сказал Базиола, — почему именно Лигия, самая странная из планет, привлекла внимание Яворского?

— Здесь много «почему». Я, например, не могу понять, почему Яворскому доверили «Кентавр», — Корин начал злиться, его раздражало вынужденное бездействие.

…Вспыхнул экран на пульте связи.

— Базиола, я настаиваю на вашем приезде, — голос Томилина, начальника Южной исследовательской станции, был сух.

— Не могу, Сергей. Исчез планер с человеком. Как только машину найдут, я вылечу на место.

— Здесь гибнут лигийцы! — взорвался Томилин. — Нас всего трое на материке, и нет вашего опыта общения! Они перевозят поселки в район, где, по прогнозу, через несколько часов все встанет дыбом! Верная гибель! Никогда раньше такого не случалось, да и невозможно это в принципе… Они же чувствуют, должны чувствовать… Прошу вас, Джузеппе. Мы перепробовали все…

— И растерялись, — спокойно сказал Базиола. — В панике вы, а не лигийцы. Организуйте наблюдение, сделайте выборочный опрос. Поймите, я не могу быть в двух местах одновременно.

Базиола ударил по клавише, изображение рассыпалось. Кибернетик быстрыми шагами ходил по комнате, натыкался на стулья, бормотал:

— Нервы… Сумасшедшая планета… Мое место, конечно, там. Ведь это невероятно: вопреки собственным прогнозам лигийцы мигрируют в угрожаемый район. Ну скажите, могу я сейчас лететь к Томилину?!

Пилот промолчал, и Базиола, вздохнув, сел перед ним в позе, полной напряжения.

— О чем мы говорили, Игорь?.. Да, о Киме. Давайте рассуждать сейчас, пока планер не нашли, нам ничего иного не остается. Мне кажется, мы многое поймем, если разберемся, почему Ким пришел к вам, в отряд испытателей звездолетов. Бросил свой «Геркулес», на котором отлетал не один десяток парсеков. Что-то с Кимом произошло. Может быть, став испытателем, он хотел что-то доказать самому себе?

Если вас интересует эволюция характера, — сказал Корин, — извольте: Яворского погубила слава. У нас слишком восторженное общество, Джузеппе. Мы до сих пор не отучились впадать из одной крайности в другую. Яворский много лет публиковал статьи с довольно бредовыми идеями. Еще с института, верно? Никто в эти идеи не верил, шли они по классу «у звездного капитана разыгралось воображение». Потом — Лонгина, планета-лазер. Идея Яворского, которая неожиданно оказалась реальностью и погубила девять человек на «Ахилле». И тогда в идеи Яворского поверили безоговорочно.

— Нет, — сказал Базиола, — многие идеи Кима и сейчас остались на уровне слов…

— Вы не правы, Джузеппе! Словами остались лишь те идеи, которые сам Яворский не пожелал разрабатывать. Вспомните: Яворский выдвинул идею одновременного образования планет и жизни из протопланетного газопылевого облака. Интереснейшая проблема, создаются группы и лаборатории, идут исследования, и вдруг Яворскому это становится неинтересно. Он забывает об этой идее и выдвигает другую: межзвездные полеты в разумном лазерном луче…

— Вы все путаете, Игорь. Вы сказали о разумном лазерном луче. Я редко виделся с Кимом после института, и все же он обратился ко мне…

Базиола получил приглашение поработать в киберцентре на Луне и готовился к отлету. Впервые он надолго покидал Землю, но ему казалось, что никакие двигатели не оторвут его от планеты. Когда Базиола ощутил приближение кризиса, неожиданно приехал Ким. Оглядел Базиолу, сказал дружелюбно, без вступления:

— У меня кое-что есть, Джу. Давай посчитаем по старой памяти. Ты слышал о лазере-мозге?

— Естественно,-кивнул Базиола. — Передавали в сводке новостей: Яворский работает над новой идеей.

— Работает кто угодно, только не я… Не могу справиться с привычкой метаться от задачи к задаче. Подсознательно ищу проблему, которая захватила бы надолго. Не нахожу… Лазер-мозг. Хватило на десять дней. Когда дошло до конкретных расчетов, стало неинтересно. А тебе, наверно, понравится. Там сложный счет. Это не работа, Джу, это перебор задач, игра ума. Нужна встряска. Как тогда, на Лонгине. Придумай что-нибудь, Джу!..