Страница 72 из 83
— К Львиному мостику! На Казанскую! Со всей мочи гони! — крикнул он, плюхнувшись в сани.
…После полудня уж минуло полчаса. Николай Павлович решился разделить то немногое, чем располагал. Одну роту он выдвинул на набережную, дабы отрезать карей от Исакиевского моста. Остальные преображенцы оставались при нем — на углу бульвара и площади.
— Государь! Слава Богу, медные лбы! — выкрикнул молоденький поручик Ивелин, но тут же густо залился краской. — Прошу прощения, Ваше Величество…
— Пустое, лбы и впрямь медные, долгонько добирались, — с облегчением рассмеялся Николай. — Вот что, друг мой… Ты, я гляжу, человек мне верный?
— Хоть нас и мало, зато предателей нет! — вытянулся молодой офицер.
— Езжай-ка стрелой к моим саперам. Из первых же саней высади седоков, хоть с пистолетом, и в казармы. Они должны были уж присягнуть. И, коли саперы мои присягнули мне, пусть выходят.
— На площадь, Ваше Величество?
Николай на мгновение задумался. Прав ли Роскоф? Если б знать наверное…
— Нет, в Зимний. Береженого Бог бережет, пусть укрепят защиту Зимнего.
Камни под ногами гудели. Конногвардейцы в латах летели галопом на своих мощных конях.
Полк гремел, как надвигающаяся гроза. Никаких сомнений не было больше в лицах, сомнения остались в казармах. Полк сделал свой выбор.
— Живее, Орлов! — крикнул Николай, не успел командир полка спешиться. — Разворачивай своих к Адмиралтейству спиной! Будем брать их в кольцо. Во всяком случае, попытаемся.
…Деревянная каланча 2-й Адмиралтейской части вызвала было у Роман Кирилловича досадливую мысль, что в городе, немало, невзирая на благодетельную воду каналов, страдавшем от пожаров, дело их тушения поставлено из рук вон плохо: уж коли может загореться то, что должно грозить огню… Впрочем, мысль он отбросил как ненужную и вновь выскочил из саней.
Оживленный гул, донесшийся, когда он рванул дверь части, было заставил его скрипнуть зубами.
— Вот так праздник!
— Любо!
— Жалует новый Государь простых служивых!
Польская бочка была и тут, но Сабуров с облегчением выдохнул: веселые голоса и лица были трезвы, а водка не почата. Как раз, когда он вбежал, один из пожарных примеривался, чтоб вышибить круг.
— Кто привез?! — взревел Роман Кириллович. — Задержать мерзавцев!
— Так ведь из дворца же прислали… По случаю праздника, — недовольно возразил брандмейстер.
— Ах, из дворца! Не от губернатора на сей раз, — коротко хохотнул Роман Кириллович.
— Как есть из дворца.
— Затейники… За ногу их!
Случись на месте Сабурова Платон Филиппович, тот задался бы непростым вопросом: кольцо с резным «азом», быть может, еще и способное прийти на помощь, не было известно Домрачеву[48] с его ведомством. Ну кто, в самом деле, мог знать, что оное ведомство понадобится? И что делать, как вынудить к повиновению, как объяснить? Но Роман Кирилловичу всегда покорялись потому, что подобные вопросы вовсе не приходили ему в голову.
Выхватив из козел первый попавшийся топор, Роман шагнул к бочонку столь быстро, что пожарные в испуге шарахнулись по сторонам.
Два взмаха — и водка рекою хлынула на каменный пол.
— Скажите спасибо, дурачье, коли не отрава! Брандмейстер! Запрягать! Семь человек со мной, остальные по другим частям, живо! Опасность пожара! Коли привезут в какую часть водки, хватать каналий на «слово и дело»!
…Конногвардейцы перестраивались на площади. В это же время московцы обнимались с подтянувшимися матросами. Каждый стан мог видеть, что происходит в противном. И все всех вправду видели.
К Николаю Павловичу шел вразвалочку какой-то офицер. Никто толком не понял, откуда он: то ли со стороны карея, то ли нет. Издали бросалась в глаза черная повязка на его лбу.
— Ваше Величество! Государь! — возвысил голос Якубович, когда двое офицеров попытались воспрепятствовать ему подойти.
— Пусть, пропустите, — Николай успокаивающе махнул рукой.
— Государь! — Якубович ощущал спрятанный пистолет, словно тот был органом собственного его тела. Ему даже показалось, что пистолет пульсирует. Эка хорошо стоит, словно к барьеру подтянулся. Пальнуть, что ли? Никаких шансов у Палыча. Так-то оно так, да ведь не один… Убить — легче легкого, а вот уйти… А ну их, он не нанимался, в конце концов, каштаны из огня таскать ради князишки Трубецкого. — Государь! Я был среди них!
— Вот как?
Теперь они глядели друг другу в глаза. Взгляд Якубовича был сердечен и правдив, взгляд Николая — холоден.
— Я был среди них, — повторил Якубович. — Но теперь я не с ними! Я узнал, что они злоумышляют против Вашего Величества.
Фраза вышла глупейшей: ну как, в самом деле, можно выступить с мятежниками, не зная, что они замышляют против Императора? Но глупость смягчила подчеркнутая сердечность, с каковою была произнесена.
— Что ж, коли так, вы свою должность знаете, — сдержанно произнес Николай Павлович, меж тем, как невольное обращение «на вы» словно вычеркивало Якубовича из числа верноподданных. — Если, конечно, не лжете. Как ваше имя?
— Якубович, Государь. Я не лгу, поверьте! — Пистолет перестал дрожать, затих и словно бы отлепился от тела, оставив лишь неудобное ощущение давящего на ребра железа. К чему был весь этот разговор? — Я могу доказать свою преданность! Если Вашему Величеству будет угодно, я пойду туда… Пойду к мятежным, переговорю с ними. Я попытаюсь их убедить сложить оружие!
Якубович вдруг заметил Кавелина, адъютанта Николая Павловича. Взгляд, которым обменялись оба, был далек от всяческой приязни.
— Ну, что же… Сейчас любая попытка не лишняя, покуда есть еще надежда не пролить крови. Ступайте, г-н Якубовский.
— Якубович, — веско поправил кавказец.
— Ступайте.
Якубович двинулся к карею. Было обидно, что Император сбился с его фамилией, смутно и непонятно, для чего все было сказано и предложено, а вместе с тем все ж весело. Кто его знает, сил-то ровно-поровну. Ласковый телятя двух маток сосет, а ему, славному малому, надлежит всегда быть с фортуною. Так что оно выходит и правильно все сделано. А Кавелин что, Кавелин смолчит, самому дороже.
Якубович шел, посвистывая песенку, что последнее время ходила по казармам.
Глава XVIII
— Не могу взять в толк, для чего надобно было переезжать из приличной гостиницы в меблированные комнаты, — недовольно проговорил Ференц Тёкёли, глядя в невысокое окно на непримечательную тихую улицу. — Мы ведь в сей столице ненадолго, да и чье внимание может привлечь приезд частных лиц?
— Как знать, может стечься и такое, что сия улица покажется нам вскоре на диво приятным местом, — усмехнулся его старший товарищ. — Она в стороне от…
— В стороне от чего? — переспросил Тёкёли, не дождавшись.
— Любопытство — не добродетель для каменщика, брат Ференц. Наш брат Рылеев наделен довольно изощренной фантазией. А что вы все позваниваете часами?
— Нервическое, я чаю. Долго нету новостей от нашего изощренно фантастического брата. Уж пора бы… Не догадается ли он, что используем нами втемную?
— Да это теперь и неважно. — Германец, порывшись в карманах, вытащил объемистую золотую бонбоньерку, разукрашенную тонкими арабесками. Потряс, высыпал в ладонь горсть засахаренных гвоздик, глазированных орешков и чернослива. Некоторое время оба молчали: германец лакомился, а венгр, чьи часы теперь не звонили, тем не менее словно прислушивался сквозь карман к их ходу. Он, несомненно, ожидал чего-то и то ли не мог, то ли не хотел этого скрыть.
— Догадки нашего брата Кондратия Рылеева больше не имеют никакого значения, — веско повторил старый масон. — События, ради коих мы подкармливали сотни молодых бездельников, произошли. Вернее сказать — происходят сейчас. Третья попытка, будем надеяться, на сей раз еще более значительная. Да что с вами нынче, брат Ференц, вы как на иголках сидите…
48
Брандмайор Санкт-Петербурга.