Генерал армии мертвых

Не успел он выйти из комнаты, как натолкнулся в коридоре на генерал-лейтенанта.

— Я как раз направлялся к вам, портье мне сказал, что вы у себя.

— Заходите, пожалуйста, — сказал генерал, возвращаясь.

— Мне кажется, вы собирались уходить.

— Да, но это не имеет значения.

— Может, лучше спустимся вниз, в зал?

— Как вам будет угодно, — сказал генерал.

Внизу, в холле, было так же оживленно, как и утром, оба телефона трезвонили не переставая.

— Похоже, продолжают прибывать делегации, — сказал генерал-лейтенант.

В ресторане они с трудом отыскали свободный столик в углу. Из окна был виден бульвар и гуляющие по нему люди; отсветы салюта падали на головы людей и на темные деревья парка, словно густой цветной снег, затем они гасли, и на улице становилось еще темнее, чем раньше.

Генерал заказал фернет, генерал-лейтенант — коньяк. Снизу, из таверны, доносилась музыка.

Они чокнулись и выпили. Потом долго молчали. Генерал снова наполнил рюмки. Это было для него проще, чем начать разговор.

Снаружи грохотал салют, и разноцветные блики мелькали в окне.

— Празднуют победу, — сказал генерал.

— Да.

Они смотрели в окно — небо вдруг вспыхивало, словно гигантская багровая каска, которая начинала переливаться всеми цветами, затем бледнела, остывала и растворялась в ночном мраке.

— Ну и работенку на нас взвалили, — сказал генерал.

— Это хуже, чем война, — сказал генерал-лейтенант. — Я был на войне, но это еще хуже.

Генерал взглянул на пустой рукав, засунутый в карман мундира.

Можешь и не говорить, что ты был на войне, подумал он.

— Эти кости — квинтэссенция войны, ее суть, очищенная от всего случайного, — сказал генерал-лейтенант. — Это словно осадок, выпадающий на дно сосуда в результате химической реакции.

Генерал печально улыбнулся. Они наполнили рюмки. Из таверны доносилась музыка.

— Вы слышали о том, что у ныряльщиков за жемчугом разрываются легкие, если они опускаются слишком глубоко? Так вот, у нас разорвалась душа.

— Это верно, душа у нас разорвалась.

— Мы устали, — сказал генерал.

— Мне тоже так кажется.

— Воевать в горных условиях очень тяжело, — сказал генерал. — Особенно в таких горах. Я начал было изучать этот вопрос, но бросил. Возникает слишком много сложнейших проблем.

Генерал-лейтенант кивнул.

— А если бы это была настоящая война? — продолжал генерал. — Тогда, может быть, через двадцать лет искали бы нас.

И у тебя, кроме руки, не хватало бы еще кое-чего, подумал он.

— Вы так думаете?

— И другие пили бы, может быть, за этим же столом и разговаривали бы о нас.

— Может быть, — сказал генерал-лейтенант. — Могло бы быть и так. Но ведь события могли принять совсем иной оборот. Мы могли бы и не потерпеть поражения.

— Знаете, о чем я думаю? — спросил генерал. — Я как-то сказал сопровождающему меня священнику, что мои с ним разговоры напоминают диалоги некоторых современных драм. Теперь я замечаю, что и разговоры между нами тоже напоминают такие диалоги. Ну почему мы говорим неестественными фразами, зачем стараемся произвести впечатление?

— Потому что мы люди с тонкой нервной организацией, — ответил генерал-лейтенант.

Генерал взглянул на него.

— Это вы неплохо заметили, — сказал он.

— Поэтому нам нравится говорить на такие темы, как некоторым нравится добавлять в еду много острого соуса и перца, — продолжал тот.

Генерал засмеялся.

Снизу доносилась музыка, а кофеварка-экспресс периодически свистела, выпуская пар, словно маленький паровоз.

— Вы не припоминаете, той ночью, когда мы познакомились, я рассказывал вам о стадионе? — спросил генерал-лейтенант.

— О том стадионе, где вам не разрешали копать, пока не закончится футбольный чемпионат?

— Да, именно о том.

— Припоминаю, — сказал генерал. — Сначала вы раскапывали боковые дорожки, а на бетонные трибуны лил дождь, и со всех сторон текли потоки воды.

— Верно, — сказал генерал-лейтенант. — Все так и было. Ямы чернели вокруг футбольной и баскетбольной площадок, а с трибун хлестала вода. Потом мы стали раскапывать само поле, там, где стоит вратарь, там, где место полузащитника, там, где носятся нападающие, словом, поле скоро стало похоже на решето. Но я не об этом хотел сказать.

— А о чем же тогда?

— Я рассказывал вам о девушке, которая приходила каждый день и дожидалась своего жениха, пока не заканчивалась его тренировка?

— Да, что-то такое вы мне рассказывали, я смутно припоминаю.

— Она приходила каждый день, а когда шел дождь, она накидывала капюшон и сидела в уголке, у самых трибун, не сводя глаз со своего жениха, носившегося по полю.

— Теперь я вспомнил, — сказал генерал. — Вы еще говорили, что на ней был голубой плащ.

— Да, да. У нее был красивый голубой плащ, но глаза ее были еще ярче, небесного цвета, хотя и немного холодноватые, и, пожалуй, даже в цветных фильмах я не видел более красивых глаз. Так вот, она приходила туда каждый день, а мы продолжали копать, и поле было окружено ямами со всех сторон.

— Так что же было потом? — холодно спросил генерал.

— Ничего, — сказал генерал-лейтенант, — ничего особенного. К вечеру парни заканчивали тренировку, один из них обнимал ее за плечи, и они, обнявшись, уходили. И тогда, поверьте, меня охватывала страшная тоска, мир казался мне таким же унылым и бессмысленным, как этот пустой стадион. И это в моем-то возрасте, поверите ли?

Как все это ужасно, подумал генерал.

— Так иногда случается в жизни, — продолжал генерал-лейтенант. — Именно тогда, когда не ждешь, вдруг раз — и появляется какая-то безрассудная, сумасшедшая мечта, словно цветок вырастает на краю обрыва. Ну какое было дело мне, генералу чужой армии и уже старику, инвалиду, какое было дело мне, прибывшему сюда, чтобы собрать кости погибших солдат, моих соотечественников, до этой молодой албанки?

— Конечно, вам никакого дела до нее не было, — сказал генерал, — но мечтать, мечтать-то вы могли. Человек часто мечтает о недостижимом, особенно когда дело касается женщин. Прошлым летом на курорте…

— Иногда мне казалось, что это из-за нее, — прервал его генерал-лейтенант, — а иногда я и сам не мог понять, отчего мне тоскливо. Это, собственно говоря, не сама девушка волновала меня, а нечто другое, необъяснимое. Вы меня понимаете?

— Понимаю, — сказал генерал. — Очевидно, вас взволновала молодость, само олицетворение жизни. Мы столько времени бродили, как гиены, вынюхивая, где спряталась смерть, чтобы извлечь ее на свет божий. И совсем забыли, что такое красота.

— Пожалуй, вы правы. Человеку бывает нужно за что-то ухватиться, как утопающему. И я ухватился за образ этой девушки. — Генерал-лейтенант выдавил из себя улыбку, хотя, похоже, с большим трудом.

Тоже мне, герой-любовник, подумал генерал.

— Однажды ночью я пришел на албанскую свадьбу и решил потанцевать, — начал было рассказывать генерал, но генерал-лейтенант прервал его.

— Я, — и он ткнул себя рукой в грудь, — со своими седыми волосами, с ампутированной рукой, знаете, что я сделал, когда мы через месяц снова вернулись в этот город? Я пошел днем на стадион, как раз в то время, когда у них бывали тренировки. Стадион был закрыт, тем не менее я попросил разрешения зайти. Сторож открыл мне большие железные ворота и впустил меня. Стадион был пуст и мрачен, как никогда. Ямы уже закопали, но на земле все же остались следы, похожие на затянувшиеся раны. Я побродил возле трибун, там, где сидела эта девушка, и у меня стало ужасно тяжело на душе, и показалось в тот момент, что всю мою жизнь меня будут преследовать эти длинные, мокрые, изогнутые трибуны, эти пустые серые бетонные бесконечные трибуны, закручивающиеся вокруг меня. Вы меня слушаете?

— Слушаю, — сказал генерал.

Они выпили еще по рюмке.

Салют кончился, погасли огни, и большой парк напротив казался сплошной стеной мрака.

Они сидели молча, когда принесли телеграмму.