Кок'н'булл

Пауза, однако, затянулась достаточно, чтобы я мог как следует изучить своего попутчика — создателя мягкотелой Кэрол и ее пропитого супружника. Он оказался пухлячком с мясистыми чашечками ладоней, которые были в точности подогнаны под его провисшую фланелевую промежность. Его каштановые волосы росли как два птичьих крыла, ниспадая на розовые кончики ушей. Лицо его напоминало стянутую бечевкой головку эдамского сыра, лицо человека, который прожил жизнь, не обремененную ни тяжелой работой, ни физической опасностью, сохранившего себя для капающих сталактитов шерри, для беспутной праздности мадейры и бордо. Серые фланелевые брюки и твидовый пиджак дополняли образ слегка пидороватого, суетливого профессора средних лет. Принимая во внимание станцию, на которой он сел в поезд, и подчеркнутый снобизм его характеристик, никаких чудес дедуктивного метода я не показал. Не потребовалось бы и проницательности маститого социолингвиста, чтобы оторвать по форме отлитую панель его акцента и вскрыть несущую конструкцию речи, швы которой были заварены на уроках ораторского мастерства еще лет сорок назад.

С того места, где я сидел, видно было солнце, которое, садясь, задевало верхушку третьей охлаждающей башни Дидкотской ТЭЦ. Она вырастала из поруганной земли, как какая-то злобная статуя-истукан с острова Пасхи, всей своей монументальностью представляя свидетельство стерильной непродуктивности культуры. Профессор, скрестив ручонки, сидел молча.

Даже не знаю почему. Нет у меня объяснения своим действиям. Мне вовсе не нравилась история, которую рассказывал профессор, но, возможно, я почувствовал разочарование, как в кино — за билет уплачено, и, если уйти из зала, получится, что тебя вроде как надули. Раз уж вовремя не остановился, придется смотреть до конца. Таким образом, вы видите, как все получилось само собой.

— И?.. — отважился я через некоторое время.

— Что? — оживился он.

— Ну, прижала подозреваемого к стенке…

Ну что я за идиот! Я сам его подначил. Он моментально ухватился за подсказку, как маленький тюлень за огромную рыбину.

— Подозреваемого?.. Ах, да, простите. Я что-то замечтался, на меня, бывает, находит неожиданно. Вот как сейчас, прямо посреди истории…

И он стал рассказывать дальше; поезд дернулся и продолжил путь. Кроме нас с профессором, выхваченных из трясущейся темноты желтым пятном маломощной лампочки, в вагоне не было ни души.

— Даже не знаю, что это такое, — продолжил он, сжимая голову маленькими ручками, как будто это контакты, между которыми прыгает и искрит мыслительный ток. — Провал, замыкание, мысль застревает, коротит, как порванный кабель высокого напряжения между двумя лепестками…

Потом Дэн… Дэн все время пил и всегда напивался. Это была одна из причин, почему сначала ему удалось внушить любовь Кэрол. Он утрачивал связь с реальностью, но не резко, не грубо, а даже красиво, как дервиш в танце или оракул в священном трансе. Наутро он восстанавливался, натягивая свою личность, как джемпер.

— Да, залил я вчера за ворот, — говорил он со стыдливой гримасой на лице, засунув дрожащие пальцы в карманы джинсов, потряхивая взъерошенной головой.

— Что! Ты что, не помнишь, что вчера было? — И один из постоянно сменяющейся толпы приятелей Дэна, которому посчастливилось при этом присутствовать, пересказывал историю с развязкой. — Ты встал возле стеллажей, прямо на площадке перед гаражами, схватил здоровую двухлитровую канистру масла и заорал…

— Подходи, кому за смазкой… да-да, помню, — перебивал Дэн, и в голосе его звучало уже искреннее раскаяние.

Одна конкретная фраза каким-то образом всплывала со дна канализационной жижи воспоминаний прошлой ночи.

Начнем с того, что Кэрол не только спокойно относилась к приятелям Дэна, она даже привечала их. «Ребята», составлявшие тусу бухариков в Стоурбридже, переселились в Лондон. Ребят этих мы для удобства назовем: Гари, Барри, Джерри, Дерри и Дэйв 1 (Дэйв 1, потому что позже появится Дэйв 2). Почти каждый вечер Кэрол выпроваживала их в полном составе из квартиры, а часов пять-шесть спустя пересчитывала по возвращении. Наутро, когда мозолистые ноги Барри высовывались за пределы дивана, а толстые веснушчатые руки покоились на цветастом запасном одеяле, Кэрол весело приветствовала его «с добрым утром» и приносила кружку чая. Потом она готовила Барри (или Гари, Джерри, Дерри, Дэйву 1 — она никого не обделяла) обильный завтрак. Бекон, яйца, сосиски со всевозможными гарнирами, включая черный пудинг, к которому все они пристрастились в Мидлендс. Где-то к середине ритуального завтрака происходило описанное выше явление Дэна.

Но потом Кэрол вдруг разом потеряла терпение. То ли оно иссякло, то ли изменился характер Дэновских попоек. Сложно сказать, что случилось раньше. На самом деле именно это посеяло зерно последующего разногласия. Кэрол бросила Пить (с большой буквы «П»), и ей опротивели дружки на диване в гостиной.

По утрам она неподвижно лежала в кровати, пока Дэн в ванной орошал голову под краном цвета авокадо. Теплая водичка стекала по голове в авокадовую же раковину.

— Мы совсем перестали трахаться, — сказала она и уставилась в телевизор, где Энн Даймонд поправляла юбку.

— Чего?

— Мы совсем перестали трахаться. У тебя все время нестояк с перепоя! — В моменты эмоционального напряжения Кэрол в своих выражениях возвращалась к тропам и фигурам речи предместий родного Пула во всей их красе.

— Не будь такой вульгарной, — сказал Дэн и нечаянно отхаркнул, как будто демонстрируя, что именно делать не следует.

— Ты все время бухой, — не отставала она. — Раньше мы выпивали и даже набухивались ради веселья, ради общения. Мы делали это, для того чтобы… (и здесь, возможно, следовали скудные плоды образования, полученного в колледже Ланстефан) …это была не самоцель.

— Я и сейчас пью ради веселья, — последовала жалкая отговорка. — Зачем же еще мне пить?

Вот так и проявляется масштаб личности. Когда же она стала настаивать, он сказал: «Я не хочу говорить об этом» и вышел. Это был дежурный ответ, подумалось Кэрол, в любой ситуации, когда в разговоре появлялась хоть какая-то эмоциональность, выходившая за рамки приторных любовных сантиментов или дружеских отношений типа привет-старина — рад-тебя-видеть.

Кэрол вовсе не ждала, что они сядут друг против друга и примутся за критический разбор своих отношений — как будто это был ужин в новом рыбном ресторане. Ее собственное воспитание — и, как следствие, сама природа — восставали против подобных экзерсисов. В Пуле так не делали. В Пуле «разбор полетов» происходил с напыщенным непониманием и заканчивался криками на весь дом или внеочередной таблеткой валиума. Так что Кэрол события не форсировала.

Она взяла себе еще одну птичку в клетке. На этот раз говорящего скворца. Беверли, с которой они не общались уже больше двух лет, прибыла в Масвел — хилл без предупреждения. Дэна не было, он пил где — то с Гари. После нервного вечера, проведенного за просмотром повтора Коломбо, Беверли разделалась с Кэрол на стопке Дэновских рабочих сорочек. Тех, что лежали на лестнице, отглаженные и готовые отправиться в шкаф.

Это совсем не походило на ночные истории в Ланстефане. Беверли привезла с собой искусственный член, или фаллос, как она его называла. Обращаться с ним ее научила плосколицая тамилка из Шрисбери. Это был малюсенький сучок железного дерева, и, тем не менее, когда он находился в ее влагалище, Кэрол ощущала весь потенциал удовольствия во внутреннем созерцании его непреходящей твердости, неспособности к увяданию, его решимости оставаться таким, как прежде. Если бы Беверли не была такой страшилой со своей девичьей близорукостью и мультяшными кудрями (да еще этот прокисший запах: что это, пот или того хуже?), Кэрол, может, и смогла бы разлепить суровые узы сухой скованности и выйти на орбиту оргазма.

Кэрол глухо билась головой о плинтус, фаллос тыркался в нее, Беверли елозила большим пальцем по промежности, Дэн стучался в дверь. «Пусти нас, любимая, — голосил он, — я потерял ключи».