Страница 7 из 22
— Как требует русская грамматика, так и изменится! — поддержал шутку Буранов.
— Полагаю, что так. А ты видел когда-нибудь баронов?
— Видел одного, — усмехнулся Буранов.
— Где ж ты мог видеть барона? — недоверчиво спросил генерал. — Ты ведь молодой.
— На сцене Художественного театра. В пьесе «На дне».
— Ха-ха-ха! Ну, у меня, брат, увидишь барона с другого дна — с фашистского. Перед ним горьковский — херувим и серафим. Тут уж — подонки, так подонки. Человеческого не сыщешь!
Этот разговор они вели на ходу, направляясь в штаб дивизии. В большой штабной землянке собралось много офицеров. Некоторые из них хорошо знали Буранова и стали с ним здороваться: кто жал ему руку, кто — обе, а иной норовил и обнять. Нашлись, конечно, и охотники поболтать — вспомнить какую-нибудь старинку, но генерал скомандовал:
— Отставить разговоры! Привести пленных!
Их было двое — солдат и офицер. Оба были без головных уборов и так перемазаны желтой глиной и черной торфяной землей, что обмундирование их казалось камуфлированным. Гитлеровцы были одинакового роста, но офицер во что бы то ни стало хотел быть выше солдата — все время вздергивал кверху подбородок и поднимал плечи. Буранов с любопытством смотрел на немецкого офицера: настоящего, не театрального барона видел он, действительно, впервые. Ему как-то не верилось, что есть еще люди, которые всерьез почитают средневековые титулы, что существуют еще где-то князья, бароны, графы, сохранившиеся у нас только на сцене. Барон был белобрысый, безбровый, с крутым лбом, одутловатыми щеками и хищным хрящеватым носом. Глаза у него были бесцветные, водянистые, нижняя губа отвисала, но ее крепко подпирал снизу массивный подбородок, в свою очередь подпираемый воротником мундира.
Все с интересом рассматривали пленных, особенно офицера. В землянке было тихо, и в тишине послышался вдруг странный металлический звон и дребезжание. Поняв его причину, прыснули в кулак молодые адъютанты, потом засмеялись и командиры, а генерал, с презрением смотря на фашистского офицера, сказал:
— Ишь ты! Как цыганка в кабаке, грудью трясет, монистами гремит.
«Дурак», — подумал о немце Буранов, но все же невольно стал разглядывать ордена: железные и бронзовые кресты и медали, нарочито грубой выделки, неполированные, в средневековом стиле. На рукаве мундира нашит щиток. Не сразу можно понять, что на нем изображен Крымский полуостров, но надпись поясняет: «За Крым».
Солдат стоял смирно, вид у него был откровенно испуганный, он смотрел прямо на генерала. По-русски он не понимал, и оттого все, что говорили русские, представлялось ему страшным, угрожающим. А офицер неплохо владел русским языком, только говорил с сильным акцентом.
Генерал сам начал допрос пленных.
— Фамилия? — спросил он офицера.
— Барон фон-Штуббе. Обер-лейтенант.
— Это я сам вижу. Отвечайте только на вопросы.
— Вы должны обращаться со мной корректно, — поспешно сказал гитлеровец.
— Разумеется, — усмехнулся генерал, — точно так же, как вы обращаетесь с пленными.
— О нет! — вырвалось у офицера, и все засмеялись, а он надулся, поняв, что дал маху.
— Кто командует войсками на этом рубеже?
Гитлеровец наморщил лоб и закатил глаза, соображая, отвечать или нет на вопрос. Решил, что можно ответить:
— Это не есть секрет. Это всем известно. Германскими войсками здесь командует прославленный генерал Краузе. Под его командованием мы завоевали Крым... Крымские вина мне понравились. Мы, германцы, охотно будем пить крымское вино.
— Не болтать! — крикнул Василенко. — Отвечайте только на вопросы. Какие части обороняют этот рубеж?
Еще сильнее сморщив лоб, гитлеровец подумал, потом заговорил напыщенным тоном:
— Германский офицер никогда есть болтун. Кроме того, я не имею желания беседовать с представителями низшей расы. Вы есть унтерменш. У вас не есть настоящий социализм. Настоящий социализм осуществляется в Германии. Это есть националь-социализм, создатель которого есть посланец провидения Адольф Гитлер. Хайль Гитлер!
Кое-кто из офицеров хмурился, но многие улыбались: речь фашиста была просто смешна, а свое «хайль» он выкрикнул каким-то петушиным голосом и грудь при этом выкатил, как петух.
— Сколько штыков в дивизии Адлера?
— Адлер? Откуда вы знаете Адлера? Я вам ничего не говорил об Адлере.
— Мы знаем немножко больше, чем вы думаете. Сколько штыков у Адлера? И сколько у Кнабе?
— Этого я вам не скажу. Германский офицер умеет хранить военная тайна.
— Вы просто этого не знаете. Вы слишком маленький командир, чтобы это знать. А нам это известно. Хорошо. Зато вы, наверно, знаете, как велики были у вас потери при последнем штурме Тарунинских высот?
Обер-лейтенант нагло улыбнулся:
— О нет! Никаких потерь. Мы умеем воевать. Это вы при штурме понесли колоссальные потери!
Генерал Василенко побагровел, но, сдержав порыв ярости, продолжал невозмутимым тоном:
— Вы слишком много болтаете. Это не приведет ни к чему хорошему. Отвечайте только на вопросы. Как часто происходит смена частей на Тарунинских позициях?
— Смена частей происходит своевременно.
— Вы не хотите отвечать?
— Я требую отправить меня в лагерь для военнопленных офицеров, в соответствии с правилами ведения войны.
— Куда вас отправить, мы решим сами. Сейчас мы еще дадим вам время поразмыслить над вашим положением и припомнить все, что вам известно о частях, обороняющих Тарунинские высоты. Это будет для вас лучше всего. Конвой! Увести пленного!
Гитлеровец зашагал к двери журавлиным шагом, горделиво задирая вверх подбородок и надувая щеки.
А солдат, как только увели офицера, сразу оживился и, не ожидая приглашения, заговорил поспешно и даже в грудь себя ударил:
— Herr Oberleutnant ist Nazi! Ich bin kein Nazi!
— Все они так! — заметил Буранов. — Как хвост прищемит, так и давай открещиваться от своего фашизма.
— Ну, не все, — возразил Василенко. — Один только что в нацизме расписался.
— Так то офицер!
— И среди солдат попадаются этакие. Но этот как будто не из железных.
То сам, то с помощью лейтенанта-переводчика генерал стал задавать пленному вопросы, на которые тот отвечал с величайшей готовностью, многословно. Солдат явно старался расположить к себе людей, державших теперь в руках его судьбу. Он смотрел прямо в рот переводчику и спешил ответить, еще не дослушав вопрос до конца. О позициях в центре участка гитлеровец рассказывал подробно, но что было справа и слева, он не знал.
— Повидимому, правду говорит, — заключил генерал. — В основном все совпадает с нашими данными. Кое-что уточняется... Товарищи командиры, у кого есть вопросы к пленному? Давайте.
Буранов задал несколько вопросов об артиллерии, но сразу же понял, что этот пленный в артиллерии несведущ, а, стремясь угодить, может насочинять небылиц.
— Ну его к черту! — резко сказал Буранов, расстроенный тем, что никакого ключа у него опять не оказалось. Сердитый тон полковника испугал пленного, он задрожал и стал снова повторять:
— Ich bin kein Nazi!
Генерал успокоил его:
— Не бойтесь. Геббельс вас обманул: мы не убиваем пленных.
Немца увели, а генерал стал подытоживать результаты разведки боем. Показывал на карте, как протекала она в целом, иное одобрял, иное порицал. Потом, взяв толстый красный карандаш, обозначил большой жирной стрелой направление главного удара, а стрелками потоньше и поменьше — ударов-демонстраций. В заключение же крякнул и уверенно провел новую линию переднего края. Красная черта отхватила от нейтральной полосы крошечную высотку, бугорок.
— Вон какой Монблан завоевала наша пехота! — пошутил генерал. — Три с половиной метра над уровнем моря. А площадью — не менее полгектара. Огромное приобретение!
Офицеры засмеялись:
— И то хлеб! Лучше, чем ничего.
А Буранов смотрел на генеральскую карту с необыкновенным вниманием, более того — с волнением. Ведь это указанное генералом возвышеньице было не что иное, как тот самый бугорок, который заслонял загадочную лесистую высотку, с него она должна быть хорошо видна!..