Лунный вариант

— Вот это и требовалось доказать, — Андрей одобрительно кивнул головой и сел, — теперь продолжайте, товарищ капитан, будем с интересом вас слушать, — закончил он приветливо, и у Георгия растаяли последние опасения. «Странный народ эти космонавты, — подумал он, — пытливые, колкие, требовательные и в то же время такие участливые к чужим затруднениям».

— Парашют П-семьдесят шесть — последняя новинка нашей авиационной техники, — заговорил Каменев. — Он предназначен для индивидуальных и групповых прыжков с больших высот. Купол его отличается большой прочностью. Я в космонавтике дилетант, но думаю, что во время дальнейших полетов мы не можем застраховать пилотов звездных кораблей от необходимости приземляться не с кораблем, а отдельно от него, покидая корабль путем катапультирования. Вполне вероятно, что при этом само катапультирование будет в целях безопасности происходить на больших высотах. Как мне кажется, в этом случае прыжок космонавта будет коренным образом отличаться от обыкновенного спортивного или тренировочного прыжка.

— Чем жe? — спросил Алексей Горелов.

Каменев скрестил на груди руки и подошел к нему.

— Прежде всего психологической нагрузкой. Допустим, я парашютист-спортсмен, а вы, Алексей Павлович, летчик-космонавт, возвращающийся из длительного полета на нашу родную Землю. Какая между нами разница? Я иду в полет свежим, полным нерастраченных сил, потому что передо мной стоит только одна задача — прыгнуть, выполнить норматив времени при задержке прыжка, отработать какие-то элементы свободного парения и благополучно приземлиться. Вы же утомлены долгим пребыванием в невесомости, перенесенными перегрузками, обросли бородой, очень напряжены, устали. Возможно, в полете вы переносили тяжелый температурный режим или выходили из люка в безатмосферное пространство. А может, огромных усилий потребовало устранение какого-нибудь дефекта внутри корабля. Плюс к этому нервное напряжение, рожденное одиночеством. Кому прыгать труднее — мне или вам? Ясное дело, вам. В таком состоянии длительный затяжной прыжок труден. Не исключено, что вы можете потерять на секунды и сознание. Так вот на этот случай на П-семьдесят шесть установлен идеально срабатывающий счетный механизм. Что бы с вами ни случилось, а на необходимой высоте парашют автоматически раскроется. Если вдруг произойдет отказ кислородного оборудования, вступит в действие аварийный баллончик, рассчитанный на двадцать минут. Парашют очень прост и надежен в эксплуатации. Лично мне пришлось совершить с ним пятнадцать прыжков: пять тренировочных и десять испытательных. А теперь перейду к краткому описанию аэродинамических качеств парашюта и его конструктивных особенностей.

Каменев взял мел и снова подошел к доске. Приподнявшись на цыпочки, так, что рубашка натянулась на острых лопатках, Георгий написал длинную формулу. Он уже увлекся материалом занятия и совсем избавился от робости и скованности. Теперь это был уверенный в себе педагог, объясняющий с подлинным вдохновением то, что было ему хорошо известно. Космонавты слушали с интересом. Ножиков сочувственно улыбался, одобрительно кивал Игорь Дремов. А Горелов на чистом листе бумаги машинально набрасывал профиль Каменева и, морща лоб, сосредоточенно думал: «Ты космонавт. Зачем тебе так много парашютных прыжков? Два года назад прыгали в Заволжье, в прошлом году зимой приземлялись на заснеженные подмосковные поля, а летом — на воду, на самое ласковое из морей — наше Черное море. Теперь надо привыкать к этому новому П-семьдесят шесть. Нужно ли это, если экипажи всех последних космических кораблей приземлялись, не покидая пилотских кабин? Надо ли мне так много прыгать, если есть система мягкой посадки и огромные надежные парашюты, с которыми yжe опустился не один корабль, да так нежно, что на твердой степной почве и следов не осталось? Но если не сработает система мягкой посадки? Если не выйдут полностью тормозные парашюты, как это уже один раз было, и у тебя не будет катапультного устройства? Неужели тебе, космонавту, пришедшему из окололунной дали, погибать?» Нет, на корабле «Заря», устройство которого Горелов уже изучал несколько месяцев, главный конструктор Тимофей Тимофеевич это предусмотрел. Помимо системы мягкой посадки «Заря» имеет все необходимое, чтобы космонавт мог ее покинуть путем катапультирования. И может, это произойдет на большом расстоянии от Земли. Значит, прав капитан Каменев, и космонавту все-таки надо, наверное, прыгать с парашютом. Такие прыжки помогают вырабатывать координацию. И другое ведь важно. Когда ты летишь вниз, не прикасаясь к вытяжному кольцу, а только балансируя руками и ногами, заставляя свое тело принимать различные положения, ты незаметно для себя вырабатываешь качества, какие помогут потом переносить ощущения невесомости. Разве не так?

Невесомость… Она представлялась Алеше как нечто неизведанное и не каждому человеку покоряющееся. Все, что услышал о ней от космонавтов, что прочел в научных книгах и статьях, не могло научить переносить ее, так же как и короткие тренировки, во время которых в большом воздушном лайнере, совершающем параболическую горку, он то всплывал с мягкого мата к потолку, то вновь шлепался, едва успев сделать два-три кульбита, потому что не больше тридцати — сорока секунд длилось на тренировке состояние невесомости. Зато летчик корабля выходил весь в поту и долго ворчал на земле, сетуя на то, как трудно вести тяжелую двухтурбинную машину по восходящей параболической кривой.

«Может, прыжки с парашютом дадут нам гораздо больше», — думал Горелов, вслушиваясь в спокойную речь капитана Каменева.

5

В трехэтажном каменном здании степновской гостиницы, выстроенном на крутой излучине Иртыша, было не так много свободных номеров, и всех космонавтов разместили в трех комнатах: одна небольшая была отдана девушкам, а в двух других поселили всех мужчин. Одному Алексею Горелову не хватило места, и его временно направили в маленький номер, где обитал летчик, командированный в Степновск из большого уральского города. Летчик этот пригнал сюда двухместный учебно-тренировочный самолет и теперь дожидался, когда машину опробуют в воздухе, примут, а ему поездом разрешат уехать домой. Фамилия у этого майора была звучная — Убийвовк. Большеротый, с рыжими веснушками на щеках и капризно-насмешливыми прилипчивыми глазами, он не очень по душе пришелся Алексею с первого взгляда. Пока Горелов внес дорожный чемодан и умылся, майор успел исчезнуть, и первое знакомство было прервано.

Пришел полковник Нелидов, критически оглядел тесную узкую комнату с двумя по-солдатски заправленными койками, фанерным шкафчиком и столиком у окна.

— Неважнецкие апартаменты вам достались, Алексей Павлович.

— Переживу, Павел Иванович, — весело ответил Горелов, слывший в отряде за самого неприхотливого. — Вы же знаете, что я обладаю огромной приспособляемостью к окружающей среде.

Нелидов кивнул головой, увенчанной шапкой седеющих волос, и на его лице со шрамом над бровью мелькнула добрая улыбка.

— Капельку потерпите. Сосед уйдет, а больше к вам никого не вселят.

— Зачем уж так заботиться обо мне, Павел Иванович? Ребятам вон теснее…

— Так надо, — сдержанно ответил замполит, — вас я должен несколько больше сейчас опекать.

Алексей не спросил почему. С тех пор как его первым допустили к испытанию скафандра в лунной среде, а потом часто и методично стали подвергать дополнительным медицинским обследованиям, он смутно догадывался, что его готовят к какому-то сложному полету. В то же время удивлялся, что на всех официальных служебных совещаниях в отряде, когда назывались имена первых кандидатов на космический старт, о нем не говорили. Но по изменившемуся к нему отношению и генерала Мочалова, и замполита Нелидова, и начальника штаба Иванникова он чувствовал, что его постоянно выделяют среди других и загружают несколько иной программой обучения, чем та, по которой занимаются его друзья.

Огромная программа по астрономии и небесной механике была на первых порах утомительной, но вскоре Горелов привык к постоянно увеличивающейся нагрузке. Если бы это было несколько лет назад в Соболевке, первом авиагарнизоне, где начиналась самостоятельная его жизнь военного летчика, он бы сказал своему любимому комдиву, грубоватому, но такому всамделишному полковнику Ефимкову, не признававшему в жизни ничего придуманного и малореального, что будет вскорости с остервенением изучать эти науки, тот бы только глаза на него скосил да широченными плечами передернул. А быть может, сверкнув белками глаз, фыркнул неодобрительно: