Ходынка

— Какое же место вы хотите мне предложить? — проговорил Пушкарский, сгоняя с подушки неторопливую прошлогоднюю муху.

Дроздов сходил в угол и вернулся, держа в одной руке стул, а в другой саквояж. Саквояж он поставил на пол, а стул придвинул к тумбочке и сел на него. Затем Дроздов сбросил зеркальце на постель, всё ещё пахнувшую венерическими примочками Дуньки, поставил саквояж себе на колени и открыл его.

— Какое место… Вот какое, батенька… — приговаривал Дроздов, доставая из саквояжа и выставляя на тумбочку стеклянные стаканы одинаковой конической формы, но разной величины. — Вот какое… Кстати, как вы себя чувствуете? Голова больше не кружится?

— Отнюдь нет-с — как можно интеллигентнее произнес Пушкарский. Эль оказался воистину чудесным — за считанные минуты Пушкарский успел протрезветь настолько, что его даже начала одолевать привычная для трезвого состояния скука. Слушать Дроздова и учтиво таращиться на него становилось все труднее.

— Ну что ж, буду краток! — покивал головой Дроздов, умный как дьявол, это сквозило в каждом его движении, слове, взгляде. Напоследок он поставил саквояж на пол, достал из него ещё одну бутылку дроздовского эля и ловким движение откупорил её.

— Глядите сюда! — указательным пальцем свободной руки Дроздов постучал по меньшему из четырёх стаканов, ёмкость которых возрастала от чарки до впятеро большего полуштофа.

Дроздов наклонил бутылку над стаканом-чаркой и начал лить в него эль. Жидкость тут же стала мутиться, не давая, однако, пены. Дроздов наполнил чарку до краёв и начал переливать из нее эль в следующий по размеру стакан, по высоте превосходивший первый на палец. Второй стакан тоже оказался наполненным до краёв.

— А вы говорите, чудес не бывает — сверкнул зубами Дроздов, хотя Пушкарский и не думал ему перечить.

Дроздов поднял второй стакан и начал переливать эль в следующий. Третий стакан был больше первого уже вдвое. Но и его наполнил до краёв эль, перелитый из второго стакана.

Окаменевший Пушкарский молчал и пучил глаза. Ему опять становилось страшно.

— Вы хоть за нос себя ущипните — сказал Дроздов, переливая эль в четвертый стакан. Тот тоже оказался наполненным до краёв.

Дроздов поднял бутылку и покачал ею между Пушкарским и окном. Эль всё ещё заполнял бутылку по крайней мере на три четверти, хотя последний стакан — полуштоф, равный бутылке по объёму, — был полон.

Дроздов поставил бутылку на тумбочку, посмотрел Пушкарскому в глаза и вздохнул:

— Я так и не понял, интересно ли вам было?

— Но как же… Как у вас это вышло? — пробормотал Пушкарский.

— Немного геометрии, физики и химии, немного практической сноровки и ещё одна маленькая тайна — ответил Дроздов. — А поскольку дело идет о месте, которые вы просили, я должен посвятить вас в некоторые мелочи.

— Позвольте-с? — протянул Пушкарский руку к полному стакану.

— Допивайте — ответил Дроздов, придвигая к Пушкарскому и стакан, и початую бутылку. — Итак, с чем мы имеем дело? Первое. Толщина стекла во всех стаканах, как вы заметили, одинаковая. Между тем объём, как известно, есть произведение высоты, то есть линейной величины, и площади — величины квадратной. Если мы увеличили у второго стакана высоту, скажем, в 1,2 раза — мы получили выигрыш в объёме в 1,2 раза. А уменьшили радиус стакана в 1,2 раза, что по сравнению с высотой будет незаметно, — площадь уменьшается в 1,2 в квадрате раза, то есть в 1,44. Что же мы имеем в итоге? До увеличения был один объём, после изменения соотношения высоты и площади получили объём другой. То есть объём второго равен произведению высоты 1,2 и прежней площади, но уже разделенной на 1,44. Иными словами, визуально стакан увеличили, а объём его сократили примерно на 0,83, то есть на одну шестую часть. Так мы и дошли с меньшой ёмкости до последней — Царь-стакана. Есть еще некоторые хитрости с веществом, но да Бог с ними. Вечно эта химия подводит в самом важном месте. Вам всё понятно?

Глядя на Дроздова сквозь дно волшебной посудины, Пушкарский усердно, как медведь на поводу цыгана, покачал головой.

— Итак, что же вам придётся делать, молодой человек, хлопочущий о месте?

Пушкарский улыбнулся и смущённо пожал плечами.

— А вот что…

Дроздов нагнулся и вынул из саквояжа светло-голубую кружку с золотым ободком. Успокоившееся было сердце Пушкарского снова тревожно бухнуло: „коронационную кружку“ он уже видел, и не раз. Не осталось на Кузнецком мосту магазина, витрину которого не украсила бы эта посудина. И хотя в магазинах кружки не продавали, посетители слетались на неё как мухи на мёд.

Дроздов между тем вынул из кармана платок, протёр стаканы и один за другим вложил их в коронационную кружку.

— Вы, батенька, возьмёте кружку и стаканы и пойдёте с ними сначала в один кабак, затем в другой, и напоследок в третий. В кабаках вы будете пить пиво, вино, водку — всё, что пожелаете. То есть будете наливать сначала в эту кружку, потом переливать в стаканы, с первого до последнего, и выпивать именно из него, из самого крупного. Из одной кружки у вас получится пять больших стаканов. Ни на какие вопросы вы отвечать не станете, и это, полагаю, потребует от вас наивысших усилий. Мне вы никаких вопросов задавать не будете тоже. Вот за эти-то усилия вы и получите сто рублей ассигнациями.

— Сколько?!

— Сто, батенька. Сто!

Дроздов вынул из кармана пачку грязных, похожих на тряпки ассигнаций, помахал ими перед носом Пушкарского и улыбнулся, обнажив зубы добротной берлинской выделки.

„Дуньке гостинец, доктору! Квартальному! Матушке послать! Молочнику! Булочнику! Коридорной…“

Коридорная девка Акулина открыла левый глаз и подняла голову. Нет, не приснилось — знакомый скрип повторился. Ах ты ж, холера! Сама ведь, своими руками накинула вчера крючок и засов заложила!

Акулина отбросила одеяло, сплюнула прилипшее к губе рябое перышко и, не обуваясь, выбежала в сени. Так и есть: обе входные двери болтались на петлях. Кто-то вышел, а, стало быть, и прошел через закуток Акулины, ухитрившись не разбудить ее.

Чихнув от непривычно свежего, с речным туманом, воздуха, Акулина вернула засов на место, не глядя, сняла с гвоздика драповую тальму, прошла через комнату в коридор и прислушалась. Как всегда в эту пору, было тихо. Стоны, храп и крики сквозь сон, сотрясавшие „Лувр“ по ночам, к рассвету обычно сменялись изможденной тишиной.

„Обокрали кого?“ — подумала Акулина. — „Зарезали?“

Узнать ответ лучше было бы сейчас, чтобы изготовиться к утрешнему переполоху. Может, не помешало бы и опохмелить пораньше Никифора — истопника и дворника, которого невенчанные жены приглашали за скромное вознаграждение душить особо живучих младенцев. В том, что кого-то обокрали, а то и зарезали, Акулина не сомневалась. За другими нуждами люди по нумерам ночью не шастают.

Огромный черный кот бесшумным галопом промчался впереди хозяйки, хвостом задев полу её рубахи. Акулина прошла до конца коридора. Здесь, по крайней мере, все двери были заперты. Акулина зевнула, перекрестила рот и начала подниматься по лестнице. В лицо подул запоздавший, как будто, сквозняк. Да неужто и впрямь…

На втором этаже ближайшая к лестнице дверь, за которой жил отставной юнкер Пушкарский, была приоткрыта. Теперь Акулина осенила себя уже полным крестом. Нечего было красть у юнкера! Бог свят, нечего! Средств не имел, на службу не ходил, только пил да мычал спьяну стишки. Всегда-то пятаки либо стопочку клянчил — Дунька-гулящая все глаза выплакала! Нет, чтобы Никифору хоть раз подсобить — глядишь, вернулся бы сыт, пьян и нос в табаке!

Внезапно дверь захлопнулась, но тут же приоткрылась снова — будто дразнила Акулину, заманивала, искушала ее бабье любопытство. Будить? Не будить? Никифор был диво как тяжел на подъем, а со сна, не глядя, давал рукам волю.

Акулина для храбрости ругнулась вполголоса, подбоченилась и распахнула дверь:

— А которые тут без пачпортов?!

В соседнем нумере вздрогнул пол и послышался топот босых ног. Но юнкер, ничком лежавший, как это часто случалось, не в кровати, а на полу посреди комнаты, не шелохнулся. У головы Пушкарского замедляла ход крутившаяся на месте пустая пивная бутылка.