Страница 20 из 36
— Я так хочу есть, даже голова кружится, — прошептала девушка.
— И я хочу есть. Отойдем еще немного подальше, зайдем в харчевню.
— В харчевню опасно заходить, — вмешалась толстуха. — Могут встретиться знакомые.
— Сам наелся досыта, стал чрезмерно осторожным. Если нельзя в харчевню, зайди в лавочку. Купи нам хоть по мисочке мисо.
— У меня нет денег.
— Маа? — сказала высокая женщина и остановилась, удивленно раскрыв свой большой рот. — Куда же они делись?
— Ты что? Позабыл? — сердито зашептала толстуха. — В то утро, когда ты собрался в контору Исао, ты взял все деньги, которые у нас были, и, по правде сказать, не слишком их было много, и сунул их в кошелек, который добыл ночью. Ты еще сказал: «Уж очень этот кошелек тощий. Вдруг придется открыть его при посторонних? Даже неприлично доверенному лицу торгового дома Юдзи в Осака».
— Это верно, — подтвердила высокая, — так я и сделал. А потом пришлось мне оплатить содержание Мурамори. Я думал, ночью все верну, и бросил им кошелек, не считая, чтобы все видели, какой я богатый.
— Я хочу есть! — сказала девушка и всхлипнула.
— Молчи! Взрослый мальчик, а ревешь, как девчонка!
— Да что вы ко мне придираетесь? То я хожу как мальчишка, то плачу, как девочка. И то нехорошо, и по-другому плохо. Так что же мне делать?
— Что же нам делать? — повторила высокая женщина. — Ведь среди дня не приходится думать о том, чтобы ограбить кого-нибудь!
Между тем они уже успели дойти до окраины города. Место было пустынное, жалкие домишки чередовались с пустырями. Даже бродячих собак не было видно, и лавочек здесь почти уже не было. Только висела наглая вывеска ростовщика.
— Пришла мне мысль, — вдруг заговорила толстуха. — Здесь уж едва ли кто нас узнает, и незачем нам дальше ходить переодетыми. Снимем эти женские платья, которые мы накинули поверх нашей собственной одежды, и заложим их. Вот и лавка закладчика.
— Я останусь в этом платье, — сердито ответила высокая. — У меня очень заметная внешность. — Она двумя пальцами потрогала скулу. — А вы с Мурамори раздевайтесь поскорей.
Оглянувшись во все стороны, не видит ли их кто-нибудь, толстуха и девочка скрылись за поломанным плетнем, скинули свои платья и опять превратились в Дзюэмона и Мурамори. Перекинув оба платья через руку, Дзюэмон вошел в лавку.
Лысый старик ростовщик сидел на циновке и лениво торговался с молоденькой девушкой, державшей в руках закопченный медный котел.
— Не могу я дать больше, — говорил ростовщик, посасывая погасшую трубку. — Котел дырявый, и ты нарочно не вымыла его от утреннего риса, чтобы я не заметил дыру. Бери пятьдесят бу и проваливай. Больше никто не даст.
— Но я же вам говорю, господин, — охрипшим голосом повторяла девушка. — Моя мать больна, и пятьдесят бу мне не хватит на лекарства. Смилуйтесь и прибавьте еще! Ничего больше у нас нет, что можно было бы заложить. Все уже снесли в вашу лавку.
— В каждом доме что-нибудь да есть, стоит только поискать, — наставительно сказал ростовщик. — Поищи как следует. Наверно, найдется лишняя чашка, или старый зонтик, или нижняя одежда. Если не успела ее постирать, не стесняйся, я и грязную возьму.
— Ничего у нас нет, — плача, повторяла девушка. — На мне халат надет на голое тело, и не могу я стащить с больной матери одеяло, да и то рваное.
— Волосы у тебя хороши, — сказал ростовщик, — Густые и длинные. Продай свои волосы. Хватит и на лекарство, и на сытную еду твоей матери.
Девушка зарыдала в голос, вытащила из прически поломанную гребенку, так что волосы рассыпались черной волной и закрыли ей лицо. Она схватилась за них обеими руками и прижала волосы к глазам.
— Хорошие волосы, — сказал ростовщик, — годится для накладки, и у кого жидкие волосы, смогут вплести их в косу. Ну что, резать?
— Режьте, — прошептала девушка и вытянула вперед шею, будто клала голову под меч палача.
Недаром приятельница Дзюэмона была когда-то танцовщицей. Ее платья были хорошие, совсем почти новые. К тому же Дзюэмону некогда было спорить и торговаться. Он поспешно взял несколько серебряных монет и выбежал из лавки — уж очень противно пахло там заношенными тряпками ограбленной нищеты. В ушах так и звучал скрип ржавых ножниц, остригающих толстые пряди упругих волос.
При виде серебра Рокубэй чуть не заплясал о радости и крикнул:
— Пока ты там возился, мы с Мурамори обследовали соседние улицы и видели недорогую гостиницу. Спешим туда!
И, подобрав свое платье, чтобы не мешало широким шагам, направился к гостинице так быстро, чти Дзюэмон и Мурамори едва поспевали за ним.
Он так торопился, что, поднимаясь по ступенькам, нечаянно ударил ногой сидевшего на пороге человека.
Всем известно, что голова — самая уважаемая часть тела, а ноги — самая низкая и презренная. Поэтому к тем, кто делает шляпы, шапки и колпаки, относятся с уважением, и им по закону даже позволено носить за поясом один меч. А тех, кто плетет сандалии, ставят наравне с мясниками, кожевниками, живодерами и палачами, брезгуют прикоснуться к ним и даже не считают людьми/а самыми презренными созданиями. Нет большего оскорбления, чем толкнуть человека ногой, и поэтому Рокубэй очень испугался. Он уже собрался упасть на колени и покорно извиниться перед тем, кого невольно обидел. Но, обернувшись, заметил, что это всего-навсего старая женщина и к тому же нищенка.
Рокубэй отвернулся и хотел переступить через порог, но нищенка схватила его за подол и закричала:
— Ах, красавица, отчего же так невежлива? Гордишься шелковым платьем и набеленным личиком? Пройдет немного лет, и станешь ты еще уродливей меня! Откуда ты знаешь, кто я и кем была? Может быть, так я была знаменита своей красотой, что по всей стране при одном воспоминании обо мне людей охватывает сладостная тоска и они рады были умереть, лишь бы еще раз встретить меня. Откуда ты знаешь, может быть, я сама Оно-но Комати?
Рокубэй, тщетно пытавшийся вырвать свое платье из ее цепких когтей, остановился и спросил:
— А кто такая Оно-но Комати?
Дзюэмон громко засмеялся и воскликнул:
— Оно-но Комати жила тысячу лет назад!
— А когда она умерла, ты ведь не знаешь? — ядовито спросила нищенка. — Ведь никто не видел ее тела, и, может быть, за свой страшный грех она все еще бродит по дорогам.
— Кто это Оно-но Комати? — повторил Рокубэй.
— Дай мне серебряную монету, я тебе все про нее расскажу.
Хозяин, вышедший встретить гостей, нагнулся к Рокубэю и шепнул:
— Госпожа, она могла бы развлечь вас своим рассказом, пока я приготовлю закуску.
— Ладно, пусть рассказывает, — сказал Рокубэй. — Но лишнего серебра у меня нет. Хочешь, отдадим тебе все, что останется на блюдах после того, как мы поедим?
— Я голодна и согласна рассказывать за остатки вашего ужина, — сказала нищенка, отпустила полу Рокубэева платья, села поудобней, расправила свои лохмотья и начала рассказ.
РАССКАЗ НИЩЕНКИ: КАК ОНО-НО КОМАТИ
ПОКИНУЛА ДВОРЕЦ
У прекрасной Оно-но Комати, дочери Иосидзанэ, князя Дэва, было, наверное, тысяча платьев, и она надевала на свое узкое тело сразу по шесть и по восемь халатов, один поверх другого, так что, когда она садилась, несгибающиеся складки одежд волнами окружали ее, и она казалась пышно распустившимся цветком пиона. А когда она вставала и шла, ее длинные и широкие шаровары — соломенно-желтые или травянисто-зеленые — и заложенный складками шлейф, висевший на помочах с плеч, тянулись и извивались за ней по полу, как листья цветка ириса.
Оно-но Комати была так прекрасна — во всей стране не было ей равной. Золотые птицы были приколоты на вороновых крыльях ее волос, таких длинных, что они стлались черным водопадом по спине до пят и на целый локоть волочились за ней следом. Ее брови были обриты наголо, и искусственные брови, короткие, густые и пушистые, похожие на толстеньких гусениц, наклеены посреди лба, что придавало лицу вид высокомерной невинности.