Страница 12 из 77
— Это пьянковские, — сказал Чурин, который руководил погрузкой. — Да что он, пьяный что ли? Двенадцать штук…
Из-за того, что пришлось собирать бочки, первый день пути был скомкан. А вода убывала прямо на глазах. На другой день баржи стали бороздить дно. С трудом добравшись до Усть-Кары, пройдя всего семнадцать верст, Бестужев приказал бросить якоря — дальше идти было бесполезно.
Чтобы скоротать время, он решил сходить с Павлом в деревню. Первое, что они увидели, подходя к ней, — большой погост со множеством свежих крестов. На них — фамилии, имена, звания, кое у кого перечислены награды, а год смерти один — 1857.
— Что же стряслось? — удивился Павел.
— Это облеуховцы, — сказал Бестужев, вспомнив разговор с Завалишиным. — После подписания мира наши войска пошли вверх по Амуру, часть успела проплыть до ледостава, а отряд Облеухова отстал. Голод, тиф. Сколько погибло, скрывают, но, по словам Завалишина, не менее трехсот человек…
Когда они проходили мимо конторы прииска, из распахнутого окна выглянул чиновник и передал Бестужеву конверт, оставленный Муравьевым. Распечатав его, он с удивлением увидел вложенное в него письмо от Штейнгейля. Семь лет назад, когда тот жил в Тобольской губернии, они прекратили переписку, возмущенные пересылкой писем через Петербург и чтением их в Третьем отделении. И вот старый друг написал первое после большого перерыва письмо.
«Здравствуй, паки здравствуй, мой — до смерти незабвенный, любезнейший друг, совоскресший Михаил Александрович, по начертанию на сердце „Мишель“ — здравствуй! Христос воскресе! Поцелуемся. Я — на берегу Невы, ты — едущий по Амуру: для дружбы, как для электричества, расстояния не существует…»
Далее Владимир Иванович рассказал, как оказался в Петербурге, в гостях у сына Вячеслава, инспектора Императорского Александровского лицея, как тот решил отметить «75-й по счету» день рождения отца, на котором собралось двадцать четыре персоны. В тот вечер Штейнгейль узнал о плавании Бестужева по Амуру и написал это письмо.
Сколько дорогих имен названо — Пущин, Анненков, Наталья Дмитриевна Фонвизина, близких сердцу названий — Колпино, Царское Село, Ижора, через которую Бестужевы обычно ездили в усадьбу в Сольцах. Обрадовало и то, что Штейнгейль заинтересовался бестужевским проектом поршневых двигателей, о котором тот писал адмиралу Рейнеке. Закончив чтение, Бестужев в волнении закурил сигару.
— Чем-то огорчились? — спросил Павел.
— Наоборот, радуюсь за старого друга барона Штейнгейля.
— Немец, поди?
— По отцу, а мать — русская, пермячка. Вырос на Камчатке, учился в Морском корпусе в Петербурге, служил на Балтике, Охотском море, Байкале. Пять лет возглавлял Иркутское адмиралтейство. Женился на кяхтинке Пелагее Вонифатьевой, так что земляк твой, можно сказать. Потом воевал с Наполеоном, написал книгу о народном ополчении — два тома, восстанавливал Москву после победы над французами…
— Вот так немец, вот так барон! — удивился Павел.
— Это на редкость честный человек, всегда боролся с лихоимством, из-за чего не ладил с начальством и подчиненными. Пробовал навести порядок в Москве: наказывал взяточников, пытался разорвать узы круговой поруки, но его убрали. Потому и вступил в тайное общество…
Обратно шли зарослями цветущей черемухи. Вдыхая ее душистый аромат, Бестужев вспомнил, что во время ее цветения обычно наступает похолодание. Глянув на небо, он увидел гряду туч, идущих с запада. И вскоре начали падать первые капли дождя.
Подходя к баржам, Бестужев с Павлом услышали крики, шум, в толпе мужиков метались два парня с топорами и били кого-то внизу наотмашь. У Бестужева оборвалось сердце: «Опять драка!» Бросившись вперед, он растолкал людей и увидел огромную, саженей на пять, белугу, прижатую баграми. Она била хвостом по воде и песку, обдавая всех брызгами. С трудом оглушив ее, мужики перевернули рыбину и начали потрошить.
— На перемет попалась! — возбужденно крикнул белобрысый паренек, выгребая котелком в ведро зернистую икру.
Десять ведер выбрали в бочки и сразу же засолили. Двадцать пудов оказалось в белуге да икры сверх того — пять пудов. Ужин получился па славу — жирнейшая уха и свежепосоленная икра, приправленная луком и чесноком. Однако Чурин сказал, что байкальский осетр вкуснее. С семнадцати лет Иван плавал на славном море, был и передовщиком, и кормщиком.
— Самая лучшая рыба на Байкале — омуль, — говорил Иван, — он разного рода — маломорский, баргузинскнй, посольский. До пятнадцати фунтов весом!..
Дождь лил до конца дня и всю ночь. Черемуховые холода сделали дело. Наутро вода в Шилке поднялась, и Бестужев скомандовал отвал.
АВАРИЯ
Бестужев с Павлом шли на оморочке впереди эскадры Быстрыми взмахами весла Павел вел лодочку вниз по течению, а Бестужев время от времени щупал дно шестом. На одной из развилок им показалось, что левее идти лучше, но, проплыв ниже, увидели, что попали в мелкую забоку. Едва успев вернуться к развилке, Бестужев махнул рукой вправо, однако кормщик передовой баржи не сумел вырулить и посадил ее на мель.
Условленным знаком, скрестив руки над головой, Бестужев приказал остановиться другим баржам, но из-за нерасторопности кормщика и гребцов одна из них врезалась носом в борт первой баржи. Люди закричали, стали прыгать в воду, пытаясь баграми удержать накренившуюся баржу. Однако быстрое течение и напор задней баржи сводили на нет их усилия.
Все прочь! — закричал Бестужев, видя, что баржа поднялась правым бортом. Вплавь и вброд люди бросились в стороны. Бочки, ящики, дрова, ведра, угли костра посыпались с палубы, и через несколько мгновений баржа опрокинулась вверх дном, подняв тучу брызг. Один из парней, едва увернувшись, на четвереньках выполз на берег и, трясясь от страха, начал мелко креститься. Все, кто невольно попал в ледяную воду, стали выкручивать, отжимать одежду. Бестужев велел развести костер, достать из воды все, что затонуло, и бочки, ящики, прибитые к берегу.
— В барже-то, в трюме, мука, — вздохнул Чурин. — Что теперь делать?
— Вырубим дно, и все тут, — сказал Павел.
— Рубить жалко, да и груз куда девать? — возразил Чурин.
Положение создалось отчаянное. Бестужев задумался, потом подобрал корынку от сосны, положил ее горбом вверх и сказал:
— Смотрите, вот баржа, попробуем подпереть ее лесинами со стороны течения. К ухватам привяжем канаты, перекинем их и будем тянуть с другой стороны, а несколько концов бросим на проходящую баржу, там их надо быстро закрепить узлами, канаты рванут их вот так, — он опрокинул корынку на другую сторону.
— На песке-то складно, а на деле еще неизвестно, — покачал головой Павел.
— Не выйдет с первого раза, попробуем еще, — сказал Бестужев.
— Давайте за работу! — крикнул Павел.
— Погоди, сначала накормить людей надо, — остановил его Бестужев.
Быстро развели костры, приготовили еду. За обедом мужики стали смеяться над белобрысым пареньком, который еле успел увернуться из-под баржи.
— Ну, Кузя, небось вспомнил свою мать? — сказал один.
— Гляжу, он, как тарбаган,[11] на карачках, — подхватил другой.
Взрыв смеха разнесся над рекой.
— Гы-гы-гы! — передразнил его Кузя и сам засмеялся над собой и своим испугом.
После обеда Бестужев отправил одну бригаду в лес за жердями, посоветовав выбирать сухой листвяк — он крепче сосны, а других попросил сверлить и долбить дыры для штырей на борту опрокинутой баржи. Закипела работа. И странно, не было уныния, люди держались бодро, весело. Авария как бы сблизила всех.
В просверленные дыры вбили клинья, надели на них петли канатов и, упирая колья в дно реки и постепенно переставляя их, приподняли левый борт. Теперь предстояло самое трудное — научить вязать узлы. Бестужев выбрал самых ловких, сноровистых парней. Велев Кузьме бросить ему конец, он поймал его и неуловимо быстрыми движениями завязал на колу морской узел.
11
Сурок (бурят.).