Страница 10 из 21
Она села, а за ней стали подниматься колхозники. Их заботы, трудности прошли перед подполковником: не откопана картошка, не поднята зябь, не проведен посев озимых, очень мало рабочих рук, поломан инвентарь, нет скота, людям жить негде, а зима на носу.
Потом выступил старик, такой же большебородый и угрюмый с виду, как тот, что повстречался Ярунину только что в деревне: скупо, но толково высказался он о делах и нуждах своего колхоза и от имени колхоза взял обязательство по вспашке зяби в сжатые сроки, по строительству жилых землянок, по ремонту дорог для нужд армии. Он сел, и на некоторое время воцарилось молчание, а затем все заговорили разом, заспорили между собой Конохов постучал карандашом по оловянной кружке, призывая к тишине.
Снова один за другим начали подниматься председатели колхозов, объявляли о принятых на себя обязательствах. В заключение выступил Конохов. Голос у него был сильный, его слушали при полной тишине.
Конохов говорил о тех кровопролитных боях, которые ведёт Красная Армия с фашизмом, о мужественной борьбе партизан, и о том, что сыны, братья и отцы колхозников сражаются не на жизнь, а на смерть в рядах Красной Армии и в партизанских отрядах. Казалось бы, что нового сказал Конохов, — всё это и без него хорошо известно, а всё же во-время брошенное слово падает, как семя в рыхлую землю и цепко прорастает. И когда он после этого заговорил о тех очевидных трудностях, с которыми сталкиваются колхозники освобождённых деревень на каждом шагу, трудности эти увиделись присутствующим не такими уж непреодолимыми.
Конохов поддержал старика-председателя колхоза за его почин — выдвинутое им обязательство, но упрекнул его за план жилищного строительства в деревне. — «Не о землянках, а о домах надо думать. Сегодня может показаться, что то или иное дело еще за горами лежит, а завтра окажется — уже надо за него браться». На то они колхозные вожаки, чтобы смотреть дальше других.
Он кончил, и слово для сообщения попросил однорукий человек в военной форме без знаков различия. Его красивое, суровое лицо показалось знакомым Ярунину. Он вспомнил — этот человек, учитель, муж Тони, назначен теперь завгороно. Он доложил собравшимся, в каких школах начинается учебный год, просил председателей колхозов помнить о заготовке дров для школ на зиму.
Заседание горкома кончилось, и председатели колхозов медленно выходили из землянки. Подполковник задержался, он продолжал сидеть, вслушиваясь в разговоры людей, вглядываясь в их лица. На участке армии, бок о бок с действующими частями её, люди мирного труда уже заняты созидательной работой, они налаживают мирную советскую жизнь, ради которой борется Красная Армия.
Он встал, протиснулся к окружённому людьми Конохову.
— Ты ко мне? — спросил Конохов, протягивая ему руку, и, поняв, что подполковник хочет говорить с ним с глазу на глаз, предложил: — Выйдем?
Они вышли из землянки; на улице женщины хлопотали у огня над большим котлом.
— Гость у нас к обеду, — крикнул Конохов женщинам.
— Знаем, — отозвалась пожилая женщина, вытерев рукой лоб, и улыбнулась, — постараемся. Не краснеть же…
Конохов хромал — одна нога его после ранения была сильно укорочена.
Выглянувшее солнце расцветило нескошенную пожухлую траву. Всматриваясь туда, где за густым сосновым бором, за неподнятой землёй, за сожжёнными деревьями, за линией фронта, лежал занятый врагом город Ржев, Конохов, взяв Ярунина за руку повыше локтя и крепко сдавив ее, спросил:
— Скоро ли?
— Скоро, — ответил Ярунин, глядя в пёстрое от весёлых рябинок и жёлтых веснушек лицо Конохов а, правильно поняв его вопрос, — скоро погоним их из Ржева.
На Конохове — командирская гимнастёрка, маленький пистолет на ремне, на плечи накинута телогрейка. Он был одним из секретарей горкома. В партизанских боях Конохова тяжело ранило, его вывезли на самолёте, и теперь после госпиталя он временно возглавлял горком.
— У меня к тебе дело, — начал подполковник, — в Ржеве в лагере заключённых действует подпольная группа.
Конохов заинтересованно поднял лицо.
— Замечательно, замечательно, — сказал он.
Подполковник поделился с Коноховым своими соображениями. Немцы, очевидно, будут держать лагерь в Ржеве до последнего дня, потому что им нужны рабочие руки, а перед отступлением они постараются угнать или уничтожить заключённых.
— Хотел с тобой посоветоваться, — говорил подполковник, — мне кажется, партизаны могут помочь им.
Конохов кивнул одобрительно головой.
— Наши все там, — сказал он задумчиво, махнув рукой в направлении города. — Здесь собрались только покалеченные, те, кто вышел из строя, — сказал он спокойно, без всякой горечи. — Трудно там сейчас работать. Ты ведь сам знаешь. Каратели, гестапо шарят повсюду. Фашисты бросили отборные дивизии против партизан. Значит, говоришь, и в лагере заключённых действуют подпольщики. Это хорошо.
Они присели на остатки завалившейся изгороди возле сгоревшего дома, закурили.
— Им нужно помочь, — сказал подполковник. — Давай, подумаем, как связать подпольную группу лагеря с партизанами, чтобы они могли совместно оказать сопротивление врагу.
Это одно. А затем вот что: мы получили сообщение от разведчика «Брата» — ему удалось проникнуть на работу в городскую управу. Теперь он будет располагать сведениями, полезными для партизан. До сих пор он действовал изолированно, а сейчас оп свяжется с группой районного агронома. Вот я и думаю о том, что через него «Брат» мог бы доставлять партизанам информацию.
Конохов с интересом слушал его.
— Это очень важно для партизан. Мы примем меры, чтобы связать их, — сказал он.
Они задумались, глядя вдаль. Там за пересечённой балками равниной угадывался невидимый отсюда Ржев. Город в руках врага. Дальний подступ к Москве. Рубеж, на котором в решающей схватке столкнутся две силы.
Давно облетели последние листья, на деревьях чернеют опустевшие грачиные гнезда; льёт дождь, — бесприютно вокруг, уныло и сумрачно. Снова стонут машины на военном бездорожье, расходуется неприкосновенный запас продовольствия.
Потом землю насухо высушил ноябрьский холод. Армия всё еще стояла в обороне.
Легче бойцу броситься на врага, на смерть, чем томиться в окопе, мокнуть и замерзать, ждать сводок из Сталинграда и бездействовать. Но Ржев — это звено в едином большом плане.
Уже выпал снег, а до армии еще не дошёл черёд наступать.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЗА РЖЕВ!
Жёсткий, крупичатый снег валит с неба; на узкой тёмной уличке ветер закручивает снег в воронки, швыряет большими горстями в окна. Человек поднял меховой воротник пальто, поглубже засунул руки в карманы и пошёл дальше, держась возле домов.
За восточной окраиной города, где земля изрыта траншеями, глубокими ходами сообщений, защитным валом — всей сложной обороной гитлеровцев, — взметаются вверх ракеты. Эго враг освещается. Багровый свет ракет распахивает мрачные проемы пустых окон. Безлюдно в городе…
И вдруг лающий окрик повис над улицей: фашисты гонят группу лагерников. Выбиваясь из сил, торопливо бредут люди. Два верховых подгоняют их, лошади врезаются в колонну, наезжают на людей.
Человек останавливается, пропускает мимо эту горестную толпу. Люди бредут безмолвно, лишь изредка раздаётся слабый женский вскрик…
На месте прежнего стадиона — лагерь заключённых. Снесена деревянная резная изгородь, густыми рядами тянется колючая проволока, через каждые десять шагов часовой с автоматом.
Колонна проходит за проволоку; а за проволокой люди под открытым зимним небом сбились на ночь в длинную цепь, прижались, притёрлись друг к другу, защищаясь от ветра. Мало тепла от ослабевшего тела соседа, но неоткуда больше взять тепла. Свет вражеских ракет освещает косые струи снега; снег падает на раскачивающихся в цепи людей — ещё одна длинная страшная ночь предстоит им. Здесь гражданские перемешались с военнопленными, мужчины с женщинами, старики с детьми, здесь истязают людей холодом, муками голода, насилием, расстрелами. Фашисты бросают за проволоку тех, кто подозрителен им, а подозрителен им каждый русский, у которого есть глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, руки, чтобы бросить в врага гранату.