Страница 8 из 66
Впервые в жизни Мулланур вдруг с потрясающей конкретностью ощутил, что у каждого человека помимо предков по крови есть еще и предки по духу. Впервые в жизни он понял, как важно для созревающей, растущей человеческой души это духовное родство.
«И какое же счастье, — подумал он, — когда с людьми, родными по крови, у тебя возникает не только кровная, но еще и такая, совсем особая, духовная, идейная близость».
Да, с родней ему повезло. Во-первых, дядя Исхак. А во-вторых, Набиулла…
Набиулла Вахитов был самым младшим сыном его деда, старого Гарея. Следовательно, по законам родства он, как и Исхак, был его дядей. Смешно! Набиулла — его дядя! А он, Мулланур, который старше Набиуллы на целый год, — он, стало быть, приходится Набиулле племянником?
Как бы то на было, они сразу сошлись друг с другом. Сошлись так, как сходятся только в юности, когда завязываются самые прочные узы товарищества и дружбы.
Впрочем, дело тут было не только в том, что дядя и племянник волею случая оказались погодками. Основой их дружбы стала редкостная, глубокая общность интересов. Эта общность была рождена не совместными занятиями: Набиулла, в отличие от Мулланура, поступил в художественное училище. Их сблизила горячая ненависть к царящей кругом несправедливости, пылкое стремление все свои силы отдать борьбе за счастье страдающего и угнетенного народа.
Сейчас Мулланур, пожалуй, даже и не вспомнит, с чего это у них началось. Кажется, с того, что Набиулла произнес при нем имя одного из первомартовцев, участников покушения на Александра II, погибших на эшафоте. С того времени они сошлись накрепко: вместе читали запрещенную литературу, тайком шептали друг другу на ухо запретные, давно уже ставшие для них святыней имена Желябова и Софьи Перовской.
Конечно, в разговорах, которые они вели между собою, было много наивного. Но в этих полудетских спорах крепла, оттачивалась их мысль, а главное, росла уверенность, что обязательно должно произойти что-то такое, от чего вся жизнь вокруг сразу изменится. Не случайно каждый их спор, словно в тупик, упирался в один и тот же вопрос: как быть? И что можно сделать для того, чтобы приблизить этот грозный и радостный час?
— Как же нам найти правильный путь? — задумчиво говорил Набиулла.
— Найдем, — уверенно отвечал Мулланур. — А если сами не найдем, другие укажут.
Так оно и вышло.
Нашелся человек, который… Глупое слово — «нашелся». Получается так, будто он нечаянно оказался на их пути, и если бы не случай… Случай действительно помог. Но не будь этого случая, помог бы другой. Рано или поздно они все равно встретились бы с Хусаином Ямашевым. Непременно встретились бы!
Однажды вечером Мулланур и Набиулла возвращались домой. Шли мимо старого базара, как вдруг — топот тяжелых полицейских сапог, свистки… «Облава!» — мелькнула мысль. И тут из-за угла прямо на них выскочили двое. Заметавшись, они хотели было повернуть назад. Но Мулланур узнал в одном из беглецов дядю Гришу, старого русского рабочего, их соседа.
— Дядя Гриша! — успел крикнуть он. — К реке! Бегите к реке! А мы попробуем сбить их со следа!
Дядя Гриша и его товарищ бесшумно растворились в темноте. А Мулланур и Набиулла, нарочно громко хрипя и стуча сапогами, стали карабкаться вверх, в гору. Полицейские клюнули на приманку, кинулись за ними, без труда догнали и повели в участок. А там выяснилось, что схватили они совсем не тех людей, за которыми гнались.
На другой день Мулланур столкнулся во дворе с Дядей Гришей.
— Знаешь хоть, кому вы помогли-то? — спросил тот.
— Помогли людям, убегавшим от полиции. А больше нам ничего знать и не надо, — ответил Мулланур.
Ответ этот дяде Грише, видно, пришелся по душе. Через несколько дней он позвал его вместе с Набиуллой на тайную рабочую сходку.
Они слегка припозднились, — пришлось поблуждать немного по улицам, пока отыскали нужный дом. Когда вошли, сходка была уже в самом разгаре. Оратор — широкоплечий бритоголовый человек с умным, волевым лицом — показался Муллануру знакомым.
— Смотри, — шепнул ему Пабиулла. — Да ведь это же он!
— Кто — он?
— Тот самый, что убегал тогда вместо с дядей Гришей!
Это и в самом деле был он, теперь у Мулланура не было никаких сомнений. Рубя воздух сильной, мускулистой рукой, он говорил:
— Нет, товарищи, это не утопия, а вполне конкретная, ясная цель. И осуществить ее можем только мы, рабочие!
— Кто это? — вполголоса спросил Мулланур у дяди Гриши.
— Ямашев.
Мулланур давно уже слышал имя этого легендарного революционера. Его неустрапшмость и ловкость, его самоотверженность и преданность своему народу, яростная ненависть, с которой относились к нему царские жандармы, — все это разносилось стоустой молвой, то восторженной, то пугливой и робкой. Но кто бы ни произносил имя Хусаина Ямашева, друг ли, враг или просто любопытствующий обыватель, оно неизменно было окружено ореолом необыкновенности. И Мулланур привык представлять себе этого человека могучим богатырем вроде Али-батыра древних народных сказаний.
В жизни Хусаин оказался совсем другим: проще, обыкновеннее. Было в его облике что-то даже нарочито, подчеркнуто будничное: затрапезный полурасстегнутый пиджачок, из-под которого виднеется темная косоворотка… Разве так одеваются сказочные богатыри? Но глаза Хусаина блестели таким ясным умом, от всего его облика веяло такой силой, слова его дышали такой страстной убежденностью и верой в свою правоту, что ощущение необыкновенности при личном знакомстве с ним не только не пропадало, но даже, пожалуй, усиливалось.
Мулланур так жадно вглядывался в Хусаипа, так напряженно следил за его жестами, мимикой, за ежесекундно меняющимся выражением лица, что на первых порах даже не очень ясно уловил смысл его речи. Но постепенно он освоился, и смысл этот стал все отчетливее доходить до его сознания.
— Не либеральные болтуны, — уверенно говорил Хусаин, — а именно рабочий класс призван совершить революционный переворот и, сосредоточив в своих руках всю полноту политической власти…
— Рабочий класс? — прервал вдруг оратора топкий скрипучий голос. — Россия стонет под гнетом самодержавия. Самое большее, о чем мы можем мечтать, — это буржуазная революция, которая осуществит самые насущные демократические преобразования. А главной силой буржуазной революции может быть только буржуазия. Это же азбука марксизма!
— Неверно! — быстро обернулся Хусаин в сторону своего нежданного оппонента. — Вы погрязли в плену устарелых, отживших догм и понятий. Новые обстоятельства, новые условия рождают новую революционную стратегию. Уже началась буржуазная революция. Но главной силой ее будет пролетариат… в союзе с беднейшим крестьянством, — повернулся он в другую сторону, обращаясь, как видно, к какому-то другому участнику спора. — Пора понять, что только в ходе победоносной пролетарской революции, только так и не иначе, могут быть осуществлены все те демократические преобразования, о которых мы говорим…
Далеко не все понял тогда Мулланур в этом споре. Но главное понял: наконец-то в его жизни появился человек, который ясно видит не только цель, к которой надо стремиться, но и тот единственно верный путь, который приведет к этой светлой цели.
Но к великому огорчению, Хусаин, как видно, не склонен был привлекать мальчиков к подпольной работе. Во всяком случае, на первых порах. Он поручил им, как казалось тогда Муллануру, совсем простое и легкое дело. Предложил организовать среди учащихся литературный кружок.
Мулланур, хоть и мечтал о другом, более серьезном задании, с увлечением взялся за это дело. Собирались кружковцы по субботам, и поэтому свои сборища они решили назвать «Шимбе» — суббота. На занятия кружка приходили не только татарские юноши, но и башкиры, казахи.
Эти регулярные субботние встречи происходили у Габитовых. В их дом Мулланура ввел все тот же Хусаин Ямашев. Хозяйка дома была женщина удивительная. Во всяком случае, даже в интеллигентных татарских семьях тогда было немного таких. Начать с того, что она свободно говорила и читала на нескольких языках, великолепно знала литературу — не только русскую, но и европейскую. Но вся любовь ее сердца была отдана родной, национальной культуре. Она взяла себе за правило устраивать в своем гостеприимном доме встречи молодых людей с самыми выдающимися представителями татарской интеллигенции. Так, благодаря ей Мулланур и его друзья познакомились со всеми мало-мальски известными в то время татарскими поэтами и писателями: Гафури, Амирханом, Камалом… В другие вечера они наперебой сочиняла острые политические эпиграммы, звонкими молодыми голосами распевали «Марсельезу», революционные песни. Попробовали самостоятельно разыграть на домашней сцене несколько пьес — это были первые в ту пору театральные постановки на татарском языке.