Джалалиддин Руми

Исходя из еретического толкования известного хадиса «Кто познает себя, тот познает бога», суфии разработали тончайшую систему организации внутренней жизни, необходимую для достижения «благости». Обожествили любовь как единственный способ познания Истины и создали сложную философскую систему для обоснования своей практики. Наконец, они породили воспевающую любовь поэзию, которая на протяжении веков оказывала и оказывает влияние на развитие мировой литературы.

Ко времени Султана Улемов аскетическое движение суфиев прошло многовековой путь и сложилось в организованную силу. Суфии обличали лицемерие духовенства, выступали против подчинения духовной жизни личности скрупулезным правилам казенной обрядности и провозгласили отношения с богом частным делом каждого человека.

Если религиозно-мистическая оболочка протеста помогла суфизму уцелеть внутри мусульманского феодализма, то она же обусловила и вырождение суфизма, со временем превратившегося в одну из форм подавления духа в интересах того же правящего класса.

Ранние подвижники не могли принять от властителей и куска хлеба. Однако увещевание властителей они почитали долгом своим. Попытка, следуя их примеру, увещевать хорезмшаха Мухаммада и стоила жизни шейху Мадждаддину Багдади.

Единственной силой, способной противостоять хорезмшаху, была его тюркская гвардия. Мать хорезмшаха, умная и решительная Туркан-хатун, дочь тюркского князя-кочевника, возглавила партию, пытавшуюся ограничить власть хорезмшаха в пользу военной аристократии, которая состояла из тюрок. Туркан-хатун, правившая Хорезмом, когда ее сын бывал в походах или в отъезде, прослышала о святости Мадждаддина и, зная, каким влиянием пользуются шейхи на простой народ, пригласила его во дворец. Страстность и мудрость стихов Мадждаддина удивили ее, царица объявила поэта своим духовным наставником и даже принимала участие в маджлисах — духовных собраниях, которые шейх устраивал в своей обители.

Стал появляться во дворце и сам Мадждаддин. Беседовал с Туркан-хатун о пути единения с богом, любовь к коему состоит, мол, всего лишь в непритеснении других, поучал не творить дел, которые заставят устыдиться или смутиться перед лицом Истины, и помнить: «Что бы ты ни делал, бог присутствует». Словом, пытался вести ее по пути очищения, явно надеясь через мать шаха повлиять и на ее сына.

Об одной из богоугодных бесед шпионы, которыми двор кишел, как садок мальками, донесли шаху, причем изобразили дело так, будто речь в стихах и поучениях шейха шла не о божественной любви, а о его плотской страсти к царице, хотя та уже имела правнуков.

Хорезмшах Мухаммад повелел умертвить шейха. Мадждаддину Багдади отрубили голову, а тело его бросили в Амударью.

Преподав урок духовенству, шах решил, что может теперь покуситься на власть самого халифа, почитавшегося наместником пророка и главой всех мусульман. Он отправил в Багдад посольство с требованием, чтобы не только в Балхе, Мерве, Нишапуре и других городах Хорасана, но и в столице халифа, в самом Багдаде во всех мечетях читалась хутба — присяга на верность не халифу Насиру, а ему, хорезмшаху. Подобное требование означало, что Насир должен отказаться от власти в пользу хорезмшаха, который, как всякий мусульманский государь, считался подданным халифа. Багдад ответил резким отказом. Тогда Мухаммад потребовал от виднейших богословов своих владений, чтобы они дали фетву, подтверждающую от имени шариата право мусульманского государя, проводящего все свое время в войнах за веру, низложить халифа, который строит козни против него. Духовные отцы, памятуя о судьбе Багдади, скрепя сердце вынуждены были дать такую фетву. Теперь шах счел возможным начать военные действия против халифа.

Зима 1217 года выдалась в Передней Азии суровая. Войско хорезмшаха, отправленное на Багдад, застигли в горах Курдистана небывалые снежные бураны. Легко одетые воины замерзали тысячами, уцелевших от мороза добивали воинственные курды. Из всей рати, посланной шахом в святотатственный поход, вернулось назад лишь несколько десятков человек.

Престижу шаха был нанесен жестокий урон. Но он не образумился.

Летом следующего года в город Отрар, лежавший на восточной границе владений хорезмшаха, прибыл торговый караван от Чингисхана. Во главе каравана стояли четыре купца, а всего в нем было четыреста пятьдесят человек — все мусульмане. Купцов сопровождало около пятисот верблюдов, груженных мускусом, мехами бобров и соболей, бивнями моржей и нарвалов, кусками нефрита, а также золотом, серебром и шелками, которые были вывезены из Китая, только что завоеванного Чингисханом. Прибытие торгового каравана вслед за посольством, которое от имени Чингисхана предложило хорезмшаху мир и торговлю, могло послужить началу добрых и выгодных отношений между державами.

Но Мухаммад, одержимый манией величия, приказал задержать купцов как шпионов. Ночью все четыреста пятьдесят человек были зарезаны, а товары пересланы наместником Отрара шаху, который продал их купцам Бухары и Самарканда, а деньги взял себе. Из всего каравана уцелел лишь один человек — погонщик верблюдов. Он и сообщил Чингисхану страшную весть.

Повелитель монголов, памятуя, что властелин гневу своему — всему властелин, отправил к хорезмшаху еще одно посольство. Упрекнув его за коварство, Чингисхан потребовал выдачи наместника Отрара как виновника резни.

Но шах повелел казнить старшего посла, а двух других отпустить, обрезав им бороды.

Тройное святотатство — убиение шейха, поход против халифа и, наконец, избиение мусульманских купцов восстановило против шаха все сословия его державы — духовное, военное, торговое и ремесленное. Улемы и шейхи, не простившие шаху казни шейха Мадждаддина и вынужденную фетву против халифа, не преминули предсказать неминуемую кару господню.

Хорезмшах повсюду имел своих шпионов, содержал специальную службу доносчиков, наблюдателей и гонцов. Но шейхи были осведомлены не хуже, а порой и лучше властителя: ханаки всегда были открыты для божьих странников — дервишей, тысячами бродивших по лику земли в поисках истинных знаний и пропитания. Мастеровые и купцы, связанные уставом религиозно-ремесленного братства, первым делом приносили вести в обители своих духовных наставников.

Преступление в Отраре, убийство посла могли означать лишь одно — войну. И в этой войне с бесчисленными полчищами кочевников, организованных железной волей Чингисхана в небывалую доселе военную силу, покорившую Китай, судьба хорезмшаха и его державы была предрешена.

Мальчик, который зимним вечером 1219 года, зябко кутаясь на ветру, глядел с крыши отчего дома на охваченные закатным заревом Наубахарские ворота матери городов Хорасана, вряд ли все это знал. Но в его ушах гремел многократно усиленный гулкими сводами соборной мечети Балха грозный, как глас самого провидения, голос его отца, проповедника и улема Бахааддина Веледа:

— Я ухожу. Но да будет ведомо, что за мною вослед нагрянет оснащенное, многочисленное, как саранча, закрывающая небо, войско монголов. Согласно священному хадису, гласящему: «Я создал их из гнева и ярости своей!», сие войско господнего гнева и ярости захватит земли Хорасана и, обрушив тысячи мук, заставит народ Балха испить шербет смерти. И будет шах изгнан из страны своей, и умрет на чужбине, безвестный и одинокий.

Дрожь сотрясла тщедушное тело двенадцатилетнего Джалалиддина. «Я создал их из гнева и ярости своей!.. Испить шербет смерти!»

Снова услышал он вопль, исторгнутый словами отца из толпы молившихся женщин, увидел слезы, текущие по седым бородам мужей, дервишей, упавших без чувств на ковры, пораженных страшным предсказанием Султана Улемов.

И хоть юный разум его не мог смириться с мыслью, что все известное ему с рождения, незыблемое, как мир, — эти прочные, как камень, глинобитные стены, мечети, торговые ряды и дома, и кормилица Насиба, и товарищи его детских игр, все эти тысячи, десятки тысяч людей, знакомых и незнакомых, готовящихся сейчас ко сну, занятых своими заботами, — станет грудой костей и праха, он ни на миг не усомнился в истинности слов отца. Отец вдруг представился ему в небывалом доселе свете — грозным, могущественным, бесстрашным, как сам пророк.