Спящие пробудитесь

ЭПИЛОГ

Солнце палило нещадно. Припорошенная пылью коричневатая каменистая дорога дышала жаром. Слева круто вздымалась в небо скала. Справа каменным водопадом обрушивался утыканный застывшими на бегу глыбами, поросший кустами склон. Чуть поодаль уходило в горы сухое русло ручья.

Ни могилы, ни памятника, — ни надгробья. Лишь название места — Адская теснина — напоминало о том, что произошло здесь пятьсот шестьдесят четыре года назад.

Пахло тимьяном, перегретой землей, посохшими травами. От лакированных вечнозеленых зарослей олеандра, их кроваво-красных цветов шел горький дурман. Вопили ошалевшие от жары и страсти цикады, заглушая негромкий шепот воды.

Мы долго стояли среди ущелья, где дали свой последний бой повстанцы Бёрклюдже Мустафы.

Подошли к роднику: выдолбленный из камня водоемчик, вода чиста, прохладна. По здешнему обычаю такие источники ставят в незабвенных сердцу местах.

— Убитых запретили хоронить, — говорит наш проводник, местный учитель Рахми Аксеки. — Хотели вытравить самую память о них.

Пять с половиной веков не утихает ненависть к Бедреддину и его соратникам, не проходит страх тех, чья власть держится на разделенье и угнетенье. Хронисты и историки, богословы и юристы приписывают ему властолюбие и корысть, извращают цели восставших, перетолковывают книги.

Через полтораста лет, в середине XVI века, кадий Софии в послании султану Сулейману доносил, что еретики, именующие себя последователями шейха Бедреддина, привели под свою руку простонародье Добруджи и Делиормана, устраивают совместные собрания мужчин и женщин, пьют вино, попирают законы шариата и похваляются распространить свое нечестие на весь белый свет. В ответ глава мусульманского духовенства империи шейх уль-ислам Эбу Саид особой фетвой объявил всех последователей Бедреддина подлежащими смерти.

Проходит еще три века, и другой шейх уль-ислам Ариф Хикмет повелевает скупать где ни попадется, за любую цену списки книги Бедреддина «Варидат» («Постижения») и предавать их огню. Находятся хитроумные муллы, которые нарочно переписывают книгу, чтобы подзаработать, продав ее казне. Не потому ли из всех дошедших до нас книг Бедреддина «Варидат» наиболее известная?

В середине нашего, двадцатого века буржуазные профессора пытаются противопоставить Бедреддина его ученикам, оторвать слово от дела; тщатся скрыть содержание его идей за религиозным языком его книг. Будто во времена, когда «политика и юриспруденция, как все остальные науки, оставались простыми отраслями богословия», когда «догматы церкви стали одновременно и политическими аксиомами, а библейские (равно как коранические. — Р. Ф.) тексты получили во всяком суде силу закона»,[2] возможен был иной язык, чтобы донести до масс идеи социальной справедливости.

Богословы и в наши дни куда откровенней либеральных профессоров. Ибрагим Коньялы, например, призывает отмечать как праздник день, когда был повешен Бедреддин. «Если бы восстание шейха Бедреддина победило, — пишет он, — мир еще пятьсот лет назад столкнулся бы с красной опасностью». И приносит «дань уважения султану Мехмеду Челеби и его товарищам по оружию за то, что они пять веков назад вырвали корни коммунизма из турецкой земли».

— У почтенного богослова, как говорится, пахлава вы пала изо рта, — смеется шофер Кемаль. — Столько лет социалистам в Турции кричали: «Корни за границей, корни за границей!» А он проговорился: оказывается, еще пятьсот лет назад их пытались выкорчевать из нашей земли…

Кемаль на себе испытал, что означают на деле слова «корни за границей». Он был военным летчиком, когда пришел к убеждению, что социализм — кратчайший путь к процветанию его страны. За эти убеждения он был уволен из армии, брошен в тюрьму. По выходе стал работать шофером. На его полуторке мы и приехали в Адскую теснину.

Передовые люди Турции наших дней видят в Бедреддине своего предтечу. Великий поэт коммунист Назым Хикмет еще в 1936 году посвятил ему одно из лучших своих созданий — «Дестан о шейхе Бедреддине, сыне кадия Симавне». А вместо послесловия под названием «Национальная гордость» присовокупил к поэме свой пересказ ленинской работы «О национальной гордости великороссов».

В шестидесятые и особенно семидесятые годы, когда идеи социализма получили в Турции широкое распространение, вышли новые переводы «Постижений», исследования взглядов Бедреддина, пьесы и романы о нем.

Старенький грузовичок Кемаля долго петляет по поросшим невысоким лесом отрогам Акдага. Справа то и дело открывается за мысами густая синева Измирского залива.

В Карабуруне мы молча глядим с высоты на противоположный берег. Там, в туманной дали, виднеется Фокея, или, как ее сейчас называют, Фоча. Отсюда пятьсот шестьдесят четыре года назад глядели на ту сторону в отчаянной надежде на помощь воинов Ху Кемаля соратники Бёрклюдже Мустафы. Предание гласит: многие, спасаясь от расправы, бросились в море. Доплыли или нет? Никто не знает. До Фокеи отсюда свыше двадцати километров.

Зной раскалил скалы, дорожные камни. Дышать было нечем. Прозрачные лагуны и бухты манили прохладой.

— Купаться нельзя, — заметив наши взгляды, говорит Кемаль. — Здесь нет наших друзей. Вот приедем в Балык-лыова…

Он явно за нас опасался.

Летом 1980 года в Турции жаркой была не только погода. Добела была раскалена и политическая атмосфера. Бастовали рабочие, протестуя против невиданной дороговизны, против массовых увольнений. Передовые студенты, интеллигенция образовали комитеты солидарности с бастующими. Прокатилась волна крестьянских выступлений. Митинги и демонстрации, требовавшие изменения внутренней и внешней политики, ликвидации американских баз, собирали десятки тысяч людей. В стране назревали решительные перемены.

Стремясь во что бы то ни стало их не допустить, реакция пустила в ход террор. Религиозные фанатики железными цепями и кольями принялись избивать студентов в общежитиях. Боевики из фашистской партии «Националистическое движение» и ее нелегальных военизированных отрядов «Серые волки» стреляли из автоматов по разрешенным властями мирным манифестациям. Врывались в рабочие кофейни, расстреливали посетителей. Устраивали засады у подъездов, на автобусных остановках, убивали профсоюзных активистов, профессоров университета, журналистов. Один из террористов застрелил редактора газеты «Миллиет» Абди Ипекчи. (Через год он будет стрелять в папу римского.)

Полиции в большинстве случаев «обнаружить преступников не удавалось». Она или прибывала с опозданием, или же наблюдала за происходящим, не вмешиваясь до тех пор, пока фашисты не получали отпора. А тогда с удвоенной энергией хватала тех, кто сопротивлялся террористам.

Так что опасения нашего спутника, возможно, были и небезосновательны. Деревня Балыклыова стоит теперь не на горном склоне возле скальной гряды, преграждающей вход в ущелье, а перенесена на берег залива, к самому морю. В деревенской кофейне нас ждали учитель Рахми, его жена Мезиет, тоже учительница, и Яшар Аксой, местный поэт и публицист. За пузатым стаканчиком крепчайшего чая речь заходит о Бедреддине. Яшар Аксой, автор статей о Бедреддине, собрал о нем пухлое досье — предания, легенды, приметы, поверья, пословицы и факты.

Я пополняю его досье еще одним. В 1921 году, через несколько месяцев после провозглашения Бухарской Советской Республики, один из ее основателей, ученый и писатель Садриддин Айни в журнале «Искры революции», выходившем в Самарканде на таджикском языке, посвятил Бедреддину большую статью. Рассказав о народной войне, которую он возглавил, о его философских и социальных взглядах, будущий президент Академии наук Таджикистана причислил Бедреддина к провозвестникам коммунистических идей не только на мусульманском Востоке, но и во всем мире. И считал, что наряду с именами Маркса и Энгельса именем Бедреддина следовало бы называть школы, библиотеки, дома культуры.

2

К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 7, с. 360–361.