Молнии

На дворе стоит ноябрь, и сегодня ему придется поужинать раньше обычного, поскольку Вестингауз известил его о своем приезде в «Уолдорф» ранним вечером. Это незначительное изменение не очень-то приятно Грегору — он человек твердого распорядка и твердых привычек, но из почтения, а также из любопытства он решает не перечить решениям предпринимателя.

Когда Грегор спускается в ресторан, на его столе уже высится стопка заранее приготовленных белоснежных салфеток; их здесь двадцать одна. «Зачем одному человеку столько салфеток?» — спросите вы; дело в том, что его страх перед микробами настолько усилился, что перед едой ему необходимо тщательно и самолично вытереть приборы, тарелки и бокалы, хотя серебро и хрусталь Пальмового зала и без того сверкают, как солнце. «А почему же именно двадцать одна?» — упрямо спросите вы; да потому что данная цифра делится на три, а это, как уже было сказано, прекрасно, почти так же прекрасно, как адрес его лаборатории: Третья авеню, дом тридцать три.

Итак, он надраивает столовые приборы один за другим, даром что они вовсе не требуют такой заботы, и коротким взмахом руки велит главному метрдотелю подавать еду. Однако даже когда приносят ужин, он и не думает приступать к трапезе: сначала ему нужно определить — последовательно и в считаные секунды, ибо он уже в этом поднаторел, — точный объем каждого блюда, а затем каждого бокала; далее — вместимость каждой ложки и подъемную силу каждой вилки. Расчеты эти тем более необходимы, что без них он и голода-то не почувствует, — на самом деле, именно они и помогают ему питаться: не проводя их, Грегор и вовсе не любил бы есть.

Кстати, одними объемами дело не ограничивается, нужно также определить точное количество кусков, набираемых вилкой, а поскольку его страсть к подсчетам все растет и растет, он и тут не успокаивается. Число шагов между отелем и лабораторией. Количество зданий, экипажей, мужчин, женщин, голубей — главным образом голубей, — встреченных по дороге. Ступеньки всех подряд лестниц, даже тех, по которым он ходит ежедневно, как при подъеме, так и при спуске, с целью проверить, все ли они на месте, или же попросту чтобы не упасть и не расквасить себе физиономию. В те времена эскалатор еще не изобрели, иначе Грегор непременно начал бы пересчитывать ступеньки и там — затея совершенно бессмысленная. И если он не ведет учет своим вдохам и выдохам, то вовсе не потому, что это не пришло ему в голову, — напротив, это было бы очень соблазнительно, просто он пока не решил, что лучше — корить себя за отказ от этого занятия или, напротив, чувствовать облегчение: выбор зависит от того, с какой ноги он встает в тот или иной день. Отказ все-таки позволял ему выиграть немного свободного времени, ибо считать все подряд без передышки, как вы понимаете, очень утомляет мозг.

Самое любопытное заключается в том, что Грегор — и об этом мы тоже вам сообщали — пренебрегает также и подсчетом денег. А ведь он богат; кроме того, общеизвестно, что деньги к деньгам липнут. И Грегор мог бы разбогатеть еще больше, но, похоже, это его совершенно не заботит, он вполне удовлетворен своей нынешней жизнью и считает излишним улучшать ее. Зато он ведет скрупулезный счет времени, и не прервал этого занятия ни разу за все свои почти пятьдесят лет. Впрочем, если сейчас он каждые тридцать три минуты глядит на часы, то вовсе не затем, чтобы узнать, который час, — у него такое же безошибочное чувство времени, как абсолютный слух у музыкантов. Просто нынче вечером, после ужина, Грегору предстоит принять у себя в апартаментах Джорджа Вестингауза, который назначил эту встречу по телефону довольно мрачным тоном, дав понять, что для разговора у него есть серьезный повод.

Стрелка приближается к нужной отметке, Грегор встает из-за стола и пересекает холл, направляясь к лифту, который презирает всей душой, но вынужден использовать, ибо Нью-Йорк выстроен по вертикали; затем лифтер почтительно поднимает руку к кепи и объявляет, что лифт прибыл на двадцать первый этаж. Грегор заблаговременно вытаскивает ключ из кармана, чтобы отпереть дверь номера люкс, который не так чтобы очень велик, но все же это номер люкс и не где-нибудь, а в отеле «Уолдорф». Украшенный портьерами, драпировками, картинами и безделушками номер состоит из довольно просторной спальни и средней величины гостиной, обставленной тремя креслами, секретером с цилиндрической крышкой и маленьким сейфом. Нужно только слегка навести порядок — а, впрочем, у Грегора в номере всегда идеальный порядок, — и, как только в дверь коротко стучат дважды, он сейчас же открывает.

Мистер Вестингауз выглядит то ли несколько смущенным, то ли огорченным, в общем, чувствует себя явно не в своей тарелке, даже после того как Грегор предлагает ему самое удобное кресло, потом сигару, потом рюмочку чего-нибудь: бутылки виски, бурбона, коньяка и бренди выстроились на подносе в ожидании знатных посетителей. Усевшись, Вестингауз принимает и то и другое, однако, очевидно, стараясь выиграть время, медлит закурить сигару и поднести к губам рюмку, и начинает с похвал жилью Грегора, правда, монотонных и банальных, наподобие: «а у вас тут очень мило, рад видеть, что вы хорошо устроились». Кажется, он с трудом подбирает слова. То есть он в конечном счете их находит, но выдавливает из себя с величайшим трудом, так что они прерываются на первом же слоге, или сталкиваются друг с другом, или никак не могут выстроиться по ранжиру. При этом он то и дело перемежает их долгим покашливанием или сухим сопением. Но, в общем, если говорить о деле, то вот что произошло.

При проверке некоторых досье банкиры Вестингауза наткнулись на контракт, который он заключил с Грегором пятнадцать лет назад и о котором, среди всеобщей эйфории по поводу процветания фирмы, все немного подзабыли. Согласно этому документу, чье содержание выпало у всех из памяти, Грегор должен был получать два с половиной доллара за каждую проданную лошадиную силу, что в те времена казалось всем совершенным пустяком. Однако дела пошли так успешно, как никто и предвидеть не мог; за последние пять лет было продано поистине астрономическое количество лошадиных сил электроэнергии, и банкиры ужаснулись: на данный момент сумма, скопившаяся в результате этих продаж и не выплаченная Грегору, достигла двенадцати миллионов долларов. Если им придется выплачивать такие деньги, чего Грегор вправе потребовать, он станет одним из богатейших людей в мире, но вот незадача: эта выплата будет для «Вестерн юнион» непосильным бременем. Банкиры незамедлительно предписали Вестингаузу избавиться от контракта, но он, хотя и сильно расстроился, естественно не мог позволить себе расторгнуть его в одностороннем порядке. Так не делается. Существуют законы. Существуют судьи. И суды, и приговоры. А главное, существуют штрафы, которые могут сильно усугубить сложившееся положение.

Вот так он излагает ситуацию Грегору, который серьезно выслушивает его до конца, не говоря ни слова. Затем Грегор встает и направляется к сейфу, представляющему собой весьма незатейливую его разновидность, без сложного замка, без шифра, без кода; он вообще все время стоит открытым. Грегор достает оттуда контракт и быстро просматривает, стоя спиной к предпринимателю. Затем обращается к нему: «Мистер Вестингауз, — говорит он, — вы были единственным человеком, поверившим в меня. Вы мне помогли, вы меня поддержали и удостоили своей дружбой. Все, чего я сейчас прошу у вас, это помочь людям воспользоваться моим переменным током. Остальное мы обсуждать не будем».

Сделав это заявление, Грегор торжественно рвет контракт. Вот так иногда он сам становится кузнецом своих несчастий. «Не угодно ли еще виски?»

14

Итак, между ними достигнуто соглашение, по которому «Вестерн юнион» полностью выкупает у Грегора его патент за куда меньшую сумму, равную ста девяносто восьми тысячам долларов. Плата смехотворная в сравнении с той, которая ему причиталась, но, похоже, он не отдает себе в этом отчета. Такой желчный и самоуверенный человек, как он, одержимый сознанием собственной исключительности и презрением к другим людям, должен был бы до последнего биться за признание своих заслуг, но нет, Грегор не связывает свое самоуважение с материальными благами. А ведь ему все-таки следовало бы знать цену тому, что он сделал, и он, конечно, ее знает: ему первому удалось расширить сферу применения электричества, доселе ограниченную термическими и осветительными функциями. Он предвосхитил то, что много позже назовут «вездесущим электричеством». И в этом качестве мог бы извлечь больше выгоды из собственных открытий, например, попросить хотя бы небольшие проценты с прибылей. Пусть это была бы выгода в виде скромной ренты, или повышения жалованья, или еще в чем-нибудь, не знаю. Но нет, он довольствуется тем, что получил.