Страница 7 из 69
Но тот приготовился к нападению и легким движением отстранил меч. Мечи зазвенели.
Андреев замер, следя за боем, и, словно разделяя его волнение, замерла вся толпа. Все как-то сразу поняли, что этот бой не для потехи царя, а для личной мести и должен окончиться смертью.
Вдруг все вскрикнули. Меч Теряева опустился и поднялся, орошенный кровью. Терехов пошатнулся, но тотчас оправился и быстрым натиском напал на противника. Мечи снова скрестились. Теряев вдруг припал на одно колено, готовясь нанести удар снизу, но в ту же минуту меч со звоном вылетел из его рук, Терехов быстрым ударом ноги повалил его наземь и нагнулся над ним.
— Бей! — раздалось в разъяренной толпе, но в ту же минуту стрельцы по приказанию царька бросились на Терехова, обезоружили его и быстро поставили пред царевым местом.
Толпа рванулась за ним, оборвала цепь и окружила царское место. Царек выпрямился в кресле, видимо взволнованный, и спросил Терехова:
— Кто ты и откуда, что хотел нашего верного слугу убить? Зачем сюда приехал, наш ли ты слуга?
— Я — боярин рязанский Терехов-Багреев; приехал сюда к куму своему, князю Трубецкому; тебе не слуга, а убить хотел Теряева, как и он убил бы меня.
— И теперь убьет, только не мечом, а веревкой, и не сам, а через слуг своих, — прохрипел царек.
— В твоей власти. На то у тебя сила!
— Взять! — заорал царек, топая ногами.
Стрельцы подбежали к Терехову. В это мгновение выступил князь Трубецкой. Его лицо побледнело, когда он заговорил:
— Царь, это — мой гость и не по чести мне будет, если ты его казни предашь. Ведь он тебя боем тешил.
— Это не был потешный бой!
— Однако смотри: Теряев без ссадины, а у этого все латы в крови.
Марина взяла царька за руку и промолвила:
— И что скажут про нас, если мы станем своих бояр казнить? Придет время — и он будет нашим верным слугой.
Царек смутился, его глаза вдруг потухли, и он даже согнулся в своем кресле.
— Ну вот, ну вот! — заговорил он плаксиво. — Разве я — царь? Иди вон, иди с глаз моих, супротивник! — крикнул он Терехову.
В ту же минуту кто-то с силой потянул Терехова и повлек его из толпы. Он очнулся и увидел Андреева, но раньше пред ним мелькнуло искаженное злобой лицо князя Теряева.
— Ну вот и дождался! Чуть на виселицу не угодил! — с укором сказал Андреев.
— Только зачем они не дали мне убить его! — злобно воскликнул Терехов.
— Ах ты Господи, а он свое несет! Пойдем, пойдем, дурень! — И, выговаривая ему, Андреев повлек его по улицам к дому князя Трубецкого.
Глава II
Любовь
Солнце уже сошло с полудня, когда берегом Оки крупной рысью скакали из Калуги Терехов и его друг. На Терехове был блестящий шлем с наличником и шишаком, легкая кольчуга рубашкой висела на плечах и короткий меч в зеленых ножнах бился у стремени; Андреев был одет проще: на его голове был кожаный шлык[5], кафтан с высоким воротом не был прикрыт кольчугой, и длинный меч без ножен брал не остротой лезвия, а тяжестью кованого железа. Но, несмотря на разность костюмов, а следовательно, и состояний, они были искренними друзьями и товарищами.
— Не дело замыслил, Петр, — продолжал свои уговоры Семен Андреев. — Князь Теряев-Распояхин донес о нас «вору»; сапежинцы уже ищут нас; поймают — кола не миновать. А мы без пути шатаемся.
— Дурень, — ответил Терехов. — Тем лучше, что мы в другую сторону поехали. Они погнались за нами в другой след.
— Да ворочаться-то нам надо через Калугу!
— Объедем ее, дадим крюка. Да что, если бы мне через брюхо «вора» пролезть надо было, и тогда для Ольги пошел бы на это. Ты ведь у нас фалалей[6], где тебе понимать любовь мою! — Он улыбнулся как бы своим мыслям и снова заговорил: — И в Калугу-то я вызвался ехать только ради нее! Вспомнить только, когда князь Огренев жил под Рязанью, как любились мы! Так нет, накрыл! Из-за меня под Калугу съехал с нею. А я и тут!
— С чего ты не полюбился ему так?
— А вот поди! Отец мой, вишь, расстриге[7] служил, Маринке-еретице в Самбор подарки возил, ну а я-то чем виноват, скажи на милость? Вот князюшка-то Теряев-Распояхин, которого Огренев моей Олюшке в мужья прочил, хуже: к «вору» на службу пошел, из злобы на меня и нас выдал!
— Далеко ехать-то?
— Недалече теперь, рощу проехали. Я в Калуге-то подробно разузнал, где его вотчина. Вот тоже! Гордый-гордый, а натуру несет этому «вору». Теперь у него для них пиво варят. — Он приостановился, взглянул на небо, с которого словно скатывалось солнце, и сказал: — Одначе припустим!
Скоро на косогоре, на самом берегу реки, показалась усадьба князя Огренева-Сабурова с высокими теремами, резными коньками на острых крышах и расписными воротами. Сбоку, вниз по косогору к реке и в другую сторону, раскинулся огромный сад, обнесенный высоким частоколом.
— Вот и приехали, — сказал Андреев с доброй усмешкой. — Теперь что же делать будем? Али прямо к князю?
— Чтобы он собаками затравил? — усмехнулся Терехов. — Нет! Вот что. Ты тут останься, жди меня до зари. Не дождешься — поезжай в Рязань, а я… эх, да где наше не пропадало! Ну, а теперь поцелуемся.
Андреев насильно улыбнулся:
— Ишь, на свиданье идет, а похоронную песню тянет. Ну, поцелуемся.
Они слезли с коней и крепко обнялись. Потом Терехов сел на коня и поехал в объезд усадьбы. Андреев смотрел, пока он не скрылся, потом расседлал коня, отошел в сторону под купу лип, достал мешок и, перекрестившись, начал закусывать. Потом он завернулся в свой кафтан, накинул на ноги попону, положил голову на седло и примостился заснуть.
Но сон бежал его глаз. Сперва Андреев тревожился за своего друга, но мысль о его удали и находчивости успокоила его. Потом он мысленно представил себе свидание и наконец вспомнил упрек Терехова, вспыхнул и тревожно заворочался.
Правда, не уродила его мать таким, чтобы при взгляде на него замирало девичье сердце, но не был же он и уродом. Разве ничего не значат богатырский рост и такая сила, что даже Захар Ляпунов пред ними гнется, когда они в шутку борются? Его скуластое лицо так заросло волосами, что и не разобрать его некрасивых черт, а серые глаза, большие и добрые, так порой светятся, что, пожалуй, могут добраться до самого сердца. А все же не написано ему на роду узнать мед любви! И он горько задумался о своей бесталанной доле.
А пока он так думал, Терехов с риском попасть в руки гневного князя Огренева искал свидания с любимой девушкой.
Он недаром провел время в Калуге. Исполняя поручение Ляпунова, он всюду наводил справки о князе Огреневе и его жизни, а тут, на его счастье, из княжеской вотчины в Калугу привез пиво хитрый дворовый мужичонка. Терехов успел купить его преданность и услуги и теперь объехал княжью усадьбу и там, на самых задах ее, несколько раз крикнул кречетом. Не успел он после этого сойти с коня, как подле него уже стоял мужичонка, Федька Беспалый, и, шепелявя, сказал ему:
— Все, честной господин, уготовил, как есть, все. Ужо скажешь спасибо! Собак-от на другую сторону отвел, у калитки замок сбил, а потом мамушку уговорил. Той-то уж сам заплатишь. Кочевряжится она, а как сказал, что боярин с Рязани, затряслась даже; и кажиную ночь я тебя, честной господин…
— Ну, брось молоть! — остановил его Терехов. — Веди скорее!
Федька низко поклонился и осторожно пошел вдоль забора. Терехов взял в левую руку за узду коня, правую положил на поясной нож и пошел за ним. Шагов через сто Федька остановился и раскрыл маленькую калитку.
— Пожди, господин, я знак подам! — сказал он и хотел войти в калитку, но Терехов остановил его:
— Слушай, если ты подвох мне делаешь, знай, с живого тебя кожу сниму, а если заслужишь — наградить сумею! Ну, иди!
Федька исчез. Терехов притаился за калиткой. В ночной тишине раздался жалобный плач, а за ним раскатистый смех филина. Терехов вздрогнул.
5
Шлык — шапка. — Ред.
6
Фалалей — простофиля. — Ред.
7
Лжедмитрий I.