Страница 3 из 64
Татьяна поставила перед ним тарелку и присела напротив, подперев щеки полными руками.
— А ты? — спросил Ватутин.
— Ешь, ешь, — сказала Татьяна. — А рюмочку налить?
— И рюмочку!…
Она поставила перед собой тарелку и налила по рюмочке из бутылки, которую принесла из столовой, и они выпили, чокнувшись как полагается, а Ватутин, хлебнув лапши, блаженно улыбнулся.
А потом постепенно завязался разговор о Викторе, о Ленке, которая хоть и старается, но в школе у нее не все ладится, о стариках, которые застряли в деревне Чепухино, у немцев, и судьба их до сих пор неизвестна…
Семейные дела! Во фронтовых заботах они временами отходят словно в небытие, и все же вплавлены в его жизнь: отними у него эти заботы — что станет с его душой?
— Что же будет, Коля? — спросила Татьяна. — Так и будем отступать? — И она взглянула на него с затаенной тревогой. — Может быть, забрать Ленку и уехать к Вите? Там все же подальше…
Вот он, проклятый вопрос. Он не может от него уйти даже дома, даже в своей семье. Как ей ответить? Еще час назад, склонясь над картой, он вместе с другими генералами искал ответа на этот вопрос для всей страны.
Татьяне нет дела до стратегических замыслов, ее не интересует, сколько солдат, танков и самолетов в его подчинении, ей совершенно неважно знать, какой генерал назначен командовать армией, а какой смещен за неспособностью, ее беспокоит только одно — что будет с ее семьей, с ее мужем, с ее детьми, с ней самой, наконец.
Ватутин потупил взгляд.
— Я думаю, тебе не следует уезжать из Москвы, — проговорил он.
— Ты меня не утешай, — сказала Татьяна, — лучше скажи прямо! — Она протянула руку и дотронулась до его руки. — Коленька, возьми меня с собой!… И Ленку тоже. Лучше, если мы будем все вместе…
— Нет, — проговорил Ватутин, — сейчас нельзя вам на фронт! Погоди…
— Что же будет?! Что будет?! — Татьяна отодвинула от себя тарелку и поднялась. — Ты все от меня скрываешь!… Все!…
— А что я могу тебе сказать? Как повернется война?… Есть еще надежда, Татьяна!…
— Да не о том я тебя спрашиваю! У тебя, наверно, какие-нибудь неприятности?
— Нет! Большое доверие оказали. Если наше дело получится, изменится все!… Все!… — повторил он, устремив скованный взгляд в угол, мимо Татьяны.
Поняв, что большего от него не добьется, она виновато улыбнулась.
— Значит, оставаться здесь? — спросила только для того, чтобы по-женски подчиниться его воле.
— Оставайся! — коротко сказал он. — А еще тарелочку нальешь?!
Она живо поднялась, поправила сбившуюся прядь, и Ватутин подумал, что косы у той девушки, с которой он когда-то сидел на берегу беспокойно петляющей Чепухинки, были гуще. Сколько же минуло лет? Почти двадцать. С декабря ему пошел уже сорок второй. Он еще полон сил. Привык к бессонным ночам, к непрерывному преодолению подчас внезапных, как ловушка, трудностей.
Когда-то, под Воронежем, когда он только что впервые принял фронт, гитлеровцы стали разбрасывать листовки, называя его штабным генералом, и пророчили поражение войскам, которыми он командует.
Может быть, именно в дни сражений на Среднем Дону к нему пришла зрелость. Одно дело отдавать приказ: «Ни шагу назад», другое — суметь внушить войскам веру в победу. А для того нужно не только уметь всегда трезво оценить обстановку, но и навязать сильному противнику свою волю.
— О чем ты все думаешь? — спросила Татьяна.
Он улыбнулся:
— Борюсь!… Есть такой генерал Вейхс. Он сейчас командует немецкой группировкой. Так вот он не дает мне покоя… Никогда его в глаза не видел, а все время о нем думаю.
— Хитрый он, наверно…
— Не без этого. Как бы тебе так объяснить… Он думает, что со Сталинградом уже покончено, что теперь дело за Москвой и Кавказом. А мы с ним не согласны. Мы думаем по-другому.
— Как?
— Как?! — Он усмехнулся. — Объяснил бы тебе, Танечка, но какой из тебя стратег! Ты даже с одной Леной и то управиться не можешь.
Она засмеялась:
— Давай меняться заботами.
Боже! Как хорошо все-таки приехать домой, так бы и просидел всю ночь на этой вот кухоньке. Пора бы, наконец, и Лене возвратиться. Хватит ей там прыгать!…
Звонок!… Телефон!… Его взгляд напряженно уставился в одну точку.
Татьяна быстро поднялась, вышла из кухни и тут же вернулась.
— Тебя к телефону, — тревожно сказала она и замерла на пороге, пропустив его мимо себя.
— Ватутин слушает! — донесся из глубины квартиры его окрепший голос. — Хорошо! Хорошо!… Слушаю!… Сейчас приеду. Только попрошу выслать машину. — Короткое молчание, очевидно опустив на рычаг трубку, думал. — Татьяна! Быстрее сюда!…
Она мигом оказалась на пороге спальни:
— Что, Коленька?…
— Товарищ Сталин вызывает!… Где новый китель?
— В шкафу!
Он стремительно распахнул шкаф. Вынул тщательно расправленный на плечиках новый китель и придирчиво осмотрел.
— Подгладь! Смотри, грудь измялась!…
Приняв китель, она продолжала стоять в дверях.
— А сапожная мазь есть? — спросил он, вытаскивая из книжного ящика шкафа сапоги с твердыми голенищами.
— Есть! — сдавленным голосом проговорила она.
— Ну что ты стоишь?
— Коленька, а зачем тебя вызывают?
— Успокойся!… Будем докладывать план. Да торопись, через пятнадцать минут за мной приедут.
Она исчезла, а он, как в юношеские годы, когда, бывало, его вызывал к себе начальник военной школы, стал до блеска надраивать щеткой и без того сияющие новым хромом сапоги.
Через пятнадцать минут он уже стоял у подъезда, невысокий, начальственно замкнутый, привычно подавляя волнение…
Домой он вернулся поздно ночью, когда Лена уже спала, а рано утром, поцеловав ее, спящую, в лоб, спустился по лестнице в сопровождении Семенчука, который нес за ним портфель с бумагами.
Татьяна, накинув на плечи пальто, вышла проводить.
Он поцеловал ее коротко, застенчиво, стесняясь Семенчука и шофера.
— Следи за Леной! — строго сказал он. — А Виктору я напишу с фронта.
Машина свернула на улицу Воровского и исчезла за выступом дома…
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Пока вездеход со скоростью торопящихся волов нырял по ухабам раскисшей дороги, Ватутин хмуро оглядывал необозримые степи, расстилавшиеся вокруг, и представлял себе, как будет сложно организовать за каких-нибудь три недели все то, что приказано ему Ставкой. На пути ему попалось несколько застрявших в разъезженных колеях грузовиков. Одни из них, нещадно газуя, тщетно пытались вырваться из тяжелой, густой грязи, других безнадежно засосало в топь на полколеса.
Всю дорогу от аэродрома до Филонова, где формировался штаб фронта, Ватутин молчал, ничем не выдавая своего отношения к тому, что видит, и только Семенчук, сидевший сзади, тихо чертыхался, когда машину встряхивало особенно сильно. Он полагал, что за шумом мотора командующий его не слышит.
Уже стало смеркаться, когда машины подъехали к небольшому домику на дальнем краю пристанционного поселка.
Отсюда, с дороги, виднелись вагоны на железнодорожных путях, разрушенная водокачка, каменный остов сожженного служебного здания.
Завидев незнакомого генерала, часовой что-то крикнул в приоткрытую дверь. И через несколько мгновений по ступенькам деревянного крыльца сбежал молодой высокий генерал-майор. Широко и твердо ступая, он быстро пошел навстречу Ватутину, храня на своем лице напряженно-приветливое выражение.
— Генерал-майор Иванов! Здравия желаю, товарищ командующий! С прибытием! — громко, по-строевому представился он.
— Да уж с прибытием, — покачал головой Ватутин, — чуть не утонули на этой проклятой дороге. — Он взглянул на приземистые дома по сторонам улицы: — Значит, это и есть штаб?
— Так точно, товарищ командующий! Квартира вам уже приготовлена!
Комната, куда Иванов ввел Ватутина, была почти пуста. Только по углам стояли раздвижные фанерные столы на тонких ножках — обычное походное штабное имущество, основное достоинство которого легкость и портативность.