Страница 43 из 70
И опытный в распознании людей дьяк не ошибся. Незнакомец был не странник Лукич из-под Тулы, а приспешник боярина Цыплятева Кифа Паук из Москвы.
Как же он попал в Рязань? Дело было так.
Грамоты, рассылаемые при деятельном участии боярина Роща-Сабурова патриархом Гермогеном и рязанским воеводой Прокопием Петровичем Ляпуновым, произвели ожидаемое действие на население близких и дальних городов, пригородов и сел, куда они попадали. Под их влиянием у народа открылись глаза на истинное положение вещей в Москве, на коварство Сигизмунда, на измену и происки бояр, — народ поднимался, выражал готовность идти на выручку Москвы, а впоследствии целовать крест и прямить тому новому законному природному московскому государю, какого Богу угодно будет даровать. Слухи об этом народном движении стали доходить до Москвы. Поляки и бояре-изменники всполошились. Назывались имена главных виновников — патриарха Гермогена и Прокопия Ляпунова. Упоминалось и имя Матвея Парменыча. Но явных улик против них у градоправителя Гонсевского, Федьки Андронова и князя Федора Ивановича Мстиславского пока не было. Не давали эти опасные слухи покоя и боярину Равуле Спиридоновичу Цыплятеву. И вот он решил, что, если бы ему как-либо удалось явно доказать измену Матвея Парменыча, он бы мог одним выстрелом сразу двух зайцев убить: и отомстить врагу своему, и, доказав его измену и опасную деятельность патриарха, блестяще выслужиться в глазах Сигизмунда.
И Равула Спиридоныч решил, никому пока не говоря об этом, действовать втихомолку, на свой страх и риск. Он позвал своего неизменного в темных делах искусного помощника Кифу Паука, давно оправившегося от последствий ночной стычки с Алениным, поведал ему обстоятельства дела и дал вполне определенное поручение: проникнуть в избу рязанского воеводы, откуда шла работа по рассылке грамот и куда, несомненно, поступали многие грамоты патриарха Гермогена и боярина Роща-Сабурова, пристроиться там писарем, проникнуть во все тайны и в заключение выкрасть и доставить Равуле Спиридонычу подлинные грамоты и патриарха, и Матвея Парменыча, которые явно доказали бы их преступную деятельность в отношении поляков.
— Так… Нелегкое дело, — мотнул Паук головой, выслушав Равулу Спиридоныча.
— Нелегкое, да тебе сподручное, — ухмыльнулся боярин Цыплятев. — Хитер ведь и вороват ты.
— Благодарствуй на ласковом слове, боярин, — огрызнулся Паук.
— Ладно, благодарствовать после станешь, — ответил Равула Спиридоныч. — За мною не пропадет. Выполнишь дело — озолочу. Наперед, понятно, дело сделай.
— Понятно-то понятно: не суйся, говорится, середа раньше четверга, — заметил Паук. — А ты бы, боярин, покуда золотить, малость хоть посеребрил бы дело. Оно бы, пожалуй, и впрямь вышло сподручнее.
Начался торг из-за размера вознаграждения. Алчный Паук запрашивал, скупой до жадности боярин торговался два дня. Наконец договорились, Равуле Спиридонычу пришлось раскошелиться, выдать тому вперед немалую толику. Паук пустился в путь, и дело на первых порах пошло у него гладко. В течение нескольких дней пребывания в воеводской избе он многое успел узнать и даже частично осуществить главную обязанность, возложенную на него боярином Цыплятевым… Оставалось довершить поручение. Сделать это он рассчитывал именно вечером описываемого дня.
Теперь же, согнувшись в три погибели над тесовым столом, отчего горб уродливо сзади выпячивался, он старательно списывал грамоту, предвкушая уже возможность скорого возвращения в Москву и посещения излюбленной «ропаты»: этого удовольствия он уже давно был лишен, обреча себя в Рязани по необходимости ради снискания доверия воеводы на трезвую жизнь.
Верилось Пауку, что данное поручение удастся ему блестяще осуществить. А все же, когда он случайно ловил на себе испытующе устремленный взгляд Дамиана Евсеевича, смутный страх шевелился в его темной душе: а вдруг сорвется!..
Глава XVIII
Не все коту масленица
Воевода только что получил с гонцом из Москвы новую весть от своего друга боярина Роща-Сабурова. Матвей Парменыч сообщал важные сведения, которые он сам добыл от Алексея Наумова и Яши, когда они вернулись из-под Калуги в Москву. Возвращение их без Аленина как громом поразило Матвея Парменыча, который с надеждой ждал Дмитрия после сообщения, привезенного Никитой Косым от Яши. Но не время было предаваться личному горю. Государственная деятельность Матвея Парменыча была теперь в полном разгаре, и деловые радостные вести отвлекли его внимание. Яша, которому перед отъездом из Москвы в Калугу он поручил повидать там кое-кого из знакомцев, а также Алексей Наумов, который прожил там немало времени и знал все, что творилось, сообщили Матвею Парменычу о слухах, какие ходили в последнее время об атамане Заруцком и князе Трубецком, имевшем, подобно Заруцкому, большое влияние на казаков. По слухам, оба военачальника ввиду падения Калуги и вообще резко изменившихся обстоятельств готовы были примкнуть со своими казаками к движению, организованному патриархом и Ляпуновым, и если города действительно поднимутся — идти на выручку Москвы. Вместе с тем Наумов и Яша со слов калужских казаков выразили Матвею Парменычу уверенность, что донские и украинские казаки готовы будут последовать примеру других городов и подняться на защиту Москвы, если к ним придут соответствующие воззвания и грамоты.
Об этом Матвей Парменыч и сообщал рязанскому воеводе, прося его немедля списаться с украинскими и донскими казаками. Весть эта чрезвычайно обрадовала Прокопия Петровича. Он уже и сам раньше думал о необходимости послать грамоты-воззвания на Дон и Украину, да все не решался, не имея никаких данных, чтобы судить о том, как они будут встречены казаками, и опасался, как бы вместо добра его грамоты не принесли беды. Но раз теперь пришла уверенность в возможности склонить на свою сторону видных казацких атаманов Заруцкого и Трубецкого и раз к тому же сами калужские казаки были уверены, что их сородичи и земляки на Дону и Украине последуют их примеру, действовать можно было смело. Правда, связываться с ними казалось рязанскому воеводе делом рискованным, но все же силу они представляли огромную и расположить ее в пользу московского дела во всяком случае следовало попытаться.
И, обдумывая теперь содержание грамоты, Прокопий Петрович углубился в свои мысли и по привычке, возбужденно, вперевалку шагал из угла в угол по «комнате», помахивая в лад ходьбе оттопыренными руками.
Глубокая складка появилась между бровями. Морщины избороздили его высокий, открытый лоб. Неустанная усиленная работа последнего времени заметно отразилась на внешности воеводы: заострились черты, резче обозначились скулы на его несколько грубоватом, простецком, неладно скроенном, но крепко слаженном лице, заросшем рыжеватыми мочалообразными прямыми волосами. Вообще воевода не любил и не привык щеголять, а теперь подавно ему было не до забот о внешности: его коренастую, широкоплечую, невысокую фигуру облекали сильно поношенный домашний зипун и рудо-желтые штаны, которые, как и зипун, во многих местах были запачканы чернильными пятнами. Из-под пол зипуна выглядывали голенища красных сапог, побелевших от времени. Неказистой казалась запущенная среди деловых забот внешность воеводы, однако во всем его облике чувствовалась большая физическая и нравственная сила, отвага и энергия, которой молодо горели из-под насупленных бровей его живые, острые глаза.
Обдумав, шагая по горнице, содержание грамоты-воззвания, Прокопий Петрович собрался было кликнуть Дамиана Евсеевича, но повременил и подошел к столу, чтобы предварительно прочесть еще раз письмо Матвея Парменыча. И вдруг приписка сбоку, ранее второпях не замеченная воеводой, обратила теперь на себя его внимание. Он быстро прочел ее, и досада и тревога отразились на его лице Матвей Парменыч наспех, уже перед отправлением письма, сообщал, что по случайно дошедшим до него сведениям недруг боярин Цыплятев задумал послать в Рязань приспешника своего, горбуна Кифу Паука с поручением проникнуть к воеводе, снискать его доверие, все вызнать и выкрасть грамоты. Сведения эти дошли до Матвея Парменыча действительно случайно: племянница дворецкого Ларивона была замужем за Семеном Лопухом, сыном стряпухи дьяка Разрядного приказа Власьевны; дьяк водил знакомство с боярином Зыблевым, который, в свою очередь, знался с боярином Цыплятевым; его дворня проведала каким-то образом об отъезде Паука и о данном ему поручении, и от холопа к холопу сплетня дошла до Семена Лопуха, а затем, через дворецкого, до Матвея Парменыча. Он просил воеводу иметь это сообщение в виду и, если горбун Паук явится к его двору, принять соответствующие меры.