Право на рок

- Фильм, в котором ты снимаешься, имеет детективный сюжет?

- Сложно рассказывать сюжет, но нет, это не детектив. Скорее веселый идиотизм. Про то, как мне в моих пяти ипостасях хреново живется и как мне что-то постоянно мешает. И как я мечтаю о другой жизни. В другой жизни я то шпион, то звезда рок-н-ролла, то герой-любовник со сценой повешения в конце. Моя партнерша по фильму (прекрасная женщина, в которую я влюбляюсь) берет и вешает меня среди цветущего сада.

- Она вамп?

- Она сначала совершенно такая прекрасная дама, ее играет профессиональная актриса, в красивом платье 18 века; я бы сказал, в традициях лучших русских художников лучших русских времен, а потом она просто вешает меня и все. Должны были закончить фильм в марте, но Александр Васильевич Киселев (режиссер) выдал нам еще два месяца. Главная роль писалась в расчете на меня. Фильм должен получиться веселым. Будет ли он показываться у нас, не знаю, но Бельгия, Голландия и ФРГ купили его на корню.

- Ты до этого снимался в кино?

- В «Йаххе» Рашида Нугманова. Сняты были две наши вещи, осталась, правда, одна. И «Иахха», кстати, мне понравилась больше, чем «Игла».

- Майк, Боб Гелдоф свое отношение к деньгам выразил следующим образом: «Деньги, затрахайтесь!» А ты как?

- Знаешь, самую замечательную фразу по поводу денег сказал Юра Ильченко. Если тебе не знакомо это имя, то это гитарист «Мифов», «Машины времени», ленинградского «Воскресенья»… Так вот он сказал: «Я ненавижу деньги, но я в них нуждаюсь».

МИХАИЛ НАУМЕНКО. «Рок 80-х». «Poкcu» N16, 1991

В нашей стране рок претерпел очень интересные изменения, связанные с преобразованием внутренней политической ситуации. Раньше я с боем прорывался на концерт, и неизвестно было, повинтят ли тебя и группу - это был просто подвиг. Раньше это был запретный и сладкий плод. Теперь - исчезла некая прелесть героизма, так сказать. С этим связано и некоторое падение интереса к року, коль скоро все можно, то это не так и увлекает публику.

Что касается тематики… Кому что ближе. Мне не близки остросоциальные песни, но если Миша Борзыкин считает их своим предназначением и важными для себя, то почему нет? Он занимается этим честно и откровенно, он человек такой, а ведь многие это делают из коньюктурных соображений.

Мой вклад в рок 80-х… Себя хвалить неловко, но раз надо ответить… Насколько я знаю из разговоров с очень многими музыкантами из разных групп и разных городов: какое-то влияние я оказал в том плане, что, может быть, одним из первых стал писать очень конкретные песни тем языком, которым мы общаемся друг с другом, простыми обычными словами и о ситуациях, может быть, не совсем приятных, гаденьких; но описывал нашу жизнь такой, какая она есть. Не призывая ни к чему и не выводя мораль. Моя популярность в начале 80-х объясняется и подпольностью и элитарностью одновременно. В песнях люди надеялись на узнавание и сопереживание. А может, находили там то, что они знали, но не удосуживались выразить словами. Если выражаться высоким стилем, то, вероятно, в этих песнях было отражено настроение времени.

Я несколько скептически отношусь к нашему проникновению на Запад. Возвращаются музыканты из Лондона или Сан-Франциско и рассказывают, как они круто там сыграли, всех на уши поставили. А потом выясняется, что в зале 150 человек. Все-таки, профессиональный уровень музыкантов на Западе повыше будет.

То, что рок за это время распространился не только в столицах - совершенно естественно, потому что везде есть люди, которые слушают, везде могут появиться люди, которые умеют играть, которым есть что сказать, которым интересно что-то делать. Есть «Вопли Видоплясова» на Украине, есть Саша Демин из Владивостока, «Водопады» из Верхотурья, «Резиновый дедушка» из-под Челябинска. И в деревне может быть отличная группа.

У меня нет ощущения того, что я уже высказался до конца. И желание и потребность еще есть. Какой-то порох в пороховницах еще остался. Сейчас такое время, что можно петь о чем угодно. И многих это выбило из колеи. Андеграунд сейчас как бы и не андеграунд, такая вот немного странная ситуация. В последнее время песен пишется меньше. Я связываю это с данной ситуацией, с этими переменами, которые вроде происходят, а вреде и не до конца. Смутное время, что и говорить.

Что же касается десятилетия в целом, то все началось с Великих Иллюзий и кончилось Великой Потерей тех самых Иллюзий.

АРТЕМ ТРОИЦКИЙ. 23.03.93.

Первый концерт Майка, который я устраивал… Дело было так. Я о Майке ничего не знал, об альбоме «Все Братья - Сестры» я узнал уже постфактум. Услышал я о нем от Гребенщикова, где-то весной 1980 года, уже после Тбилиси. БГ приехал в Москву и привез кассету, про которую сказал, что это поет его приятель, которого он, как сам выразился продюсирует. Там были акустические записи Майка - «Пригородный блюз», «Дрянь» и еще пара вещей. Мне эти записи страшно понравились, и, хотя я был в то время увлечен Гребенщиковым, они мне понравились больше, о чем я прямодушно Борису и сказал, чем, по-моему, его слегка смутил.

Боря очень туманно говорил, что да, это его приятель, из Ленинграда, играет, песенки пописывает, фамилии его мне не назвал, кличка - Майк. Мне же настолько полюбились эти песни, что я просто Борю затрахал, чтобы он меня с Майком познакомил, приехал с ним в Москву и так далее.

Все это произошло, когда мы планировали концерт, который состоялся в Северном Чертаново, мини-фестивальчик, где были Никольский, «Последний шанс», «Аквариум», по-моему, Макаревич, и сольным номером там был Майк. Состоялся он в октябре 1980 года. Это было не только первое выступление Майка в Москве, но, как Майк меня потом уверял, вообще первое публичное выступление Майка с собственной программой. До этого он играл только в квартирной обстановке. Впервые он играл на достаточно большом зале. И впервые это было электричество, ведь ему аккомпанировал «Аквариум», и довольно неплохо.

Честно говоря, я абсолютно не помню, каким образом я с Майком познакомился, при каких обстоятельствах я его впервые увидел и каким было первое впечатление. Реально я его помню уже на сцене, конечно. Я произнес там вступительное слово, которое звучало, как будто я был хорошо знаком с его творчеством; на самом деле это было не так, все ограничивалось той самой пленкой. Концерт был, конечно, феноменальный, потому что Майк в большей степени, чем Гребенщиков, нес в себе эту стопроцентную рок-н-ролльную эстетику, которой у нас до тех пор не было. И, если к философствованию и поэтике у нас уже привыкли с подачи Макаревича, Романова и других, то вот такого лобового плакатного приземленного рок-н-ролла у нас не слышал никто вообще. У Рыженко тогда таких песен не было, а ДК и других групп не существовало еще и в зародыше. Так что Майк был абсолютным пионером в этой области.

Реакция на этот концерт была уникальной. При том, что публика была достаточно рафинированной, в зале творилось Нечто, и после выхода все продолжали спорить. А кто-то там даже подрался, была какая-то драчка между людьми, которые Майка восприняли, и людьми, которых он возмутил. Опять же публика была не урловая, а дрались там интеллигенты с интеллигентами, как это бывает при каких-то литературных спорах. Очень обломался Макаревич - был недоброжелателен, огорчен и раздражен. Майк же совершенно на это не рассчитывал, он жил в этом мире, а у людей был шок.

Второй важный концерт - первый полноценный концерт «Зоопарка», был осенью 1981 года в ДК «Москворечье». Они играли на аппарате «Машины времени», которая была поставлена туда без ведома Макаревича (как обычно), шла звукозапись, и альбом «Зоопарка» «Блюз де Моску» - собственно и есть запись этого выступления.

Помню еще концерт на Юго-западе, где мы подрались с Осетинским. Мое общение с Майком тогда осложнялось присутствием этого дегенерата Осетинского, который при симпатии Майка к алкоголю взял его в оборот очень плотно. Как раз в это время он написал «Блюз де Моску N2» со словами: «Это слишком похоже на лесть, Эй, Борис, что мы делаем здесь?» Майка очень удивляла реакция на его успех, он был к этому не готов и совершенно к этому не стремился. Все получилось совершенно помимо его воли.