Право на рок

А ездил он без конца, потому что, как любому человеку, которому есть, что сказать, ему было невыносимо скучно день ото дня сидеть в одной и той же комнате, принимать гостей и выслушивать одни и те же комплименты. В последние годы он вошел в дисбаланс с окружающей средой, и это лишило окружающую среду удовольствия от общения с Майком. То есть, он-то все равно остался победителем, это мы проиграли, потому что лишились его. А мы лишились его, потому что мы, то есть весь большой, целый мир, не смогли дать ему те условия, при которых он бы оптимально развивался. Я остаюсь при своем мнении, что он не выгорел, не потерял творческого потенциала, мир просто не смог обеспечить ему рабочей обстановки. Нужно было очень мало - нужен был администратор, который бы заботился о нем, и делал бы ему поездки, от которых бы люди по разным городам просто визжали, как в Челябинске, например. Во многих городах ведь его просто обожали. И он мог бы ездить не так, как он ездил, он мог бы ездить в пятьсот раз больше. И обидно то, что они есть, такие администраторы, они есть, но они живут абсолютно другой жизнью, в другом мире, и они не знают о том, что это есть. И это не случайность, что такой человек не нашелся. Просто у нас все условия в стране созданы для того, чтобы максимальное количество народу погубить. Вот Янка - она умерла тоже потому, что каждый из нас сидит в своей дыре, из дыры вылезти не может, а когда вылезает, то попадает, как Витька, в руки, блядь, таких акул, таких волков, которые сразу тащат их на стадионы. Из подполья - прямо туда, промежуточного ничего нет. И вот это и убивает людей так же, как Майка, потому что Майк - не стадионный человек стопроцентно и Майк не подпольный человек, это тоже стопроцентно. Он клубный музыкант очень высокого калибра, причем, калибра от небольшого клуба до зала, скажем, на две тысячи мест. И вот на этих условиях он мог бы ездить всю жизнь и был бы все лучше, и лучше, и лучше… Ему негде было записываться, ему негде было играть, им некому было заниматься, хотя все это есть, все элементы присутствуют, но не было человека, который бы сопоставил их все вместе. Майк целиком пал жертвой советского глубочайшего распиздяйства. Но это, все-таки, не слабость, скорее, это сила. Майк же был известным атеистом. Принципиальным атеистом. А что такое быть атеистом - это ставить себя поперек. Поперек потока, называйте это как угодно - Бог или Дао… Принципиально то, что вот Майк - такой хрупкий, слабый, но абсолютно независимый - он ставил себя вот так - поперек всего. Да, он мог пойти на компромисс в каких-то житейских делах - это записано не так, это снято не так, но принципиально у него была позиция, что он находится в противоположности к судьбе, в противоположности к Богу, к Дао, ко всему. Мы-то всегда делали то, что шло само. Просто нельзя было не сделать, поэтому делали, а от себя ничего не предпринимали. А Майк, как раз, несмотря на всю свою хрупкость, слабость и неприспособленность, он, однако, свою позицию отстаивал до конца и этим тоже он вызывает мое глубокое уважение. Я не считаю, что это была мудрая позиция, но она была последовательная стопроцентно. Он принципиально отрицал Бога. Он принципиально в него не верил, и эта принципиальность была на грани уже идеи фикс. Поэтому естественно, не то, чтобы Бог от него отказался, он сам себя Богу ставил сразу на пику. И такая позиция, она всегда боком и выходит. Я сейчас рассуждаю не как православный фанатик, поскольку таковым не являюсь, но я вижу причину и вижу следствие. И знаю еще нескольких людей, которые таким же образом погибли.

А интерес к жизни - был ли он у него вообще? Вообще, у героя рок-н-ролла интерес к жизни в общем-то и не предполагается. Герой рок-н-ролла живет в принципиально другой среде, к жизни имеющей чрезвычайно малое отношение - он жизнь видит, когда вдет от студии до лимузина и от лимузина до какого-нибудь ночного бара. На этом жизнь заканчивается. То есть с жизнью соприкосновения нет и быть не может никакого.

А то, что он говорил в интервью, что кроме рок-н-ролла у него еще есть чем заняться, и жизнь на рок-н-ролле не кончается, то, мне кажется, что это слова. Хотя Майк никогда не врал и к вранью вообще никакого отношения не имел. Зачем ему было врать - его и так никто по-настоящему не понимал. Но это - слова. Он искренне думал на самом деле так, но, насколько я знаю эту породу людей, включая отчасти и меня самого, и многих других такого же типа, без этого главного, не называемого, что в случае Майка мы условно обозначаем, как Герой рок-н-ролла, без этого все остальное очень быстро теряет смысл. Просто мгновенно. Это имеет смысл, когда ты приезжаешь домой и час, день, два, три находишься в кайфе, а еще через полтора дня начинаешь думать о том, что что-то нужно еще сделать. А поскольку у него был постоянно вынужденный застой - нет ни студии, ни пятого, ни десятого, то он впадал в клиническую дрему. И комната его была приспособлена именно для дремы, как берлога, пока что-то не начинало происходить. Я мало бывал у него там, на последней квартире, но когда бывал, ощущение было именно такое.

И забавно, что зная западный шоу-бизнес, насколько я его знаю, могу сказать, что там было именно то, что ему было нужно. Как раз та жизнь, о которой он мечтал, о которой он читал, которую хорошо знал по газетам, статьям, журналам, книгам, к которой он был стопроцентно подготовлен, забавно, что когда вышла «Красная волна», Майк туда не вошел. То есть, весь Запад прошел мимо. И когда ему пытались что-то сделать, я помню, что Лешка Наследов хотел его как-то вытянуть в Штаты, все это сталкивалось с тем, что «…А-а, уже не то.., уже лень..», то есть это был уже не тот масштаб.

Он был готов к работе - я помню, когда мы писали с ним «55», это было то настоящее, где не было никаких опозданий, ничего, потому что это настоящее, это кайф. Будучи Героем, он с самого начала дал такой угол жизни, свой, показал, как на самом деле все должно быть. Своим рассказом, в том числе, который как-то приоткрыл завесу в его внутренний мир - вот как все должно быть на самом деле. И все, что он делал, можно рассматривать только в этом контексте. Поэтому и всколыхнулась вся русская провинция - это было настоящее, это ТО… Они про это даже не знали, не знали, что существует такое отношение, такая возможность. И с этой точки зрения он выстраивал все свои отношения с жизнью, пока так называемая неумолимая действительность не заставляла его смиряться. А чтобы смириться, нужно было залить себя водкой с дикой силой, потому что он знал, что это не то. А когда сталкиваешься с не тем - что делать? Нужно анестезироваться. Вот он со свой анестезией…

А на сцене, сколько я помню, он всегда чувствовал себя очень на месте, так, как надо, на сцене он был самим собой. Дома он самим собой не был. А коллектив его, это было то, за что он прятался. Раз мир не дал ему того, что у него должно было быть, то он ушел в монастырь своей группы и целиком заслонился ими от всего. Потому что, если это и не было рок-н-роллом в его понимании, то это было самое близкое к рок-н-роллу из того, что можно здесь достичь. И если бы система была готова к тому, чтобы пластинки выпускать, чтобы нормально их записывать, по-человечески, чтобы была реклама, то он не знал бы бед.

В нем было, как Артем правильно отметил, правильное чутье рок-н-ролла. Когда мы писали «55», у него был подход стопроцентно рок-н-ролльный - как бы не было что-то грубо, или не грубо, так или не так, но если это действует, за нервы задевает, то это остается. И над какими-то вещами, вроде бы правильно сделанными, он мог долго работать, потому что они «не цепляли».

Нам всем очень повезло, что в конце семидесятых создалось какое-то поле рок-н-ролльное в Петербурге - то, о чем говорят, но толком никто не помнит, потому что большинство из тех, кто там были, либо умерли, либо спились. Все это было - все эти концерты по всяким НИИ, и все эти фестивали на открытом воздухе. Это как раз было то, что надо. Я помню какое-то утро, когда мы с восьми часов утра какие-то колонки перевозили с Майком, какие-то ящики таскали. Темно было, едем мы вдвоем и обсуждаем ситуацию, и соглашаемся на том, что вот это и есть настоящая жизнь. Мы ухитрились создать себе здесь все - Вуд-сток, Нью-Йорк, Лондон, все, что угодно. Года два-три в Ленинграде это держалось. Все было в полный рост. И мы могли получать двадцать рублей за концерт, но какие это были двадцать рублей! И какой это был концерт!.. Все было стопроцентно настоящее. Создали себе воображаемый Лондон, и он в полный рост окупался, потому что все, что с этим сопряжено, все было. А самое главное, что ощущения внутренние, они не очень существенны для всех окружающих людей - мало ли, кто как себя чувствует, но когда есть ощущение, то возникает и его плод - возникают песни, возникает поведение, что-то, что выше человека, что красиво само по себе.