Право на рок

А сейчас мне нужно поторапливаться: я спешу на открытие Зоопарка. Меня пригласили туда, как почетного члена Общества Охраны Муравьедов.

Наверное, меня попросят перерезать ножницами ленту. Это весьма тяжелое и очень ответственное дело, но зато мне потом вручат цветы, а цветы я люблю. Поэтому я, пожалуй, все-таки схожу и перережу эту самую ленточку на воротах Зоопарка. Слово «Зоопарк» мне нравится гораздо больше, чем слово «зверинец», а гостинец - это, вообще говоря, почти подарок, а подарков мне очень давно никто не дарил, а это довольно грустно, что там ни говори. Но еще грустнее мне будет вечером, когда я приду домой. Я буду утомленным и замученным. До того замученным, что мне опять будет казаться, что на крыше соседнего дома лежит мертвый муравьед, или мертвый слон, или мертвая Анастасия. И мне опять станет грустно, и я опять долго не смогу уснуть. И, наверное, я опять напьюсь пьяным. А утром я опять проснусь чертовски уставшим. Я чертовски устал просыпаться чертовски уставшим. И заваривать молоко.

А. Рыбин

КАК ЗВЕЗДА РОК-Н-РОЛЛА

1

Снег валил на Волоколамскую, на Боровую, на Разъезжую. Из черноты предрассветного неба он сыпался на Лиговку, на Невский, на Кировский. На Купчиново, на Веселый поселок, на Красное село, на Царскосельский лицей, на совхоз «Шушары». На Москву. Он покрывал толстым слоем Среднерусскую возвышенность, черноземную зону, Крым, Кавказ, Кара-Кумы, Турцию, Индию и Египет, Новую Англию, Небраску и Калифорнию. Ветра совсем не было и белые легкие хлопья плавно кружили над Чили и Колумбией, над Колизеем и Тауэром, над Эмпайр-Стэйт-Билдинг и Ла-Саграда Фамилиа, над статуей Матери-Родины, над Золотыми воротами. Они плавно скользили вниз по Стене Плача и по Великой Китайской Стене, пролетали мимо слепых черных окон Парижа и Амстердама, Венеции и Вышнего Волочка, Чикаго и Чебоксар, ложились на пустые улицы городов, на замерзшие автомобили, на лед рек и озер, на остановившиеся огромные заводы и закрытые магазины.

Майк стоял на углу Боровой и Разъезжей, ежился от холода, засунув руки в карманы легкого, песочного цвета плаща, надвинув на глаза 1шпку-ушанку, и смотрел себе под ноги. Цепочка следов, которая начиналась в подворотне дома по Волоколамской и заканчивалась под скороходовскими ботинками Майка, была единственной на всем обозримом пространстве, белом и ровном, как слегка отстоявшаяся пивная пена. И кроме этой цепочки не было больше нигде ни следов автомобильных покрышек, ни вмятин от сапог, ботинок или сандалий, ни даже от босых ног, ни пацифистских отпечатков птичьих лап, ни лыжни, ни колеи, ни тропинки… Никто не выходил еще сегодня на улицу, никто, кроме него.

Он стоял один и смотрел себе под ноги. Было воскресное раннее февральское утро. Воскресенье было сегодня во всем мире, и, конечно же, все люди на планете еще спали - спал Цой, лежа на полу в майковской комнате, головой заехав под обеденный стол, спал Рыба на кресле-кровати, спал в соседней комнате гитарист Шура со своей молодой женой, спал в маленькой каморке Гребенщиков, ворочался во сне Маккартни и неподвижным пластом лежал Лу Рид, храпел Брежнев, замученный государственными делами в своем кремлевском кабинете, уронив голову на полированный дубовый стол, вечным сном спал в мавзолее Ильич, в общем, каждая собака сегодня отдыхала и никуда не спешила.

Майк тоже не спешил - он привык выходить из дома за час до начала смены, а дорога занимала от силы минут тридцать. Он смотрел на две белые пирамидки, выраставшие постепенно на носках его ботинок и думал о том, что по воскресеньям работают только дураки.

Стена дома напротив вдруг вспыхнула ярким желтым светом, заблестели черные прежде окна и почти до крыши выросла на стене огромная, контрастная тень ссутулившегося человека. Тень была странно знакома и чем-то привлекательна. Майк повел головой в сторону, и тень повторила его движение. Тогда Майк вынул из карманов руки и поднял их в приветствии, и тень ответила ему тем же. Сзади раздался резкий гудок. Майк повернулся и неторопливо подошел к огромному белому «Кадиллаку», который стоял на перекрестке с включенными фарами и открытой передней дверцей.

Он устроился на мягком широком сиденьи и, благо габариты салона это позволяли, вытянул замерзшие ноги, расслабился, полулежа на мягких подушках. Сидевшая за рулем Вера смотрела на него с улыбкой, ждала, пока он прикуривал, делал первую затяжку, потом спросила:

- Холодно?

- Весьма и весьма, - ответил он стуча зубами.

- Сейчас согреемся. Машина мягко тронулась и поплыла по черно-белой улице Марата.

34-й трамвай с улицы Марата сворачивает на Колокольную, затем направо - на Литейный. Повороты эти особенно неприятны - то приваливают к ледяной стенке, и приходится напрягать шею, чтобы не стукнуться головой о замерзшее стекло, то посылают тело в пустой проход между сиденьями, и тут уж нужно упираться ногами в скользкий, покрытый инеем пол. Не задремать и не сосредоточиться. Но вот Литейный, и теперь аж до улицы Белинского только по прямой. Теперь можно спокойно закрыть глаза и попробовать забыться, чтобы, если повезет, не заметить поворота к цирку и проехать его во сне.

Трамвай совершенно пуст - он один в ледяной железной коробке, сегодня выходной у всех, у всех…

Вот дома за окном кончились - трамвай выехал на Кировский мост. И совсем жутко становится - чернота бездонная, бесконечная за окном, а внизу светло-серый лед и снег, река-Нева… Антигуманный она все-таки сегодня вид имеет, страшноватый, и неприятно, тревожно смотреть вниз, а глаз не оторвать, тьфу ты, пропасть! БГ вот все поет: «Река - Река, Трава -Трава»… О другой, наверное, какой-то реке, не об этой - фу, гадость какая. Направо посмотришь - ни хрена не видать, налево глянешь - там хоть Васильевский остров, там Шебашов живет, тоже спит еще, небось… Как одиноко в трамвае воскресным утром… И как прекрасно, что сегодня воскресенье!

На службе сегодня никого не будет, можно сразу завалиться на диван и часов до одиннадцати спать. Потом, спасибо, что есть телефон, позвонить Панкеру. Или Ише. Или Шебашову. Да, впрочем, они и сами позвонят - воскресенье ведь сегодня - все отдыхают. Да, все, кроме него. Вот и пускай, по такому случаю пива принесут. Или рома кубинского. Рома с пепси-колой - его любимого напитка. Ром и пепси-кола - все, что нужно звезде рок-н-ролла… Это так здорово морозным февральским утром - ром с пепси-колой!

Все-таки это было его любимое, если только это слово может передать отношение к службе, место работы. В Большом театре кукол на должности звукорежиссера он продержался всего около года - туда нужно было ходить каждый Божий день, вернее - каждый вечер. А это было просто немыслимо - каждый вечер служить. Имелись, конечно, и плюсы: театр находился в центре города, и это было приятно - он любил Город. И было чисто, и вокруг стояли магнитофоны и коробки с магнитной лентой, и пульты, и еще кое-какие Приспособления. Но каждый вечер - увольте! И он уволился. Сторожить стадион имени Сергея М. Кирова было много приятнее - сослуживцы оказались просто замечательными, и скучать там не приходилось, а ходить на работу ранним утром по широким красивым и пустынным аллеям парка ему очень нравилось - свежий воздух выгонял из легких ночной никотин и все сопутствующие вещи. Но ездить от Московского парка Победы до Приморского - это далеко не сахар, особенно, если в ночь перед службой он принимал гостей, что случалось довольно часто. И он уволился.

А работать все-таки нужно было, просто необходимо было работать. И не для денег, а просто закон такой существовал - надо работать. И после непродолжительна поисков он нашел это чудесное местечко, в котором осел надолго - деревообделочные мастерские, что расположились на Петроградской набережной неподалеку от легендарного крейсера «Аврора», в непосредственной близости от ряда продовольственных магазинов, пары пивных ларьков, станции метро «Горьковская», трамвайных путей и Невы - вот как удобно все. Место это, хотя и находится в центре города, тем не менее, достаточно уединенно и безлюдно, располагает к неспешным раздумьям и самосовершенствованию, поскольку внешние раздражители абсолютно отсутствуют. А если их вдруг захочется, то на этот случай есть телефон и огромное количество номеров верных и старых друзей. Есть также диван, большущий кусок толстого поролона для гостей, если кто-то из них вдруг захочет заночевать.