Страница 19 из 81
Но деньги — что эта барышня будет с ними делать? И кто она такая? Раньше в поле зрения Клеща никакой девчонки из Виллиджа не появлялось. Тем более русской. Нельзя от нее отрываться. Если это действительно случайность, то, может быть, вообще стоит себя обнаружить — влегкую навести шухер, чтобы она зашевелилась, забегала, — и выведет, выведет на хозяина. Или хозяин ее найдет, либо чтобы спасти, либо чтобы убрать. Живец. Способ старый как мир. И что удивительно, всегда действенный.
Это задача номер один. Задача номер два — найти Джонни. Через него легче всего вытянуть ниточку убийства Кеши. Этот подонок всегда в курсе всего, что происходит в подвалах Брайтона, в самом низу, где обитают полностью опустившиеся наркоманы, бродяги, сумасшедшие, — это его мир. Но Джонни, как назло, куда-то исчез. В постоянных «лежбищах», которые Клещ сегодня уже успел проверить, Джонни не было. На Ориентал-бульваре его тоже не видели. И свалка возле яхт-клуба в Бруклинском парке не порадовала встречей с агентом. «Ладно, — подумал Клещ, — разберемся». Им овладело обычное веселое, приподнятое настроение, предвкушение очередной победы, которая на этот раз может оказаться очень серьезной. Почему так казалось, он не мог себе объяснить. Просто чувствовал, что манхэттенская девчонка приведет его на новое поле деятельности, возможно, и к солидной удаче.
— Уильям, значит, делаем так. Сейчас обнаруживаем себя. Потом ты остаешься у них на хвосте, но уже незаметно. Я еду в своей машине на Манхэттен и жду возле дома. Надо, чтобы они зашевелились, надо их напугать. Предполагаю, что с девчонкой играют втемную. Понял?
— Чего тут не понять? Какие дальнейшие планы?
— Я думаю, что ты вместе с ними приедешь на Кристофер, там и увидимся.
— Отлично, Брюс. — Уильям никогда не употреблял по отношению к напарнику клички. Впрочем, и Клещ всегда обращался к нему по имени. Это было негласное соглашение, которое им очень нравилось.
Барклай Виллис Второй хлопнул ладонью по руке Маркса и пошел к пляжу, слегка подпрыгивая в такт трубе Майлса Дэвиса, поющей в наушниках его волкмена. «Молодец, старик, — думал он. — На старости лет пришел-таки к рэпу, это наша музыка. Единственная наша. Старый черный брат Дэвис…» Барклай Виллис Второй улыбался. Показали они этой сучке Лауре, ох, хорошо показали! Долго она их за нос водить не смогла. Оттрахали с Максом на пару так, что и стонать у нее уже не было сил. Малолетка дурная… Корчила из себя крутую — вот и получила! Как крутая. Знай, сучка, что значит быть крутой! Вообще, они с Марксом скоро всех тут раком поставят! Черные братья должны сделать Америку своей! Показать этим козлам, кто здесь хозяева! А травка у Маркса — первый класс! Веселуха! И член стоит так, что Лауру, сучку, чуть в могилу не спровадили. А все равно бабу хочется! Может, вернуться? Может быть, она еще там, на фабрике, сидит среди мертвых машин, раны зализывает? Или тащится оттого, что наконец-то ее оттрахали два нормальных мужика. Маркс тоже молодец, столько раз ей засадил — Барклай Виллис Второй счет потерял! Нет, не стоит возвращаться, лучше на пляж, лечь на песок, закрыть глаза и покурить. Он сунул руку в карман — осталась одна сигарета. Хватит и одной. Вечером Барклай Виллис Второй найдет себе еще. Хороший сегодня денек, замечательный де…
У Барклая Виллиса Второго внезапно перехватило дыхание и мысли оборвались — чья-то рука сжала горло — такая лапища, что охватила целиком далеко не тощую шею Барклая и потащила в сторону, в кусты, за которыми открывался кусок дикого пляжа — что-то вроде свалки маячившего чуть впереди яхт-клуба. Здесь валялись гнилые доски, испорченная снасть, весла, мотки колючей проволоки, несколько кузовов от старых автомобилей, ненужная никому, даже нищим эмигрантам, мебель, пустые бутылки, пивные банки — иначе говоря, хлам. Ночами здесь было небезопасно гулять, да и кого сюда понесет, в этот мусор, кроме своих. Барклай Виллис Второй был здесь своим. Сколько ночей было проведено тут в приятном обществе — с черными братьями, с подружками, с хорошей травкой… Этот участок пляжа был спорным — долгие годы шла склока между владельцами яхт-клуба, расположенного слева от свалки, и новыми русскими хозяевами Брайтона — справа. Они никак не могли между собой договориться, кто же будет строиться в этом месте. Пока здесь хозяйничали Барклай и его братья.
Барклай Виллис Второй захрипел и упал на землю, потеряв равновесие. Тут только он увидел напавшего на него безумца. Лишь безумец мог поднять руку на черного брата здесь — на их маленькой территории посреди района русских, пуэрториканцев и евреев. Эта зона была для них табу, и они не совали сюда свои вонючие носы.
Это был белый, которого Барклай Виллис Второй раньше ни разу не видел. Здоровенный детина, морда красная, сопит, как поезд подземки, одет в эту идиотскую униформу белых служащих — темный тяжелый костюм — в такую-то жару! Ну, ничего… Рука Барклая, все это время остававшаяся в кармане красной куртки, которую он носил на голое тело, нащупала бритву. «Сейчас я научу тебя улыбаться широко-широко…»
Красномордый стал наклоняться к нему. «Очень удачно», — мелькнула мысль. Барклай резко выбросил руку вперед, заворачивая кисть снизу вверх. Сверкнуло лезвие открывающейся бритвы. Следующим коротким, доведенным до автоматизма рывком кисти Барклай должен был располосовать нависшее над ним лицо от уха до уха. Но сопящий здоровяк, как оказалось, кроме физической силы, обладал неплохой реакцией. Он быстро отпрянул назад, перехватив руку Барклая, и резко вывернул кисть. Бритва упала в траву, а ее хозяин тонко и громко завизжал. Здоровяк молча сопел, стоя над корчащимся черным парнем в идиотской красной куртке, цветных широченных трусах и кепке козырьком назад, которая не скрывала коротких курчавых волос, выкрашенных в ярко-рыжий цвет.
Ощущая острую, парализующую боль в руке и свою полную беспомощность, Барклай Виллис Второй, перейдя с визга на тихое завывание, увидел, что врагов было двое. Второй — худощавый, невысокий, со стертыми чертами лица — стоял чуть в стороне и со скучающим лицом следил за поединком. Зевнув и прикрыв рот узкой ладонью, он произнес что-то на каркающем, рычащем диком языке, который Барклай Виллис Второй как ни пытался понять долгие годы, так и не одолел, разве что несколько ругательств осели в памяти. «Русские, — машинально отметил он, — Crazy Russians…»
— Ну что, сопляк, говорить будем? — спросил его краснолицый здоровяк на хорошем английском.
— Ты кто такой, мать твою? — Барклай Виллис Второй еще никому в жизни жопу не лизал! Эти русские еще вспомнят Барклая!..
— Кто надо. Джонни видел сегодня?
— Какого еще, к матери, Джонни? Убирайся отсюда, траханный в мозг!
Здоровяк ловко, так что Барклай не успел увернуться, наступил ему ботинком на горло:
— Слушай, щенок, я сегодня очень устал, пока по помойкам лазил за такими говнюками, как ты. Так что советую тебе разговаривать вежливо. Тебя не учили, как со старшими разговаривают?
— Пошел в жопу, — неуверенно начал было Барклай, но, почувствовав, что давление ботинка усилилось, прохрипел: — Не знаю никакого гребаного Джонни! Не видел никакого вонючего, траханого Джонни! У меня нет брата по имени Мудацкий Говноед Джонни!
Здоровяк улыбнулся:
— Слышь, Тусклый, как поет! Словарь можно писать с этим парнем! Ты плохо понял, по-моему… — Он надавил ногой сильней, и Барклай Виллис Второй судорожно поджал ноги и попытался вцепиться руками в ботинок, который, как он чувствовал, сейчас раздавит ему кадык. Он хотел что-то сказать, но не мог. Кроме булькающего хрипа, из глотки не выходило ни единого звука.
— Отпусти его, — сказал Тусклый. — Он уже и говорить-то не может.
Барклай сел на траву, держась за горло обеими руками, и зашелся в глубоком кашле.
— О’кей, — отдышавшись, выдавил он. — О’кей. Какой вам нужен Джонни?
Барклай тянул время, пытаясь вспомнить, что за Джонни может интересовать этих головорезов. В его банде парней с таким именем не было. Значит, белый. Но и белых продавать незнамо кому Барклай не будет — не такой он парень, чтобы кому ни попадя рассказывать о своих делах. Или о чужих, что тоже нехорошо. И небезопасно.