Трофейщик

Он почти совсем успокоился и, решив прибраться, направился в прихожую, чтобы начать с самого начала. Поднял свою любимую зеленую куртку, брошенную вчера в расстроенных чувствах на пол, отряхнул, повесил на вешалку. Поставил ботинки — свои и Катькины — модные, тупоносые — ровными рядами на полочке для обуви.

— Катя! Просыпайся!

— У-у-у, — донеслось из спальни. — Леш, который час?

— Три. Ты не видела мой планшет?

— Что?

— Планшет. Кожаная сумка, в которой карты носят.

— Да я знаю, что такое планшет. Не видела.

— Черт, я же с ним приехал, а куда сунул, не помню.

— Леш, ты без него ехал.

Алексей вошел в спальню.

— Точно без него?

— Леш, я ведь проспалась к твоему приходу. Точно, ты был без него.

Так. Не хватало еще потерять карты. Размеченные, с нанесенным на них маршрутом, с обозначенными местами поиска. В таком состоянии он ведь мог оставить его в машине на шоссе, потерять по дороге в городе — что за черт!

Он позвонил Ване. В трубке долго звучали призывные гудки, потом наконец после щелчка послышался шум, громкие голоса, замешанные с трудно определимой музыкой, и Алексей услышал долгожданное «Аллоу!» По тому, как было сказано это «Аллоу», Алексей понял, в каком состоянии находится Иван Давидович. Ваня вообще-то напивался редко, и то, что в три часа дня он был уже готов, с его стороны являлось поступком неординарным.

— Вань, ты чего празднуешь?

— А-а-а, Братец! — заорал на другом конце провода Иван Давидович. — Ну, приезжай.

— Да нет, Вань, я спросить хотел…

— Давай приезжай, мы тебя полечим…

— Вань, подожди. Я у тебя планшет не забывал?

— Забывал… Наливал, выпивал, заблевал, шпаклевал. Мухлевал.

— Вань…

— Наповал, перевал, открывал, карнавал. Пировал, горевал, вышивал, подпевал. Приезжай, мы все дома. — В трубке раздался треск и короткие гудки.

Планшет нужно было забирать: пока он был в другом месте, Алексей чувствовал, что вчерашняя история не закончилась. «Что это я ночью перетрусил? — думал он. — Какой толк сидеть неделю дома? В лицо меня никто не узнает, в лесу никто не видел, кроме тех двоих. Что за идиотизм?» Он решил списать вчерашнюю панику на усталость и нервное перенапряжение. Да, собственно, было от чего запаниковать.

— Кать, не хочешь со мной к Ване съездить?

— Как, опять туда? Тебе не надоело? И вообще, ты же собирался дома сидеть.

— Видишь ли, я там у него забыл одну штуку. Она мне срочно нужна. Поехали, а? — Он обнял Катьку за плечи. — Заскочим ненадолго, а потом купим чего-нибудь и вернемся. Или в гости куда-нибудь, если захочешь. Мне-то в таком виде не хочется, но я — как ты…

Вид у Алексея и вправду был достойный — на бровях выросли две огромные шишки, изменив совершенно форму глаз и придав им азиатский характер. Из-за сильно распухшей челюсти лицо стало асимметричным и в целом выглядело как отражение в кривом зеркале, которые веселили народ много лет в забытых уже комнатах смеха городских парков.

Только повесил трубку Иван Давидович и направился было к столу, как телефон снова зазвонил. «У аппарата», — значительно сообщил Ваня невидимому абоненту.

— Ваня, Виталий Всеволодович беспокоит.

— А, да-да, — ответил Ваня, слегка трезвея и пытаясь сосредоточиться. — Здравствуйте еще раз, я вас слушаю.

— Ну, как дела? Все в порядке?

— Да, Виталий Всеволодович. Я съездил, посмотрел, все нормально. Недавно только вернулся.

— Ну вот и хорошо, — констатировал Виталий Всеволодович. — Отдыхаешь теперь?

— Да, знаете ли, гости зашли вот…

— Завидую тебе. Самому никак не удается отдохнуть по-человечески. А я бы с удовольствием расслабился, но дела, дела… Ванечка, значит, так — завтра у нас воскресенье, ты не работаешь?

— Вечером нужно в больницу.

— Хорошо. Давай часикам в двум подъезжай ко мне. Дома спокойно посидим, поговорим, пообедаем. Будешь?

— Конечно, буду, спасибо.

— Ну, тогда до завтра.

— Всего доброго, Виталий Всеволодович.

Ваня вернулся к столу. За то время, пока он беседовал по телефону, Гена опять успел заснуть в кресле. Юраня же был бодр, энергичен, багров лицом, но тверд в движениях.

— Вань, пошли ко мне в мастерскую. Пройдемся заодно. Погода — класс! Все возьмем с собой, посидим…

— А Гена? — Иван Давидович неожиданно тоже захотел сменить обстановку, а в Юраниной мастерской ему вообще всегда нравилось бывать.

— А что Гена? Напишем ему записку, оставим похмелиться, проснется — придет. У тебя ведь дверь захлопывается?

— Захлопывается.

— Ну вот. Закроет и придет. Никуда не денется. Только Лешке позвони — ты ж его зазывал. Пусть тоже ко мне едет.

Когда они вышли на улицу, солнце уже скрылось за углом Лешкиного дома, уйдя дальше на запад. Было тепло, редкие встречные прохожие несли плащи или легкие куртки на изгибе локтя — августовское похолодание, кажется, закончилось, но питерцы — народ, к погоде относящийся с большой осторожностью, приученный к ее внезапным переменам и, как ни странно, теплолюбивый, хоть и живущий в северном городе. «У нас при десяти градусах мороза холодней, чем в Сибири при двадцати», — говорят они со странным удовлетворением. «У нас влажность больше», — продолжают, покачивая головами, — дескать, несем свой крест и не ропщем. А в апреле, когда в затемненных местах еще лежат груды снега, когда солнце только начинает просыпаться и пригревать Петербург неуверенно и несильно, словно пробуя себя после долгого перерыва и боясь надорваться от внезапного перенапряжения, под бурой стеной Петропавловской крепости, обращенной к Неве, мгновенно вырастают хорошо видные с противоположного берега белые столбики. Это самые нетерпеливые, обезумевшие от зимней темноты, морозов и весенней промозглой сырости горожане, отчаянно сбросившие с себя опостылевшую одежду, стоят и, съежившись под ветром, впитывают первый загар.

Они решили доехать на электричке до Витебского вокзала и, чтобы немного прогуляться, дойти до Юраниной мастерской пешком — Ванин звонок с сообщением о перемене места застал их уже в дверях.

«Какой он все-таки смешной, — думала Катька, искоса поглядывая на Алексея, вышагивающего с обычным гордым видом в надвинутой на прикрытые темными зеркальными очками глаза кепке. — Вот уж действительно — попирает шар земной». Алексей шел медленно, но шагал широко. Ногами, обутыми в высокие сапоги-казаки, подфутболивал мелкие камешки и громко отвечал на приветствия почти всех прохожих, встречавшихся на пути к станции электрички.

«Здравствуйте, Алексей!» — приветливо говорила пожилая женщина с авоськами, неспешно шествующая домой из гастронома. «Леха, привет! Выпить хочешь?» — кричали из шумной компании, сидевшей на обломке бетонной плиты посреди газона и традиционным способом коротавшей досуг. «Добрый день», — весело бросил мальчишка, обогнавший их на велосипеде. «Вот она, народная любовь. Даже завидно».

— Леш, ты что, весь район здесь знаешь?

— Знаю. Я живу тут — как же не знать?

Витебский вокзал встретил их обычным гулом. Шарканье тысяч ног об асфальт перронов разносилось по гигантскому павильону, отражаясь от сводчатых металлических стен и потолка, эхом возвращаясь вниз. Люди кружили между железными колоннами в ожидании электричек, выстраивались в кривые короткие очереди у киосков с пирожками и газетами, курили, пили пиво, бродили вдоль книжных развалов с отсутствующими лицами. Внизу на улице было еще более суетно и тесно от рядов бабушек, торгующих сигаретами, грузчиков, вытаскивающих из автомашин непонятного назначения ящики и тут же загружающих их в другие машины. Десятки удивительно похожих друг на друга мужчин — все, как один, маленького роста, большинство в пиджаках, грязных, прорванных на локтях и спинах, с лицами, прорезанными глубокими и частыми морщинами, с бородами или щетиной, синяками и ссадинами — озабоченно сновали между торговцами и покупателями, подбирая пустые бутылки, прося закурить, выклянчивая сто, пятьсот, тысячу рублей. Настреляв определенную сумму, приобретали бутылку самой дешевой водки, ядовитой даже с виду, и исчезали в шевелящейся, дышащей и пульсирующей темной глубине вокзала.