Трофейщик

— Антоша, завтра утром сходи, пожалуйста, на рынок. У нас будут гости, пообедаем дома. Сами все с тобой приготовим, хорошо?

— Хорошо, с удовольствием.

— Устроим маленький праздник — я ведь обожаю готовить. Ни о чем не нужно думать, кроме того, что под руками. Это такое удовольствие… Дай, пожалуйста, сигарету… Спасибо. Это нужно делать только в состоянии полного душевного покоя, всего себя отдавать, тогда получится вкусно… Очень вкусно. — Он гладил рукой бедро Антона.

— Что покупать? — Антоша накрыл ладонью руку Лебедева.

— Утром решим. Устал я сегодня. Такая нервотрепка была…

Мастерская Юрани находилась совсем рядом с Ваниным домом — на улице Пушкинской. Огромный шестиэтажный грязно-серый дом под номером 10 уже несколько лет являлся прибежищем разномастных, разнокалиберных и разновеликих людей, либо занимающихся какой-либо формой творчества, либо существующих при тех и за счет тех, кто занимается. Квартиры дома служили мастерскими художникам, музыкантам, актерам, писателям, а также странным личностям, не являющимся ни теми, ни другими, ни третьими. Что они в этих квартирах мастерили, было неизвестно, но вид все имели бодрый и на судьбу не жаловались. На первом этаже в углу двора существовала ночлежка для бомжей, где зарегистрированные бездомные могли поспать и получить по тарелке супа или каши. Иногда на улице устраивались раздачи старой одежды разнообразных фасонов. Однажды летом какая-то организация, решив блеснуть благотворительностью, привезла целый грузовик военных резиновых штанов и сапог — «химзащиты». Никто не удивился, и за полчаса химзащиту растащили по углам запасливые обитатели Пушкинской, 10. Двор жил своей странной жизнью, и темп ее, и цель, если она вообще существовала, заметно отличались от тех, какими жил весь остальной город. Круглые сутки народ здесь колобродил, перетекая из одной мастерской в другую выпить, поесть, попросить сигарету или денег, соли или луковицу, позвонить — в некоторых квартирах имелись телефоны — посмотреть у наиболее респектабельных творцов телевизор.

В отличие от основной массы непризнанных гениев, населяющих этот грязноватый и неуютный ковчег, Юраня гением не был, но зато имел, кроме мастерской, еще и хорошую квартиру — большинство же проживали прямо на рабочих местах. Кроме того, он неплохо, а самое главное, регулярно зарабатывал. В двухкомнатной квартире, выделенной ему городскими властями под мастерскую, на кухне стояла работающая газовая плита, функционировало электричество, в комнатах было чисто, и вид помещение имело жилой, хотя ночевал здесь Юраня редко, а большей частью работал. В маленькой комнате имелись диван, видеомагнитофон, телевизор и аудиосистема, большая же вся была заставлена мольбертами, подрамниками с холстами, на огромном письменном столе у окна аккуратно лежали перья, карандаши, кисти, краски и прочие аксессуары, кормившие и поившие Юраню уже много лет.

Планшет Ваня, конечно, оставил дома.

— Не переживай, Братец, зайдете потом ко мне, заберешь. Давайте, господа, лучше выпьем.

— Помолчи, пожалуйста. — Катя в который уже раз смотрела на видео «За пригоршню долларов». Иван Давидович был к вестернам равнодушен, он любил серьезное кино — Тарковского, Феллини и подобных им мэтров — и с раздражением переставлял на полу рюмки, бутылки и блюдца с закуской — похоже, что на сегодняшний вечер он лишился собеседников. Ну, Юраня с Братцем — понятно, — эти еще не выросли, все в солдатиков играют, но Катерина-то — взрослая женщина!

— Катя, я поражаюсь тебе. Сколько знал девушек, но ты единственная, кто любит эту муть.

— Ванечка, люди любят смотреть на то, чего им в жизни не хватает. Правда, Лешенька?

— Конечно.

— Лешенька — вот у нас чистый Клинт Иствуд. Смотри, как похожи — вечно его бьют, а он все веселится.

— Да уж, веселюсь в полный рост. — Алексей посмотрел на Катю. Этой все нипочем, все шуточки. Или же она просто пытается его взбодрить?

Глядя на Катьку, он вдруг понял, что денег у него почти не осталось, а обещанная им неделя отдыха сулила большие незапланированные расходы. Алексей мог вполне существовать более чем скромно и обходиться в день тарелкой риса с кетчупом, но когда деньги у него появлялись, он любил жить на широкую ногу. А жить с женщиной без денег — это вообще нонсенс. Алексей, гуляя по улицам, всегда накупал в ларьках кучу разного хлама — зажигалок необычной формы, брелоков, авторучек, новых препаратов от комаров, шампуней, расчесок, если ему вдруг нравилась их форма или цвет, а с женщиной — с женщиной количество милых дурацких покупок увеличивалось до бесконечности. Вернее, до тех пор, пока вся наличность (к деньгам Алексей относился легко) не выйдет. Он не представлял себе, как можно не покупать женщине цветы, не ходить с ней в ресторан, не возить ее на такси, не говоря уже о таких обязательных вещах, как подарки.

Алексей решил позвонить Гимназисту и напомнить про его должок, четыреста тысяч, — не Бог весть что, но все же какие-никакие деньги. Гимназист месяц назад совершил крупную покупку из арсенала Алексея — мосинскую винтовку, несколько пар белогвардейских погон, два штыка и еще кучу разной, не нужной Алексею военной амуниции. Гимназист вообще был помешан на Первой мировой войне, белом офицерстве, дуэльных кодексах, монархизме и русских романсах. В голове его была полная каша, поскольку он воспринимал только внешнюю сторону белогвардейщины, как обзывал Алексей предмет его страсти, и историей серьезно не увлекался. Принимая гостей, он обычно расхаживал по дому, скрипя хромовыми сапогами и портупеей, аксельбанты с его кителя свешивались на стол и пачкались в салатах и вине, он курил длинные папиросы, которые доставал с большим трудом, пил исключительно смирновскую водку. Копать Гимназист, по сути дела, не ездил — не умел да и мест не знал. Занимался он большей частью перепродажей того, что поставляли ему приятели-трофейщики, и, как подозревал Алексей, не только этим. Гимназист со своей странной любовью к серебряному веку не чужд был кокаина, а это штука серьезная и дорогая, подразумевающая определенный круг знакомств.

Моей некая трехлинейка образца 1891 года просто очаровала Гимназиста, зашедшего как-то к Алексею на чашку кофе, и он буквально вцепился в нее своими тонкими длинными пальцами, не желая расставаться с самым совершенным оружием XIX века.

Где и как он собирался ее хранить, оставалось загадкой, поскольку дома держать боевое оружие боялся — могла найти мать, и пришлось бы объяснять, что и как, но арсенал у него был достаточно большой, по крайней мере, у Алексея он купил немало разного добра. Вообще он посмеивался над конспирацией, которой учил его Братец, и, если бы не мать, то и винтовку оставил бы дома. Но однажды Гимназиста, что называется, «в нетрезвом виде» задержали на Невском, одетого в офицерскую шинель. В отделении милиции, к всеобщему веселью дежурных милиционеров, под шинелью оказались гимнастерка с погонами, аксельбантами, Георгиевским крестом и портупеей. Тогда у него были неприятности — обыск в квартире, несколько вызовов на Литейный, но со временем все поутихло и, слава Богу, вроде бы обошлось.

У Гимназиста долго никто не отвечал, потом вдруг длинные гудки с резким треском перешли в короткие — кто-то поднял и сразу положил трубку. Алексей перезвонил, но линия была занята. «Пьяный он, что ли, или просто разговаривать ни с кем не желает — кайфует?.. Черт, а деньги-то действительно нужны». Он позвонил еще несколько раз, но результат оставался прежним.

Клинт Иствуд сегодня раздражал его. Алексей хорошо помнил, как изменилось лицо того пятнистого, когда он нажал на курок своего ППШ. И после каждого выстрела на экране он с холодком в спине ожидал вдруг снова увидеть это лицо.

— Слушай, Вань, пошли к тебе. Нужно планшет забрать, да мы с Катькой двинем домой. Да, Кать?

Катерина пожала плечами и странно взглянула на него. Что-то очень знакомое видел Алексей в этих глазах, хорошее и теплое. Как будто встретил на улице милейшего старого знакомого, с которым много лет и много раз замечательно оттягивался, с которым всегда было легко, которого понимаешь с полуслова и любишь, но почему-то забыл его имя. Катя раньше никогда так на него не смотрела.