Страница 15 из 22
Сергей Смирнов. Лесник
Нельзя идти в лес в плохом настроении.
Эту истину Троишин усвоил давно, лет пятнадцать назад, когда еще был “профессиональным горожанином”.
Лес - сложнейшая система биополей - чутко следит за каждым шагом пришельца. Если тот в бодром расположении духа, все в порядке: пришел друг, с миром, добротой, сочувствием. И лес встретит его как своего. Конечно, он не сделает гостя счастливым на всю жизнь; зато еще долго после прогулки тот не станет злиться и волноваться по всяким досадным пустякам, как случилось бы, не пойди он по грибы или просто подышать свежим воздухом. Но если гость в плохом настроении - лесу будет больно. Он отпрянет поначалу, но затем, чтобы защититься, начнет осторожно обхаживать человека, вытянет из него, как промокашка чернила, все недовольство и неприветливость, наверняка успокоит, но сам поплатится: где-то не прорастет желудь, не выведется птенец в гнезде, засохнет ветка…
Быстрые шаги пронеслись вверх по крыльцу. Кто-то решительно толкнул в дверь, на миг замер, соскочил вниз… И вот, обежав террасу, торопливо, взволнованно застучал постеклу ладонью.
– Геннадий Андреевич! Проснитесь, пожалуйста!
Троишин отбросил одеяло, босиком подскочил к занавескам. Утренний избяной холод сразу разбудил его и взбудоражил сильнее, чем перепуганный голос за окном.
– Геннадий Андреевич! Скорее поедемте! - Варя дышала с надрывом видно, бегом прибежала за лесником. - Такая беда! Они всех убили… Скорее, пожалуйста…
Холод от половиц вдруг разом поднялся по ногам и колко прокатился по спине, как порыв зимнего сквозняка.
Троишин кинулся одеваться.
За стеной слышались громкие всхлипывания - Варя, дожидаясь его, плакала. …После трехдневного обложного дождя, притихшего за ночь, в воздухе клубилась сыпкая морось. Дорогу развезло, грязь блестела гладкими водянистыми комками, в колеях стояла мутная вода.
Машину мотало по сторонам, и удерживали ее на дороге только глубоко разбитые колеи - березовые стволы у обочин при каждом рывке колес обдавало жидкой слякотью.
Троишин вспомнил про время - глянул на часы: еще семь утра, а показалось, что дело к вечеру и уже целый день прожит в тягостном ожидании беды.
Варя от резкой качки немного успокоилась, только держала пальцы у губ и покусывала краешек платка. Троишин ни о чем не говорил, не спрашивал ее, чтобы опять не расплакалась. Однако на подъезде к лосиной ферме Варя вновь стала всхлипывать.
Уже издали ферма напоминала опустошенное чумою селение - потемневшие от сырости деревянные строения и ограды стояли в зыбкой, тяжелой дымке.
Выскочив с затопленной дороги, “газик” остановился у ворот, распахнутых, даже раскиданных, настежь. Придерживаясь за дверцу, чтобы не поскользнуться при выходе, Троишин ступил на землю. Первое, что бросилось ему в глаза, - свежие, вызывающе угловатые следы покрышек тяжелого грузовика; они вели по прямой от ворот через смятый кустарник, по просеке, к болоту. А сразу за воротами, у бревенчатой ограды, на земле лежали два мертвых лося, оба с пробитыми шеями. Огромные туши казались странно плоскими, усохшими, словно частью погрузились во влажную мягкую землю.
– Двух старых бросили… А остальных увезли… Чуть меня не застрелили… Заперли в избе и сказали: если высунусь, убьют… А потом я через окно вылезла - и к вам… Еле добежала… Господи, они же к людям привыкли… Морды тянули, думали, угостят… А эти… в упор били… Геннадий Андреевич, слышите?
– Варя, Варя… - Троишин обнял девушку за голову. - Я понимаю, Варя.
И вдруг сам себе стал омерзителен - тряпка, муха сонная.
– Варя! - крикнул он так, что в горле резануло. - Ты вызвала милицию? Где рация?
Девушка сразу притихла, подняла опухшее, испуганное лицо.
– Идиот! - со стоном обругал себя Троишин. - Какая у них машина?..
– Большая… Самосвал, кажется… Ой, Геннадий Андреевич! Их же трое. С ружьями. - Глаза Вари осветились новой тревогой, за него.
– Номер запомнила?
– Что вы, Геннадий Андреевич… Какой там номер…
“Газик” выскочил на край болота и замер.
Здесь они повернули направо, к развилке… Можно бы сразу по просеке, но побоялись. Значит, можно догнать еще в лесу… Выручай, Лес…
Через полчаса “газик” пристроился в хвост тяжелому КрАЗу - тот грузно катил по дороге, разделявшей участки двух лесничеств, и поднимал в воздух фонтаны грязи, так что следом за ним путь оставался укатанным и незатопленным.
Троишина быстро заметили - КрАЗ прибавил ходу, даже стал задевать краями бортов стволы деревьев, срывая кору и ветви. Перед Троишиным на дорогу сыпались листья и древесные обломки. Троишин держался позади метрах в сорока, чтобы не забрызгали грязью ветровое стекло и чтобы не оказаться застигнутым врасплох, если КрАЗ неожиданно тормознет.
Минут двадцать колесили по лесу, потом выехали на шоссе. Троишин вновь разозлился на себя: по сути, он ничего не сможет с браконьерами сделать. У них и КрАЗ и ружья. Варя была права… Что придумать? Скоро лес кончится, и сил не будет даже затормозить…
За этими мыслями Троишин едва не прозевал опасность: КрАЗ слегка сбавил ход, на правую подножку осторожно вылез один из браконьеров, с густыми пшеничными усами, и, ухватившись за угол борта, с левой руки прицелился в Троишина из карабина.
– А, скотина! - Троишин вильнул влево и, тут же увеличив скорость, попытался обогнать КрАЗ. Но шофер разгадал уловку и сам перекрыл путь: грузовик понесся зигзагами.Шоссе поднималось на холм, перевалить его - и лес скроется позади, за пригорком… Глупо… Ничего не смог…
Троишин стиснул руль так, что пальцы побелели. Страшная злость закипела в душе. Он приноровился к вилянию КрАЗа, подстроился к нему - и вдруг резко сорвался с ритма, выскочил сбоку от грузовика и нырнул передом “газика” прямо под кузов.
Грузная туша КрАЗа начала сминать крыло и бампер, по ветровому стеклу рассыпалась паутина трещин. Грузовик стало разворачивать боком, потянуло в кювет, он натужно застонал, затрясся кузовом… Загремела по земле решетка радиатора… КрАЗ все наезжал на “газик” - и никак не мог наехать, заламывал ему капот, тащил за собой под откос.
Последнее, что видел Троишин, как странно медленно переворачивался КрАЗ кверху брюхом, отчаянно вертя толстыми грязными колесами, а из кузова вываливались, судорожно дергая ногами, большие лосиные туши.
Хирург глубоко затянулся и тут же брезгливо отбросил в сторону окурок папиросы, сгоревшей до гильзы.
– Плохо… Плохи у него дела… Сильные повреждения позвоночника… Это паралич, Василий Николаевич… Полный паралич. Он вряд ли даже сможет опять говорить.
Участковый снял фуражку, достал платок, вытер лоб. Постоял, помолчал, глядя перед собой в пол.
– Гады… Такого человека покалечили…
Хирург тяжело вздохнул.
– Да, не каждый на такое решится… Даже на войне. Этим тоже досталось. До черта переломов… А усатый умер. Ночью. Весь череп был разбит.
Участковый крякнул.
– Веселая получилась охота…
– И вот еще что. Я ведь вам главного не сказал, Василий Николаевич. Самое странное, что выходит, будто лесник сломал себе позвоночник давно, не менее десяти лет назад… Рентген показывает… И паралич - от этого… Тоже вроде как десять лет должен он параличом страдать… А ведь он за рулем сидел…
Кроме этого, всего-то несколько ушибов и ссадин… И у него на руке… на правой, этот браслет был надет. С надписью.
Хирург достал из кармана халата браслет с пластинкой, какие носят гонщики.
Участковый надел очки.
– “А.С.Кузнецов. Москва. Кутузовский проспект…” Адрес… и телефон… Подожди, Миша… Мне Троишин когда-то говорил: если с ним что случится, сразу вызывать… кажется, вот этого самого Кузнецова.
Кузнецов прибыл наутро.
– Все-таки попал ты в историю. Эх, Генка, Генка… - Он улыбался, но чувствовалось, что улыбка эта дорого ему стоит.
– Ну, ничего. Сейчас мы тебя поднимем.
– Кроме позвоночника, ничего не повреждено? Вы уверены? - обратился Кузнецов к хирургу.