Страница 53 из 84
Когда вода подступила к самому тыну, а сомы и щуки стали шарить по северским овинам и амбарам, лакомясь по пути утонувшими курами и глотая целиком яйца, поняли северцы, что просто так им погоды уже не дождаться и урожай уже никакой не снять, потому как глубоко нырять не каждый мог, даже с косой или серпом. Стали они опять думать, по какой дороге можно дойти до богов без опаски для рода. Новым князем стал Голута. Он велел всем разбить лари, разрубить лавки и все сухое дерево, даже вместе с ложками, и отдать на дрова, тщательно пред тем обернув их кожей. Сделав первое дело, северцы сделали за и ним и второе -- сбили, стянули веревками плот. Потом открыли ворота кремника, погрузили на плот дрова и, оттолкнувшись всем, чем могли, от тына, поплыли к богу-столпу.
Вовремя приплыли северцы на второй и последний остров. Промешкались бы, просомневались бы еще один день -- так пришлось бы им разводить краду не на земле, а прямо посреди плота, под самым носом у бога-столпа, между усами. Пошло бы такое дело впрок, неизвестно, а только в том, что назад, уже без князя, пришлось бы плыть по-собачьи без всякого плота да среди чадящих в глаза среди головешек, -- в том уже никто не сомневался.
Притаившись под турьей шкурой, развел жрец чистый огонь самым древним трением, а именно мазолями ладоней. Одни северцы раздували потом огонь на сухих дровах, а другие изо всех сил отгоняли прочь струи дождя, размахивая шкурами и березовыми вениками. Так дали волю огню, и взошел на краду князь Голута. Первый час он в огне только сушился. Белый пар валил с него, как с банных камней, и лишь на второй час князь зарумянился и принялся гореть сам, чадя уже черным, а не белым, пузырясь и треща жилами.
Зарумянилась и душа князя, как пирожок или сладкий жаворонок, и вспорхнула в вышину. Глядь -- оборвался в небесах дождь и в одночасье спала вода. Загудела в оврагах и пошла жгутом, будто вон из худого корыта. Иные сомы и щуки застревали в верхушках елок, в застрехах и печах.
Но только северцы перевели дух и очистили от тины ворота кремника и своего бога-столпа, как напала на всех огневица. Порты, рубахи и поневы разом на них истлели, так что и глаза друг на друга поднять северцы постыдились. Хуже того, стали коробиться и чадить паленым духом волоса и ногти. Хлеб на зубах сразу чернел и начинал хрустеть углем. А потом от людского жара задымился мох между бревнами срубов, и не додумайся новый князь, Добросил, не крикни вовремя: “Прочь всем из кремника!” -- заполыхал бы разом весь тын, занялся бы огненным кольцом вместе с вежами и княжьим домом.
Выбежали Туровы на середину поля. Только к лесу подадутся, чтобы спрятаться там друг от друга и свою наготу скрыть, а же издали видят, как занимается дымком лес и вот-вот полыхнет снизу кустами. К хлебам несжатым приблизятся -- чернеют и ломаются хлеба. Обступили они бога-столпа кругом -- и не выдержал сам бог-столп: стал чернеть и куриться.
Расступились северцы. Только князь их остался на месте, облился из ушата водой, чтобы хоть немного похолодеть, подошел к богу-столпу и, пока шипел весь, как новая подкова, взмолился перед ним:
-- Боже, укажи дорогу сам, коли у князя ума в голове не хватает! Потрудись, прими жертву сам, как тебе по душе придется.
Тут сверкнуло что-то в небесах позади князя -- а уж вечерело -- и в единый миг снесло князю голову гладким камнем -- да так ладно снесло, что ни единой кровинки на землю не пало. Вся кровь разом спеклась и сгорела до тла на том небесном камне, горячем и черном, как позабытый в печи хлеб.
Черный камень, снеся князю голову, угодил в подножие бога-столпа. Бог-столп повалился навзничь и стал смотреть на Лосиную Звезду, вокруг которой медленно вертится по ночам все небо. Северцы рассудили, что всякий лежащий навзничь и глядящий только в небо -- будь то человек или столп-бог -- или же спит, или мертв и нет ему больше дела до земных нужд. И так размыслив, они водрузили своего бога на место.
Уже при князе-воеводе Хороге и его сыновьях старики говорили, будто те предки, что стояли лицом к князю Добросилу, видели, как поднялась из кремника огромная рука и метнула камень в затылок Добросилу. Но такое в ту далекую пору вряд ли могло случиться, ведь сам князь Тур, чья рука победила обров-авар, а потом срубила кремник и палаты в Туровом граде, родился на свет много позже, на сто двадцать втором камне священного ожерелья.
Только одно было ясной правдой: душа из князя Добросила вылетела через его шею легко, как дым из печной трубы или малиновка из гнезда, вылетела раньше, чем его тело подхватили родичи, чтобы не упало оно на землю и не расплескало по ней утробную кровь. Вмиг отпустила всех огневица, а потом семь лет и семь зим северцы жили припеваючи, не зная никаких бед и лучше прочего зная, как в случае чего посылать князя просителем к богам земли и небес. Силу первого, небесного удара, конечно же, не мог больше повторить никто, но приноровились по-своему -- так, чтобы голова князя оставалась такой же целой, как и его душа, отделявшаяся от тела в последний поход.
Черный небесный камень был первым при счете по ходу Солнца и сто сорок восьмым при счете против хода. Его-то и поднял с земли старый Богит, чтобы тотчас выйти за полуночный предел Туровых земель, сразу в Велесову Рощу, где осины пускали корни прямо в утренний туман, птицы вили гнезда на нижней стороне ветвей и ветер всегда дул только сверху вниз.
Святилище древнего скотьего бога Велеса тонуло в глубоком распадке, посредине Рощи. Северцы считали, что каждую зиму оно опускается на пядь еще глубже, но никто из них не осмеливался это проверить.
То, что случилось в Велесовой Роще, когда в нее вошел княжич Стимар, каждый из тех, кто оказался в ней в тот час, понял по своему, а значит все увидели по-разному и, если бы потом рассказывали о случившемся своим родичам, то говорили бы не правду, а просто снимали бы по очереди листья с капустного кочана, надеясь показать всем чудесное и крепкое ядро, которого в капусте нет.
Княжич Стимар остановился на краю распадка и заглянул вниз. В яме росли папоротники, и виднелась окруженная ими, как венком, пестрая от лишайников крыша, сложенная из коровьих лопаток.
Княжич отпустил с ладони верного бегуна, но тот, хотя его путь лежал только на полночь, не покатился вниз, в Велесову яму, а замер, робко прижавшись к носку хозяйского сапога.
-- Вот, я пришел, Глас Даждьбожий! -- громко сказал Стимар, не зная, что теперь делать, ведь Богит не сказал княжичу, как очиститься, когда тот достигнет Велесовой ямы.-- Я сдержал слово. Куда теперь идти? Кто меня очистит? Твори, Глас Даждьбожий! И отпусти меня! Ибо я ведаю, как должен очиститься сам.
Старый жрец Богит, покинув свое святилище, тотчас приметил, что холодный ветер подул ему прямо в темя и увидел голову Стимара перед собой на расстоянии вытянутой руки. Он тоже сомневался не меньше самого княжича. Великий и опасный труд ждал Богита: лишь он один мог помочь княжичу, как первому северскому броднику, и очистить его от чужой мары. Однако голову первого бродника когда-то берег сросшийся с кожей и костью шелом, а у Стимара такого шелома не было. По крайней мере вернулся он в свой род с человечьей головой. И не было у старого Богита такого крепкого слова, которое вложило бы ему в руку верную силу удара. Предстояло выбить из княжича душу для путешествия в Велесову яму, но не убить его совсем -- не повредить кости головы, иначе потом не смогла бы вернуться душа в тело уже очищенной от волкодлаковой шкуры. Только сам бог Велес мог помочь, но бог Велес молчал и не говорил северцам ничего, потому что давно срослись у него между собою нижние зубы с верхними, а язык пустил в небо корни с обоих концов. Приходилось Богиту рассчитывать только на свой старый глаз и на свою старую руку.
Богит ожидал, что посланные им в Велесову Рощу и поскакавшие туда во весь опор кмети поспеют к яме раньше него, а после того, как он нанесет спасительный удар, вовремя подхватят княжича и бережно опустят его в яму. Ведь если бы тот упал туда сам, то мог бы расшибиться, испортив весь расчет. А если бы первый удар вышел слабым и княжич остался бы в себе, то он мог бы потом и вовсе воспротивиться воле рода. Тогда пришлось бы придержать его крепким кметям на своем месте, чтобы старый жрец сумел приложить к делу немного больше сил.