Цареградский оборотень

-- Повтори! -- велел он, плотнее закутываясь в свой гиматий.

И еще дважды заставил он повторить охотника то запретное слово, которым варвары-славяне именуют оборотня, и всякий раз удивлялся, что варвар не творит своих обережных знаков.

Наконец у блюстителя дворцовой тишины заложило уши.

-- Волкодлак...-- проговорил он сам и почувствовал во рту горечь с привусом сажи.

Он отвернулся к берегу и некоторое время наблюдал за кобылой, двигавшейся вдоль воды за кораблем. Корабль все еще плыл в сторону северского града.

Силенциарий поблагодарил варвара и сказал, что тому пора возвращаться.

-- Княжич не велел вам подходить к его граду,-- твердо повторил славянин.

-- Помню твое слово,-- качнул головой силенциарий и протянул варвару золотую монету.

Тот, однако, отшатнулся от нее, как от протянутой ему в лицо змеи, и одним махом прыгнул с корабля в реку.

Начальник стражи вопросительно поднял бровь.

-- Пусть уходит,-- распорядился Филипп Феор.

Один из охранников отступил от борта, и ромейская стрела нехотя отпустила натянутую тетиву его лука.

Торговцы смотрели на силенциария во все глаза, и ему показалось, будто все его лицо, обветренное ледяным северным ветром, уже покрылось коростой инея.

-- Вы хотите купить себе смерть? Разве она здесь имеет большую ценность, чем та, за которой можно отправиться в Персию или в Египет? -- спросил он их, пытаясь оставить на своих застывших губах хотя бы тень улыбки.-- Если нет, тогда почему мы все еще идем против течения?

Когда берега поменялись местами, Филипп Феор снова попробовал на вкус чужое слово:

-- Волкодлак,-- прошептал он и понял, что варваров так и не удалось провести.

Силенциарий Филипп Феор знал Тайну. Еще семь лет тому назад он как-то поутру услышал неподалеку от Консистории[57] шаги варварского княжича и шелест парчи, похожий на шелест лавровых листьев на ночном ветру. Мальчишка крался под занавесями, думая обмануть спафариев у входа в Тронный зал и подсмотреть за василевсом. Это была излюбленная забава всех маленьких варварских рексов, которых держали во дворце. Походка княжича изменилась за последние дни, и теперь звук его шагов не понравился силенциарию. В тот же день он высказал свои опасения Первому хранителю свитков, ведавшему обучением маленьких варварских рексов, которых держали во дворце.

-- Славянский щенок совсем перестал хромать,-- для начала заметил он.

-- Дело пошло быстрее, чем думали,-- остался доволен хранитель.

-- Не перестарались бы мудрые наставники,-- осторожно добавил силенциарий.-- Сегодня он выходил на охоту... однако же, когда подбирался к добыче, слишком рано выпустил когти... и выгнул спину.

Хранитель нахмурился и пристально посмотрел на Филиппа Феора.

-- Он от рождения вспыльчив и склонен к падучей,-- продолжал силенциарий.-- Не в моем ведении... и не мое дело знать, что теперь делают с ним в нижних пределах Халкея... но я предполагаю, что отвары слишком круты... и снадобья слишком сладки на вкус. Его сила и его желания могут проснуться слишком рано. Когда он вернется, его родственики могут заподозрить неладное. Все варвары обладают звериным чутьем... Особенно в своем роду Если случится непоправимое, то  с л у ч и т с я  слишком поздно.

-- Я передам твои опасения Учителям,-- хмуро пообещал Хранитель опечатанных слов.

Варварскому щенку в тот день удалось подсмотреть, как василевс собственной рукою прикладывает к свитку пурпурную печать. Он мог похвалиться перед сверстниками и подняться в их глазах. Но он забылся, глядя на мраморно-белую руку василевса и не почувствовал, как пол под ним дрогнул от тяжелой поступи спафария. Княжича высекли, как и полагалось, когда рексов ловили за их забавой. Он укусил дворцового палача за большой палец и не пролил ни одной слезы.

-- Волкодлак,-- и в третий раз повторил силенциарий Филипп Феор.

От горечи он сплюнул и заметил, что плевок его черен, будто он весь день просидел в коптильне.

Теперь страх силенциария гулял под его теплым гиматием, как вездесущий дворцовый сквозняк. Сквозняк то холодил ноги, то леденил сердце, то овевал змеиным дыханием шею и затылок.

Отвернувшись от черного пятна, оставшегося на корабле по левую руку, силенциарий наложил на себя крестное знамение и в своей молитве попросил милости у Господа.

“Глупая, дьявольская затея... Но Ты, Господи, свидетель -- не моя. Не моя,-- признавался Филипп Феор.-- Я ничего не видел своими глазами, Господи. Я не видел, каким огнем они подменили таинство Крещения и с каких крыш собирали дождь вместо святой воды. Я не слышал никаких слов. Я слышал, как они ходят, вот и все, что я знаю. Но Тебе ведомо: я предупреждал. Но меня никто не слушал... И вот что вышло из их учения. Они думали, что все скрыто. А теперь все их учение проросло шерстью. Волчьей шерстью. Прямо через парчу, Господи. Прямо через парчу!”

Когда на правом берегу загрохотали копыта коней и северские всадники, жаждавшие мести, стали пускать вдогонку кораблю горящие стрелы, силенциарий подумал, что наказания ему отныне все равно не избежать -- ни на земле, ни на суде Божьем.

Однако достигнув предела своих земель, северцы встали. Они побоялись ромейского колдовства, и их последние стрелы, шипя, жалили реку позади галеры. Дымки поднимались с воды и со щитов корабельной стражи.

Увидев, что опасность миновала, Филипп Феор приободрился и подумал, что Господь милостив, потому можно надеяться, что наказание, предназначенное  рабу Божьему Филиппу,  и будет не самым строгим, и дойдет до него не в первую очередь, как до главных виновников. В конце концов он, простой дворцовый силенциарий, оказался не по своей воле всего лишь перевозчиком чужого греха.

И теперь ему оставалось только довершить то, что не может не довершить перевозчик, уже достигший середины реки.

Тяжело вздохнув на закате дня, силенциарий Филипп Феор стал писать тайное послание хазарскому кагану.

Почувствовав скорую дорогу, в клетке из омеловых прутьев стал волноваться и распускать крылья гонец -- черный хазарский голубь с ястребиными когтями,  чешуйчатым клювом и двумя смарагдами в глазницах. Хазарские вестовые голуби летали только по ночам. Они легко находили путь до дворцовой крыши в Итиле по падающим звездам.

Всю ночь третий сын князя-воеводы Хорога просидел на пороге замежного Дома бродников, стоявшего на пяди ничейной земли. Он не решился войти в стены дома, сложенного на пять углов из цельных осиновых стволов так, что на углах “остатками” торчали корявые лапы корней. Венцы ничейного дома были связаны между собой только веревками из козлиной шерсти, а на кровле вместо дерна лежал стеблями вниз копченый камыш.

Молодшим запрещали приближаться к погосту, к Дружинному Дому, а пуще всего -- к Дому бродников. Пугали, что сразу забудут дорогу домой, а поведет морочная тропа в подземное царство, откуда уже никогда не докричишься до своих.

Княжич сидел без движения, не замечая, что подошвы его сапог начинают светиться, как гнилушки, а душа его мерила невидимую дальнюю дорогу, разыскивая в памяти вину.

Тонкий посвист крыльев, недоступный даже силенциарию, пронесся прямо над головой княжича и над крышей безродного дома. В своих когтях черный хазарский голубь крепко держал полторы сотни ромейских слов, свитых в змеиное кольцо.

В миг тайного перелета дурных вестей всю вину взял на себя тот, кто родился в душе Стимара по священному слову и благословению отца Адриана. Тот, второй, вернувшись из странствия души, говорил княжичу на ромейском наречии слова о гордыне и покаянии, складывавшиеся в тень креста слова, а княжич слушал и принимал их в свое сердце.

57

Консисторий или имперский совет (лат. consistorium) — в Древнем Риме и Византийской империи — административно-совещательный орган при императоре. Совет возник при императоре Адриане как совещательный орган для обсуждения законов. При Диоклетиане и Константине I функции консистория были значительно расширены. Председателем консистория был квестор священного дворца (quaestor sacri palatii) — главный юрист империи, а членами (comites consistoriales) — магистр оффиций, префект претория столицы и магистры армии (magister militum), два чиновника, отвечавших за финансы (comes rerum privalarum — комит частных дел и comes sacrarum largitionum — комит священных щедрот), препозит священной опочивальни (praepositus sacri cubiculi). Кроме того, членами консистория была часть сенаторов. Консисторий занимался обсуждением вопросов, связанных с законодательством, принимал представителей провинций и мог выступать в качестве суда по обвинениям в государственной измене. В консисторие был большой секретариат, состоявший из трибунов (tribunes) и нотариев (notaries), которых вместе часто называли референтами (referendarii). Часто к работе привлекались сенаторы, не являвшиеся членами консистория.