Страница 8 из 67
Илейко, вроде бы бестолково оглядываясь по сторонам, даже вздрогнул без всякого притворства. Один из приближающихся людей не похож на парня. Девка! Волосы космами (вот уж действительно настоящими космами!) ниспадают по плечам на спину. Может быть, они когда-то и собираются в косу, да вот только не знают они платка. Жизнь в лесу заставляет забыть всякие головные уборы.
Именно волосы, не стриженные и свободные от любых платков и шапок, помогают чувствовать пространство вокруг себя. В лесной глухомани это очень важно, потому что прочие чувства животного мира, как то — обоняние, слух и зрение — у людей никак не сравнятся со звериными. А жить хочется всем. Поэтому только такой человек, пусть даже и "заклятый", начинает конкурировать с окружающей средой, начинает не проигрывать в своей борьбе за существование. Только волосатый. "Лысым здесь не место".
Человек носил шапку издавна не только для того, чтобы голову свою греть. Особенно внутри человеческого общества: всю ненависть и соучастие, ложь и правду — можно было уловить, даже без ненужных и подчас опасных контактов. Поэтому, чтобы скрыть свое отношение к человеку на макушку напяливали кусок ткани, либо меха.
Когда вокруг собирается много самого разнообразного народа, то прикрытые шапкой волосы помогают скрыть не только свои коварные замыслы, но и не получить на себя такую порцию негатива, что потом начинают одолевать мигрени, мучать кошмары и вообще становится плохо. Укрыть голову — своего рода защититься. Еще можно остричь кудри, либо вовсе — сделаться плешивым. Kalju (плешивый, в переводе, примечание автора) был несчастным человеком, своего рода инвалидом, лишенным возможности чувствовать мир. Но потом волосы начали стричь, а лысые вообще пристроились на самых верхних ступенях иерархических лестниц. Им не надо ничего чувствовать, они все и так знают, поэтому легко решают любые вопросы. В зависимости от советов "внутреннего голоса", то есть — совести, или того, что получилось на месте ее.
Конечно, существуют различия в этом "волосяном" деле — люди-то все разные. Женщинам тяжелее всего. Они слабы, потому что созданы вовсе не для борьбы и противостояния. Они сильны только в любви. И также сильны, причем кратно — в ненависти. Нельзя женщинам впитывать людскую злобу, она в них растворяется, как вода в губке. Поэтому и ходили женщины в платках, чтоб всякая мерзость не приставала. И не только на службе в церквях. Вообще — в любом общественном месте, поэтому этикет и не приписывает им обязательно "простоволоситься".
Но если случилось так, что отравились в женщине естественные ее качества любви и созидания, то мужчины могут трепетать: переворот к ненависти и разрушению будет столь категоричным, что плакать будут все, сильный пол — в первую очередь.
Поэтому в той растрепанной "заклятой" Илейко вычислил главаря. Она, падла, скоро, едва Мишкины усилия будут слабеть, все комедиантство лива раскроет в один взмах ресниц. Да и сейчас, когда "коллеги", криво ухмыляясь, сужают свой круг ко все еще временами бликующему "троллю", держится наособицу, не до конца избавившись от чувства какого-то подвоха.
Она права, она не может быть обманутой, она, черт возьми, ведьма! Она ведает, она уже открывает рот, чтобы отдать приказ бить из луков. Ее мысленный посыл дошел до мозга косматых мужиков, они остановились и недоуменно начали смотреть друг на друга. Илейко больше не имеет времени для продолжения своей игры, да она, по сути, ему уже и не нужна. Цель была одна — вычислить мозговой центр, обнаружить наиболее чувствительное существо. В самом-то деле, должны же эти несчастные "заклятые" получать каким-то образом наставления по дальнейшим действиям! Не с почтовыми же голубями приходили к ним вести! Кто-то должен был их организовывать, и этот кто-то — женщина. Точнее, она могла бы быть женщиной. Да вот приняла на себя заклятье.
"А глаза у нее — черные-черные", — подумал Илейко, лишь только один раз в них взглянув, да и то на долю мига.
Он сделал рывок вверх, словно собираясь подпрыгнуть на месте, но ноги от земли не оторвал. Правой рукой через левое плечо лив ухватился за всколыхнувшуюся под рубашкой рукоять булавы, бросился вперед наземь, переворачиваясь через голову с уже вытащенной палицей. В этот момент их глаза с "заклятой" встретились. А в следующий — он уже метнул свое оружие, целясь в исковерканный рождающимся криком оскаленный рот.
Мимоходом отметив про себя, что он почему-то обжег ладонь, отбросив все сомнения в своем неудачном броске, Илейко ринулся к ближайшему лиходею. Тот заполошно искал концом стрелы тетиву, но ни в коем случае не успевал. Во-первых, расстояние между ним и преобразившимся "троллем" было невелико, во-вторых, чтобы дернуть колчан пришлось сбросить под ноги жуткого вида крюк — последний, вероятно, служил излюбленной "игрушкой" в общении со слабыми.
Но прочие три человека вполне успевали и наложить тетивы, и пустить стрелы в цель. Что и было проделано безотлагательно. Все выстрелы нашли свою мишень — стрелять с такого расстояния мог бы даже великий князь Владимир Мстиславович, чтобы объявить себя снайпером. Вот только цель претерпела изменение: она перестала быть Илейкой, зато легко стала безымянным "заклятым".
Дело в том, что лив, сблизившись с врагом, так и не успевшим вооружить свой лук, рывком сдернул его тело на себя, прикрывшись им, как щитом. Все стрелы с чмоканьем вошли тому в спину, что нисколько его не порадовало. Он вздрогнул, всхлипнул, пробормотал на кестеньгском языке: "За что?" и испустил дух.
Илейко поморщился, поворотил нос в сторону и закричал боевой клич, побежав с чужим телом наперевес по направлению к врагам. Клич отчего-то не удался — то ли потому, что не набрал в легкие воздуха, боясь задохнуться, то ли потому что, кувыркаясь, досадил себе некий чувствительный орган, который иногда вынуждает взрослых мужчин говорить детскими голосами.
А потом в действиях лиходеев, доселе слаженных, наступил некий разлад. Вряд ли они испугались замершего на высокой ноте крика "Ааааа", или смутились от запаха. Дело было в другом.
Один "заклятый" развернулся спиной к подбегающему ливу и явно выказывал намерение удрать. Другой — смотрел на него и колебался. Третий, воинственно раздув ноздри, уронил лук, развел руки по сторонам, причем, в одной оказался зажат большой тесак и заревел, как олень, выискивающий соперника. Голос у него оказался хорошо поставленным и обладал настолько густым басовым тембром, что с деревьев, буде сейчас осень, обязательно посыпалась бы листва.
Вот в него и запустил беспомощным телом Илейко, предположив, что другие "заклятые" на этот исторический момент не столь важны. Противник перестал зычно реветь, отмахнулся от летевшего в него мертвеца, причем настолько изящно, что голова покойного полетела в одну сторону, а прочее — в другую. Вырвавшийся из обрубленной шеи фонтан крови продолжил предполагаемую ливом траекторию броска и щедрым плевком окропил лицо "заклятого". Тот не мог не зажмуриться.
Это позволило Илейко сократить расстояние и предстать перед очами врага на расстоянии вытянутой руки. Надо отдать тому должное, он не испугался. Окровавленное лицо даже осклабилось в подобие злорадной гримасы. "Заклятый" радовался драке, нож давал ему некоторое преимущество. Но воспользоваться этим преимуществом лив ему не позволил.
Илейко коротко без замаха ударил противника в голову сначала правой, потом левой рукой, затем присел, пропустив над головой зажатый в кулаке врага нож, изначально намеревающийся достать его горло. "Заклятый" оказался крепким парнем, или, быть может, это лив ударил, не вложившись. Поспешил, так сказать.
Исправляя положение, он снизу вверх выбросил свою руку, доставая чужой подбородок, а потом сразу же другим кулаком по печени. Это проняло врага, хоть и голова его не оторвалась от шеи, но глаза подернулись загадочной дымкой, и взгляд уплыл куда-то вдаль. В этот момент его восприятие окружающего пространства нарушилось, словно кто-то большой заслонил собой весь свет. Ну, а появиться свету было уже не суждено.