Страница 64 из 67
— Чертовы русы, — сказал он на юксюярвском языке.
Парень отпихнул ногой мужчинку из гильдии ладожских музыкантов и склонился над Садком.
— Вот черт, а кто же там сидит? — спросил он сам себя.
Затем он попытался снегом привести в чувство изрядно помятого сторожа. Тот откликнулся, но откликнулся слабо. Постонал и чуть было обратно не соскользнул в беспамятство. Но парень ему не позволил.
— Кто вместо тебя сидит на стреме? — спросил он.
— А драться не будешь? — с трудом выговаривая слова, отозвался Садко.
13. Кулачный бой.
Спасителем Садка оказался тот самый соглядатай, что временами с холма наблюдал за выполнением сторожами своих обязанностей. Такая практика, помогающая избежать ненужных разборок в случае попыток взлома торговых домов, существовала. Хозяева нанимали какого-нибудь проверенного и незаинтересованного человека, тот время от времени подсматривал: как там служба несется?
Он помог собрать со снега развалившиеся угощенья и довел Садка до ворот, за которыми уже строго сопел Жужа.
— Стало быть, музыкант? — поинтересовался парень.
Садко не стал скрывать свои вылазки в гуляющий народ, рассказал также об установленном чучеле, но просить, чтоб это оставалось тайной от хозяев, не решился. Да и не хотел. Пусть соглядатай сам придумает, как поступать.
— Садко, — вместо очевидного ответа представился он и протянул руку для рукопожатия.
— А я — Чурило, — пожал руку парень. — Чурило Пленкович.
Жужа за забором перестал сопеть и убежал по периметру. Вероятно, посчитал нужным не мешать спокойной беседе двух человек. Пусть за забором хоть вприсядку танцуют, это его не касается.
— Нечего тебе в Ладоге делать, — сказал Чурило. — Иди в Новгород, раз здесь ничего не держит. Представься тамошним музыкантам, авось пристроят куда-нибудь. Может быть, не все такие поганые, как местные. Хотя и здесь можно было договориться. Заранее, конечно, но ты даже и не пытался. А после известных событий играть тебе спокойно не дадут.
В словах соглядатая был резон, здравый смысл подсказывал, что так и надо поступить. Но сегодняшнее событие разозлило музыканта. Это не он напал, это на него напали, даже не попытавшись потолковать, вразумить. Поэтому он сказал здравому смыслу: ну, это вряд ли. Идти на поклон к каким-то халтурщикам, чтоб потом пиликать то, что они разрешат, одобрят, утвердят? Зарабатывать на хлеб с маслом и дуть щеки — музыкант, блин, творческая личность, к Ярицслэйву пожал-те, песенку ему сыграть про его ум, разум, патриотизм, заботу? А не пошел бы этот Ярицслэйв вместе со своими князьями!
Вслух Садко говорить ничего не стал. Это его личное дело, как дальше-то жить.
— Спасибо, тебе, Чурило, за помощь, — с чувством проговорил он. — Без тебя мне б не пережить сегодняшних гастролей.
— Это уж точно, — улыбнулся тот.
— Встает Чурило ранешенько,
Умывается Пленкович белешенько,
Улицами идет, переулками.
Под ним травка-муравка не топчется,
Лазоревый цветик не ломится.
Желтыми кудрями потряхивает:
Желты-то кудри рассыпаются,
Бывскатен жемчуг раскатается.
Где девушки глядят — заборы трещат,
Где молодушки глядят — оконенки звенят,
Стары бабы глядят — прялицы ломят.
Половина Чурилушке отказывает,
А другая Чурилушке приказывает (из народной былины прионежья "Чурило Пленкович", примечание автора),
— пропел, отчаянно бубня разбитыми губами, Садко.
Чурило заулыбался, поправил на себе тяжелую шубу, образовавшуюся на плечах неведомо откуда, и все-таки поинтересовался:
— Это еще что такое?
— Да вот, песня родилась, пока с тобою тут разговариваю, — пожал плечами музыкант.
— Талант! — восхитился соглядатай.
— А то! — согласился Садко. — Так, говоришь, к музыкантской гильдии с поклоном идти?
Чурило, не ответив, двинулся прочь. У него, видимо, еще были объекты, нуждающиеся в его внимании. Отойдя на десяток шагов, он повернулся и махнул рукой:
— Я тебе не советчик! Спрашивай, как быть, у своего вдохновения!
— У кого? — не понял Садко.
— У таланта! — ответил Чурило и вновь зашагал своей дорогой, напевая при этом песню про себя. Запомнил с первого раза.
Музыкант пробрался к торговой избе, и под вопросительный взгляд пса присел возле его конуры. Жужа несколько раз обнюхал своего друга и сверток в его руках. Запахи его явно взволновали. Садко выложил в миску наиболее пострадавшую в драке еду, но собака продолжала выказывать некое беспокойство. Несколько раз пес лизнул ему руки и норовил коснуться лица. Раньше такого не было, да раньше никто музыканта до крови и не бил.
— Ешь, Жужа, — устало сказал Садко. — Так бывает. В собачье время живем. Искусство должно быть с кулаками. No pain, no game.
На следующий день он отправился с визитом к Василию. Видок у музыканта был, что надо: под глазами синева, губы надулись, все бока жестоко болели. На месте драки уже никого не было, только две вороны ожесточенно бились головами о замерзшую землю. Так, наверно, они добывали себе пропитание — то ли вывалившуюся еду, то ли превратившуюся в лед кровь.
— Приятного аппетита, дуры, — сказал им Садко.
Те на всякий случай отпрыгали в сторону и хором ответили словами признательности на вороньем языке:
— Кар!
Побитые русы куда-то делись, впрочем, как и мужичок, и обломок бревна с собою утащили. Очень хотелось надеяться, что их соратники не набегут, чтобы добить. Местных музыкантов Садко почему-то не опасался: если бы они могли, то не нанимали бы людей со стороны для решения своего вопроса. Однако с выступлениями придется завязать. По крайней мере, на месяц. Близились святки, народу развлечений подавай, вот пусть и развлекаются с признанными музыкантами. А у него и без того забот хватает.
Василий вышел не сразу. Сначала ругалась Василиса, намекая на помятый и местами переливающийся цветами радуги внешний вид. Потом всплеснула руками Чернава, выбежавшая на голос матери. Только затем появился и сам хозяин.
— Если ты за милостыней, то я не подаю, — поздоровался Василий.
— И тебе не болеть, — ответил Садко.
— Ну? — спросил хозяин. На синяки и ссадины он принципиально внимания не обращал. Вообще-то музыкант и не думал давить на жалость.
— Научи меня кулачному бою, — без всяких обиняков предложил Садко.
— Хм, — усмехнулся Василий. — Смотрю, кто-то тебя уже поучил.
Однако его настроение сделалось уже не столь грозным, можно было и поговорить. Они прошли в хоромы, куда сразу же прибежала с бодягой Чернава.
— Мажься — поможет, — сказала она. — Средство проверенное.
И загадочно посмотрела на отца. Тот только хмыкнул.
— Так это тебя ночью приласкали русы? — спросил Василий, дождавшись, когда дочь уйдет.
— Откуда тебе это известно?
— Так Ладога — это же не лесная глушь, тут люди привыкли общаться между собой, — ответил хозяин. — А если есть повод для разговора, то они общаются много.
Садко ничего не сказал, только развел руки в сторону и скривился от боли.
— Ладно, не суетись, — шевельнул ладонью в успокаивающем жесте Василий. — Русбой, конечно — сила. Вот только эти русы, будто бы и не русы вовсе: втроем на одного мальчишку? Оно, без сомнений, понятно — развелось этих парней, как собак нерезаных. Особенно среди слэйвинов. Того и гляди, каждый слэйвин русом с рождения сделается. Но как же тебе удалось от них удрать?
— Я и не удирал, — ответил музыкант и зачем-то добавил. — Они первые начали.
— Ну да, ну да, — усмехнулся хозяин. — А я-то тебе зачем тогда нужен, раз ты троих раскидал?
— Так это, — замялся Садко. — Мне помогли. Да и повезло здорово.
— Кто помог? — быстро спросил Василий.
— Будто бы сам не знаешь! — слегка начал заводиться парень, уже уставший от такого разговора. — Люди помогли.
Имя Чурилы он называть не стал. Пусть эта информация, если на то уж пошло, поступит от самого Чурилы.