Страница 56 из 67
"Ничего, ничего", — про себя решил Родя. — "Это все последствия шока. Не каждый может перенести сосуществование с бесом без последствий для себя. Скоро они подобреют и скажут мне спасибо".
Он, наконец, сориентировался в пространстве, отметив про себя причину этого своего долгожданного прозрения. Понятное дело, со спутницами делиться открытием он не стал. Скоро признаки близости к реке стали очевидны: направление течения ручейков, тропы какие-то звериные, опять же. Идти по этим дорожкам было легче, хотя существовала определенная опасность встретиться с кем-нибудь внушительным, бредущим на водопой, например с кабаном. Но то ли выбранная тропа была не кабаньей, то ли злобные лесные свиньи уже утолили свою жажду, а без цели шляться туда-сюда не считали нужным, никто по пути не встретился.
Зато обе женщины стали вести себя самым свинским образом. Родя слушал их и краснел. Не имевший никакого опыта общения с прекрасным полом, он предпочитал молчать, очень стыдясь допущенной в лесу промашки. Если они так вели себя после успешного, как ему верилось, изгнания беса, то что же с ними должно было твориться с таковым во главе? Дамочки были старше его, поэтому на них он не смотрел, как на потенциальных подружек. С каждым новым поворотом, с каждым новым словом, брошенным ему в спину, они переставали казаться ему вообще людьми. Так, бредущие на водопой кабанихи.
К реке они вышли в достаточно глухом месте — вокруг одни кусты и ни намека на ногу человека. Даже на руку человека ничего не указывало, не говоря о других частях тела. Казалось, женщины этому только обрадовались. С еще большим воодушевлением они взялись за оценку провожатого, делая ударение, почему-то на их встречу с лосями. Очевидно, именно с этого момента они потихоньку начали приходить в себя. Какая досада, лучше бы им овцами остаться, нежели в свиней воплотиться.
Дело близилось к вечеру, ночевать под открытым небом, да еще и в такой компании было бы замечательным событием. Оставалось только идти вдоль реки, надеясь набрести рано или поздно на переправу. Ополоснув лицо и руки в речной воде, Родя уже собирался двигаться назад, но передумал. Может быть, виной этому была мысль: бросить к чертовой матери этих злобных теток на произвол судьбы и комаров, а самому кинуться в воду и плыть по течению, надеясь прибиться к другому берегу. Или, возможно, шлепки по воде, достигшие его слуха, навели на другую мысль: если что-то плюхает — то это могут быть весла, которые сами по себе так вести себя не могут.
Звуки по воде распространяются со скоростью света, поэтому он сложил руки рупором и почему-то на тихвинском языке проговорил очень громким голосом:
— Эй, на барже, помощь окажите!
Кричать Родя постеснялся, но все равно слышно должно было быть и в самом Тихвине, едкие женщины за спиной сообща вздрогнули и подпрыгнули на месте на локоть в высоту. Появилась слабая надежда, что они вновь впадут в ступор, но она быстро развеялась гневными возгласами:
— Ты что же это орешь, как ненормальный, поганец!
— Совсем из ума выжил, засранец!
Да, с такими попутчицами каши не сваришь! Даже из топора, потому что возникнет горячее желание: стукнуть этим самым топором по темечку — и в колодец. Не себя, конечно, а злобных дамочек, одну за другой. Так воспитываются душегубы.
Тем временем на лодке крик, точнее — крики, были услышаны.
— Кто это тут балует? — сказал суровый голос.
Родя приветственно замахал рукой появившейся почти на середине реки посудине средних размеров, на каких развозят между деревнями по реке всякие грузы. Лодка в ответ тоже помахала руками с зажатыми в них веслами, заложила лихой вираж, против течения подкралась к берегу, бросила носовой якорь, потом — кормовой и произнесла тем же суровым голосом:
— Ну?
— Сами-то мы не местные, — начал, было, Родя.
— Короче.
— Девочек перевезите?
Девочки в кустах принялись активно возмущаться. Музыкант повернулся к ним, состроил свирепую рожу и, как можно зловещей, прошипел:
— А то укушу.
Ребята на лодке сидели, конечно, очень выразительные: лохматые, красномордые, выдыхающие перегар залитого ранее эликсира, который повышает смелость, находчивость и остроумие.
— Девочкам — всегда, пожалуйста, — сказали они и подняли вверх кривые, как когти указательные пальцы. — Но — за плату.
Они бросили на берег кошку с привязанной веревкой, не ту кошку, что мяучет, а ту — у которой железные когти количеством три. Подтянули нос лодки к берегу и спустили широкую доску.
— Залазь!
Родя чуть ли не пинками загнал удрученных женщин на борт, а сам не полез.
— Э, — сказали девушки. — А ты как?
— Их там встретят, — крикнул Родя, забрасывая обратно доску-сходню. — Просите у них больше, у них денег, как у дураков фантиков.
Женщины опять заругались и продолжали это дело достаточно долго, пока лодка не скрылась за поворотом. Ребята принялись грести с удвоенной энергией: возможность получить неплохой калым за доставку их воодушевила гораздо больше, нежели призрачная вероятность большой и чистой любви со случайными попутчицами.
— Земля, прощай! — попробовали перекричать женщин гребцы.
— В добрый путь, — помахал им рукой Родя и вздохнул с облегчением.
10. Садко.
Спустя много лет это расставание с озлобленными женщинами воспринималось по-прежнему с улыбкой. Родя тогда дал себе торжественную клятву, что никогда не будет иметь дел с Чернавками и Василисами. Так звались те попутчицы, что когда-то плутали с ним по лесам и болотам, двигаясь к Свири.
Теперь-то он знал, что они пришли к Александру не просто так, чтобы подлечиться, заделать, так сказать, прореху в душевном своем состоянии. Цель у них, а, точнее, у того, кто их направлял, была совсем другая.
У женщин судьба сложилась, прямо сказать, непросто.
Одна в молодости была не кем-нибудь, а цесаревной. Все бы ничего, да цесаревной-то она была лягушкой. Так, во всяком случае, ей мнилось. Конечно, виной случившейся метаморфозы был скверный характер, настолько скверный, что ее надменность закономерно привела к баловству с колдовством. Сама Василиса считала себя прекрасной, ну да — девица была знатная, нос выше самого высокого потолка. Бегали за ней всякие ушлепки и тут же стелились под ноги, правильные же пацаны страдали молча. Василиса над ними глумилась с особым цинизмом.
Впрочем, дело-то возрастное, стало быть — проходящее. Но глупая спесь выплеснулась в гадание, точнее — в кривляние. Собравшись с духом перед зеркалом и свечами, надо вести себя соответствующим образом. Глумиться нельзя. Тогда уж лучше и не садиться. Манерничать можно перед такими же, как и сама — перед людьми. Перед дверью в Навь поступки могут расцениваться иначе. Легкомысленность в некотором роде опасна.
Вот и стала Василиса лягушкой. Ей об этом поведал бес, с той поры сделавшийся вторым "я" натуры цесаревны. Бес рулил ею, как хотел, а хотел он не по-человечески. Вообще-то князья из благородного слэйвинского сословия грешат бесовством. Порой в них и ничего человеческого-то не найти. Ну, так это никого не удивляло, да и никогда, пожалуй, не будет удивлять.
Одно дело самому достигать вершин, другое — когда тебе бес, не обремененный никакими моральными ограничениями, помогает. Впрочем, помощь беса — неизменно добровольная, у человека всегда есть выбор. Насильно никто не тянет.
Цесаревна-лягушка, сделавшись таковою, несколько подрастеряла своих многочисленных поклонников. Кому охота коротать время рядом с холоднокровной особой? Люди Василисой воспринимались, как мухи: хлоп, по башке — и нету. Хорошо, хоть есть их не пыталась. И пить тоже.
Однако природа берет свое, тяготить стала ее "лягушиная кожа", сбросить бы! К тому же подвернулся со своей стрелой (амурной) знатный человек. И внучатая племянница заграничного басилевса с непроизносимым именем, ставшая для важности и удобства басилевшей, а, позднее, просто Васей, решилась на отношения.