Страница 60 из 62
Медленно потекли минуты. Улица была попрежнему пустынна, только лохматый пес с поднятым хвостом пробежал мимо, сунулся было в нишу, но, получив пинок ногой, убежал, скуля, прочь.
Шатилов, кутаясь в плащ, сказал:
— Я государыне обещал к завтрему Тагена доставить. Живого или мертвого… Не дам ему спуску: и за давешнее, и за умышления против государства.
— Это всего важнее: грозен враг за горами, а грознее того за плечами. Не будь таких молодчиков, как Шлимм, а в Петербурге таких, что ему сродни, мы давно бы Фридерика побили.
И опять наступило тягостное ожидание. Сутулый человек в овчинном тулупе прошел мимо торопливой походкой. Дойдя до угла, помедлил и, оглядевшись, зашагал обратно.
— Не тот ли? — шепнул Шатилов.
— Кажись, нет! Тот одет иначе, по виду старше. А впрочем, в этакую темень не разберешь.
Человек снова повернул, остановился подле высоких чугунных ворот и, высекши огонь, закурил трубку.
Прошло добрых полчаса. Человек все так же стоял, прислонившись к воротам. Ветер еще покрепчал, стрела в руках амура дрожала под его порывами.
Вдруг Шатилов ощутил на своем лице прерывистое дыхание друга.
— Глянь-ко!
Давешний прохожий в тулупе был уже не один. Рядом с ним стоял высокий человек. Он что-то говорил ему, указывая рукою на ворота, которые были теперь чуть приотворены. Потом оба быстро зашагали. С каждой секундой фигуры их становились все более отчетливыми. Ветер разорвал полотнище туч, выглянула, как в оконце, луна и озарила все бледным светом. Шатилов вгляделся и вдруг впился в плечо Ивонина.
— Он!
— Сам догадался: я того, другого, признал. Переоделся он.
— Ну, так с богом!
Шедшие уже поравнялись с амуром. Шатилов, держа в руке пистолет, выступил вперед и загородил им дорогу.
— Здравствуйте, господин Таген.
Высокий повел плечами.
— Вы ошиблись, сударь.
— Извините! Я хотел сказать: барон Шлимм.
— Вы снова ошиблись. Мня зовут иначе.
— Будто? А ведь я вас, барон, еще с той поры помню, как вы в деревню Малиновку наезжали. А потом мне о вас говорил поручик, коему сегодня по вашей вине голову срубили. Извольте же, господин Шлимм, следовать за мной.
Шлимм резко отдал какое-то приказание своему спутнику. Тот вдруг прыгнул вперед и согнутым коленом ударил Шатилова в живот, одновременно выбив из его руки оружие. В то же мгновенье Шлимм выхватил пистолет. Шатилов увидел прямо перед собою длинное дуло. «Так вот она какая, смерть», мелькнула у Шатилова мысль. Однако выстрела не последовало. Скорчившись от тупой боли в животе, Шатилов мельком увидел, как Шлимм осел под навалившимся на него человеком. «Ивонин! Молодчина!»
Сутулый немец вторично бросился на него. Шатилов откинулся в сторону и наотмашь ударил нападавшего кулаком. Тот упал. Не глядя на него, Шатилов устремился к нише, где на земле, у подножия бесстрастного амура, катались по земле два человека. Рыча от бешенства, он схватил за ворот пруссака, рванул его так, что почти поднял на воздух, и с силой бросил оземь. Тот застонал и остался лежать. Шатилов, не отводя глаз от поверженного Шлимма, поднял лежавший на земле его пистолет. Второй немец, увидев это, пустился бежать, и через мгновенье скрылся во тьме.
— Чорт с ним! Лишь бы этого взяли… — Ивонин, тяжело дыша, поднялся и жестко сказал: — Довольно фокусов! Подымайтесь, господин барон.
Шлимм медленно повернулся, попробовал подняться, но опять сел.
— У меня сломана нога. Я не могу встать, — сказал он сквозь зубы.
Шатилов наклонился над ним.
— Какая нога?
Вдруг пруссак выхватил из складок плаща кинжал и занес его над Шатиловым.
— Берегись, Алеша! — крикнул Ивонин.
Стремительным движением он упал на Шатилова, прикрывая его своим телом и в то же время силясь поймать руку с кинжалом. Но сделать это он не успел. Немец, далеко отведя руку, с размаху вонзил лезвие ему в шею.
Все произошло в одно мгновенье. Шатилов, еще не понимая толком, что случилось, но инстинктивно осознавая опасность, направил на пленника его же пистолет, который он еще держал, и нажал курок. Сверкнула молния выстрела… Шлимм опрокинулся навзничь.
Шатилов повернулся к другу. Ивонин лежал недвижим, под головой у него расплывалась большая красная лужа.
— Борис!
Ивонин не отозвался, только слышно было, как глухо стонет Шлимм. Дрожащими руками, обрывая пуговицы, Шатилов расстегнул мундир Ивонина и приложил ухо к его груди. Сердце его билось.
— Лекаря! Эй, люди! — закричал он не своим голосом.
Но и без того уже бежал, привлеченный выстрелом, народ. Хлопали двери домов, улица наполнилась встревоженными голосами.
— Лекаря! Скорее! — в отчаянии кричал Шатилов. Кто-то с чадящим фонарем в руке метнулся обратно и через несколько минут воротился, ведя за собой грузного мужчину в длинной шубе, из-под которой виднелись голые ноги. Сгрудившаяся толпа расступилась. Мужчина склонился над Ивониным, потрогал его, посмотрел при свете фонаря на зияющую рану и молча поднялся.
— Помер, — сказал он неожиданно тонким голосом. — По жизненной жиле удар пришелся.
В толпе обнажили головы. Какая-то женщина заголосила..
Лекарь между тем наклонился над Шлиммом.
— Живой покуда, — пробормотал он сердито, — да недолго жить будет. Пуля-то в упор, видно…
Шатилов не ответил, даже не повернул головы. Стоя на коленях подле трупа Ивонина, он, казалось, застыл.
Кто-то осторожно дотронулся до его плеча.
— Ваше высокобродие! I Надо их унести! Туточки недалечко…
Шатилов, недоумевая, посмотрел на квартального, потом безучастно поднялся.
— Ах, да! Конечно! Сделай, братец! И того, второго, тоже.
Подняв окровавленный кинжал, он машинально обтер его и положил в карман плаща.
— Что же! Пойдем!
…………………………………………………………………………………………………
На длинном столе, под иконами, прикрытое белоснежной простыней, лежало тело Ивонина. У изголовья — шпага и дважды простреленный в бою мундир.
Приходили офицеры, истошно плакали какие-то богомольные старушки, приезжал шталмейстер двора, спрашивал от имени государыни, есть ли кто из родных покойного, о ком надлежит позаботиться. Нет! Родных после подполковника Ивонина не осталось!
К вечеру комната опустела. Только три человека остались в ней. Ольга, сотрясаясь от рыданий, убирала цветами тело. Шатилов недвижно стоял, вглядываясь в последний раз в лицо того, кто спас ему жизнь. Время от времени по щекам его катились слезы, но он не замечал их.
Одна Катерина не плакала. Она встречала и провожала приходивших, отдавала распоряжения и почти не смотрела на Ивонина. К чему? Разве в ее сердце не был навсегда выжжен его образ, каждая черточка? Разве не звучал в ее ушах его голос? Разве ее любовь могла потускнеть даже от той немыслимой скорби и горя, которые затопили ее сердце?
— Катюша! Поплачь! — целовала ее Ольга. Катерина смотрела на нее невидящими, сухими глазами:
— Слез нет! От сердца иверень[50] остался. Странно как: один человек помер, а весь мир божий сразу пустой стал.
— Завтра схороним его… Вернемся в Поджарое, душа твоя переболит…
Катерина покачала головой.
— Нет! Я обратно в Иркутск поеду. Доживать век. Что сил, что сердца осталось — детям отдам. Не судьба мне выпала…
Она подошла к Шатилову.
— Алексей Никитич! Ольга мне все поведала. Любите же ее крепко. Будьте счастливы за себя и… — она помедлила, с невыразимой грустью смотря на прикрытое саваном недвижное тело, — и за Бориса.
Ольга глухо зарыдала, припав к Шатилову. Когда он поднял взгляд, Катерины уже не было в комнате.
Эпилог
Летним днем 1765 года подполковник Шатилов, возвращаясь в Петербург из командировки, проезжал село Новая Ладога. Лошадь его расковалась, и пока денщик отправился разыскивать кузнеца, сам он решил побродить по селу. Посасывая трубку, он, не торопясь, пошел кривой улицей, заранее зная, что представится сейчас его взору: покосившиеся избы, голопузые ребятишки у крылечек, заросшие репейником дворы, на задворках лужи помоев, в которых барахтаются свиньи, бедность… Но, к его удивлению, ничего этого не оказалось. Избы были прочные, свежепобеленные, дворы подметены, одежда на мужиках целая и довольно чистая. Чем дальше, тем больше он дивился: на площади, на песчаной, сухой почве, был разбит сад. Молодые деревья покачивали ветвями, разносился птичий щебет, в центре был устроен небольшой фонтан. Чуть подалее — обширное каменное здание, на дверях надпись: «Школа».
50
Иверень — осколок, черепок.