Дорога на Берлин

Он стал добиваться, чтобы его назначили не в очередь в караул. Третьего июля пришло назначение, и он тотчас заступил место караульного начальника.

Он не был спокоен. Сердце грызла тоска, томили предчувствия: ведь он неудачник, не то, что Гришка Орлов. Может, отказаться от замысла?

Но, думая так, он сознавал, что не откажется, он слишком далеко зашел — если не в действиях, то в мыслях своих. Отступить без борьбы, навеки примириться с лямкой пехотной поручичьей службы, отказаться от плана, так подробно продуманного… Чем больше деталей он представлял себе, тем реальнее и осуществимее казался ему замысел. Он скорбел об одном: нет у него товарища, не с кем разделить страшное одиночество свое. А надо бы, надо бы сыскать хоть одного человечка.

Ввечеру он встретился с капитаном Власьевым. Внезапная мысль овладела им. В несколько шагов он догнал Власьева и без всякого предупреждения сказал:

— Капитан! Я хочу открыться вам в некоторых своих намерениях. Обещайте только, что не погубите меня прежде предприятия моего.

Власьев отшатнулся, испытующе посмотрел на бледное, искаженное лицо Мировича.

— Когда оно такое, чтоб к погибели вашей следовало, то я не только внимать, но даже слышать о том не хочу, — сказал он резко.

— Да вы ранее выслушайте! — растерялся Мирович. — Зайдите ко мне в кордегардию посидеть.

— Нам никогда и ни к кому ходить не разрешается, — возразил капитан и, круто повернувшись, удалился.

Мирович медленно прошел в пустую кордегардию. Стало быть, один против Екатерины, Орловых, против всех… Но мысль об отступлении ни разу не шевельнулась в нем. Он уже не владел своим замыслом, он сам был во власти его.

Сперва он вызвал своего вестового, дал ему 25 рублей ассигнациями и объявил, что в крепости содержится государь Иван Антонович, которого должно освободить; многие солдаты согласны на это и нужно склонить остальных. Вестовой, держа руки по швам, сказал казенным голосом:

— Так точно! Ежели солдатство согласно, то и я не отстану.

Вслед за тем Мирович позвал поодиночке трех дежурных капралов; с каждым из них повторился тот же разговор, и все они давали такие же ответы.

Пробили тапту[48]. Мирович почувствовал страшное утомление. Войдя в офицерскую кордегардию, он разделся и лег. Начало положено — разговоры его должны вызвать брожение среди солдат. Он повременит несколько дней, увеличит число своих сторонников, а там совершит переворот. Все же на душе у него было тяжело. Он дважды вставал, подходил к окну, слушал протяжные окрики часовых…

Наконец он забылся. Во сне он увидел утонувшего друга, Ушакова. Тот протягивал к нему руки, улыбался и звал к себе. «Но ведь он мертв», с ужасом подумал Мирович. Ушаков окликнул его настойчивее. Мирович вскрикнул и открыл глаза.

Перед койкой стоял заспанный курьер и рапортовал, что комендант недавно приказал пропустить из крепости гребцов, а сейчас впустить канцеляриста и гребцов.

— Хорошо, — махнул рукой Мирович.

Он остался лежать в темной кордегардии, закинув руки под голову. «Что это за канцеляриста привезли в крепость?» лениво проползла мысль. Вдали хлопнул одинокий выстрел, подчеркивая тревожную тюремную тишину. Внезапно курьер снова появился на пороге: комендант велел выпустить гребцов из крепости.

Мирович одним прыжком вскочил на ноги. Три пропуска подряд, что бы это значило?

Конечно же, это комендант посылает в Петербург донос на него: видно, кто-то из капралов проболтался, не то Власьев. Завтра приедет начальство, его схватят, сошлют, когда он почти у цели. Надо спешить, предупредить их…

Не помня себя, он схватил мундир, треуголку и шпагу и, раздетый, вбежал в помещение караульной команды.

— К оружию! — крикнул он отчаянно. Голос его прозвучал по-чужому. Он удивился этому, но не было времени задумываться. Со всех сторон сбегались солдаты. Стоявшие в козлах ружья были в минуту разобраны. Торопливо надев мундир, Мирович вышел на середину комнаты.

— Смирно! — скомандовал он. — Заряжайте ружья с пулями, капрал Кренев пусть бежит к воротам, к калитке: никого ни в крепость, ни отсюда не пускать.

— Стой! — раздался в этот момент зычный окрик. — Для чего так без приказу во фронт становятся и ружья заряжают?

То был комендант, выскочивший на шум из своего помещения: Мирович, не давая солдатам опомниться, подбежал к нему.

— Что ты здесь держишь невинного государя? — дико вскричал он и сильным ударом по голове свалил коменданта с ног.

— Бери его, — приказал он солдатам, — сажай под караул, да не токмо разговаривать, но и выслушивать его речи не смей.

Двое солдат тотчас схватили под руки окровавленного офицера и повели его на гауптвахту. Мирович обернулся к шумящей толпе, и все сразу стихли.

— Стройся в три шеренги, — скомандовал он привычным, негромким голосом. От недавнего волнения не осталось и следа. Он ощущал в себе совершенное хладнокровие и решимость итти до конца. Выхватив шпагу, он стал во главе выстроившейся команды и повел ее к месту заточения Ивана. Не успел он сделать и двадцати шагов, как оттуда раздался залп.

— Пали всем фронтом! — закричал Мирович и сам первый выстрелил. Солдаты дали ответный залп и вдруг рассыпались в разные стороны. Мирович с проклятиями кинулся собирать их.

— Чего в своих стрелять? — кричали солдаты. — Покажь, ваше благородие, вид, по чему поступать.

— Да что вы, братцы? — твердил Мирович, подбегая то к одному, то к другому. — У меня верный вид имеется.

— Покажь вид… Не будем биться… — угрюмо возражала команда.

Мирович чувствовал, как бешено колотится его сердце. Дрожащими руками он вынул приготовленный им манифест от имени Ивана Антоновича и громко прочитал из него несколько отрывков, которые, по его мнению, должны были тронуть команду. Вид бумаги подействовал на солдат. Из всего прочитанного они ничего не поняли, но, поколебавшись, стали снова в строй.

Мирович вторично повел штурм. «Ежели стрелять будем, то оную персону легко застрелить можем», подумал он и запретил отвечать на выстрелы. Подобравшись ползком к воротам, он стал кричать, чтобы тотчас впустили его для выполнения высочайшего указа, а ежели не впустят, то он велит палить из пушки. В ответ загремели выстрелы.

— Ладно же! — вскричал он, вскакивая на ноги и не скрываясь более от выстрелов. — Тащи сюда пушку, пороху, фитилю палительного кусок, тоже ядер шестифунтовых. Да сказать часовым, чтобы никого в крепость, ниже из крепости, не пропускали, а кто прорвется и поедет по реке в лодках, по тем стрелять.

На небе появилась первая бледная полоса. Потянуло сыростью и прохладой. Мирович запахнул шарф и стал ждать прибытия пушки.

Из осажденного дома перестали стрелять. Крепость погрузилась в тишину. Прошло несколько томительных минут. Вдалеке послышались возгласы солдат, тащивших пушку. Неожиданно порога распахнулись, и; капитан Власьев появился в них.

— Неча палить, — хрипло сказал он, не глядя на Мировича, — и так пустим.

Сопровождаемый командой, Мирович вбежал во двор; на галлерее он встретил поручика Чекина. Тот смотрел на него и криво улыбался.

Мирович схватил его за плечо так, что тот пошатнулся.

— Где государь?

Чекин, все так же нехорошо улыбаясь, произнес:

— У нас государыня, а не государь.

Свободной рукой Мирович ударил его наотмашь по затылку.

— Пойди, укажи государя, отпирай дверь.

Чекин, побледнев, отомкнул дверь каземата. Внутри было темно, дохнуло холодом. Один из солдат побежал за огнем. Мирович продолжал держать Чекина за плечо.

— Другой бы тебя, каналью, давно заколол, — прошипел он, замахиваясь шпагой.

— И поделом бы, — поддакнул капрал, — почто государя мучили!

Чекин стоял ни жив, ни мертв. Несколько раз он словно порывался что-то сказать. Наконец принесли свет.

Мирович шагнул в каземат — и в ужасе попятился обратно.

На полу, посреди опрокинутой мебели, в луже крови лежало тело Ивана Антоновича. Восемь штыковых и сабельных ран зияли на нем.

48

Вечернюю зорю.