Дорога на Берлин

«Только-то? Плохо же ты знаешь Суворова», подумал Ивонин, но вслух ничего не сказал.

Они обменялись крепким рукопожатием и расстались. Ивонин не спеша пошел дальше. Одна мысль, нежданно пришедшая в голову, не давала ему покоя. Несколько раз он замедлял шаги, снова продолжал путь и наконец решительна свернул в сторону. Быстро пройдя между палатками, он подошел к маленькому бревенчатому домику. Видимо, домик был только что выстроен, и притом на скорую руку. Бревна еще хранили запах свежести, краска на узкой двери еще не совсем высохла.

Ивонин негромко постучал. Почти сейчас же послышались быстрые шаги, дверь распахнулась, и на пороге показался со свечой в руке офицер в застегнутом мундире, но без сабли.

— Господин Суворов! — сказал Ивонин напряженным и оттого чужим голосом. — Когда мы виделись с вами, вы дали мне разрешение притти к вам. Могу ли я сейчас сим приглашением воспользоваться?

— Рад… рад… Входите, Борис Феоктистович, — проговорил Суворов, отодвигаясь, чтобы пропустить его.

— Неужто имя помните?

— Э, сударь! Я, почитай, полтыщи солдатушек по именам помню… Прошенька! — зычно крикнул он. — Али спать уже лег? Устрой-ка нам чайку, да поскорее! Стриженая девка косу не заплетет, а у нас уже чтоб чай был! Так вас, господин Ивонин, я перво-наперво поблагодарить хочу.

— За что? — удивился Ивонин.

— За Березовчука… Алефана… Не солдат — золото. Скоро ефрейтором будет… Садитесь, сударь, вон на тот стул; а я — на табуреточке, поближе к камельку.

Он чуть плеснул из флакона оделавану, потер руки.

— Таких солдат, господин подполковник, нигде не сыщешь, окромя как в нашей стране, что от белых медведей до Ненасытецких порогов простерлась. Горжусь, что ими командую, горжусь, что я — россиянин!

— Не с того ли воины наши хороши, что во все время приходилось с врагами биться? Надо было свергнуть иго монголов, покорить татарские царства, обеспечить границы на востоке, вернуть утраченные области на Западе и, вдобавок, восстановить направление к Понту, которое еще с варягов искони создалось. Война русских людей никогда не пугала.

— Здраво судите, господин Ивонин. Однако все же и другие народы вели много войн, а воинственными не стали. Ан речь о другом: хорошему генералу нужны славные солдаты, но и хорошим солдатам великий генерал нужен. Русское войско, — он наклонился вперед и поднял палец, — должно сражаться по-другому, по-новому. Что другим армиям невмоготу, то наша осилит.

— А как по-другому? — затаив дыхание, спросил Ивонин.

— Помилуй бог, сразу скажи ему! Мне по моей степени еще о том судить трудно. Но, однакож, тринадцать лет о том думаю, и буря мыслей в голове моей.

Ивонин слушал, боясь шелохнуться.

— Граф Салтыков и Петр Александрович Румянцев под Пальцигом и Кунерсдорфом показали, сколь русские войска сильны в дефензиве и сколь легко они к наступлению обращаются. Но пора и другое показать: сколь сильны войска наши в атаке. Зачем ждать неприятельского наступления? Кто стремглавней, храбрее, спокойней, чем наши солдатушки? У кого тверже и тяжелей рука? Российская армия созрела для того, чтобы стать грозою всякого супостата, чтобы враги и в самой столице своей дрожали перед ее десницей.

Заспанный Прошка внес кипящий самовар и, сердито гремя посудой, принялся расставлять закуску.

— У, какой сердитый! — шутливо поежился Суворов. — Вот, сударь мой, кого мне опасаться приходится: господина Дубасова.

— Уж вы всегда… — пробормотал ординарец. — Хучь бы господина подполковника постеснялись, — и он, покачав головой, вышел за дверь.

Суворов хитро посмотрел ему вслед и наполнил рюмки.

— Доводилось ли вам, сударь, забивать гвоздь? — сказал он, снова переходя на серьезный тон. — У кого крепкая длань, тот голым кулаком, без молотка, его в стену вобьет. Но, заметьте, кулаком, а не пальцами растопыренными. Тако же и на войне: должно все силы к месту боя подвести и там сокрушительной лавиной в намеченном пункте тонкие линии неприятеля порвать.

— И тогда одним ударом неприятель к отступлению обречен будет?

Суворов прищурил левый глаз.

— А зачем неприятелю отступать? Если он отступил — неудача. Истребить его должно, в плен взять, уничтожить, тогда шармицель удачною почитать можно.

— Значит, по-вашему, недостаточно, если неприятель очистит территорию?

— Не в территории дело. Помилуй бог! Иной раз за территорию и каплю крови пролить бесполезно. Уничтожь вражеское войско — и вся земля твоя будет.

Он вдруг схватил Ивонина за руку.

— Не берите соль ножом, со времен солдатства не люблю того: всегда к ссоре ведет. Так вот каковы задачи перед армией российской стоят. Да кому решать-то их? Тотлебена нету, да Тотлебенов вдосталь, и про них солдаты верно говорят: «Ворон ворону глаз не выклюет». Хотя б Петр Александрыч на себя крест принял.

— А вы примите, — сказал вдруг Ивонин, и сам смутился, но делать уже было нечего, и он повторил: — Вы крест сей на себя возьмите и, надо быть, лучше всякого все свершите.

Суворов зорко посмотрел на него, потом глотнул чаю и сказал простовато:

— Где же мне! Меня кавалерийским начальником сделали.

Ивонин усмехнулся краешком губ:

— Мне одна притча вспомнилась: одного философа на пиру посадили не с именитыми гостями, а в краю стола, среди музыкантов; философ на то произнес: «Вот лучшее средство сделать последнее место первым».

— Остро… Однакож, ежели без клокотни разобраться. Как вернее всего неприятельское войско уничтожить? Надо подступить к нему нечаянно и атаковать с фурией. В том весь секрет. К сему и надо готовить войска. Фридерик в сутки по семнадцати верст делает, наши — и того меньше; под Берлином, правда, Панин по тридцать пять отмахал, но то не правило. А надо, чтоб войска всегда так ходили. Читайте Цезаря: римляне того быстрее передвигались. Ежели обстоятельства требуют, надлежит смело от магазинов отрываться. Фридерик на четыреста пятьдесят верст от них отходит, а мы должны — на тысячу.

Теперь лицо его было серьезно, даже торжественно. Голубые глаза его пронзительно смотрели вдаль, поверх головы Ивонина.

— Командовать с умом нужно, а тогда и невозможное для солдата возможно делается, — резко проговорил он.

Невольно для себя Ивонин встал.

— Вы годами моложе меня, Александр Васильевич, — сказал он, стараясь говорить спокойно, — но в вас вижу славнейшего из мне известных военачальников наших и дивлюсь военной мудрости вашей.

— Что вы, государь мой, — кротко ответил Суворов. — Загляните в историю: вы увидите там меня мальчиком.

Он, в свою очередь, поднялся.

— Прощайте, — и опять Ивонин ощутил в своей руке его маленькую твердую руку с нервными, сухими пальцами.

Взяв свечу, он пошел вперед.

— Прошку будить не стану. Завтра на заре выезжаем, пусть отоспится… Да хранит вас бог, сударь. Авось, скоро в Кольберге встретимся.

Он остался стоять в дверях, заслоняя рукою свечу от ветра, и, уже отойдя на изрядное расстояние, Ивонин, обернувшись, увидал мерцающий желтый огонек, будто маленькую яркую звездочку среди густой тьмы ночи.

Глава третья

Император и императрица

В середине зимы Ивонин вернулся, наконец, в Петербург. Сердечно поздоровался с Ольгой, крепко, до боли сжал руку Катерине.

— Сейчас схожу с докладом в Военную коллегию, испрошу на неделю отпуск, а завтра пойдем балаганы смотреть…

Веселый, оживленный, он ушел из дому. По дороге в коллегию он обогнал одного офицера, с которым в начале войны служил в главной квартире.

— Если не ошибаюсь, капитан Щербинов?

— Борис Феоктистович! Да вы уже подполковник! Давно ли?

— Нет, всего несколько месяцев. Далече ли идете?

— В коллегию. О прошлом годе был ранен, служить невмоготу стало и прошусь в отставку, на покой. Дадут ли, нет ли…

— А вам как написали в армии? Я эти дела знаю: ежели в Военную коллегию посылают со словами «на рассмотрение», там увольняют в отставку, а ежели пишут «в рассмотрение», то возвращают в полк.