Дорога на Берлин

— Покуда сухой. Да он, вишь, еще много напакостит.

Атака Мантейфеля была отбита только орудийным и ружейным огнем, причем сам Мантейфель был ранен. Эта неудача не остановила Веделя. Он подкрепил отбитые войска пятью батальонами Гюльзена и приказал возобновить атаку. Салтыков, со своей стороны, подкрепил правый фланг двумя мушкетерскими полками.

Вторая атака пруссаков была, подобно первой, отбита без рукопашного боя.

В этот момент из лесу показались четыре полка, направленные Веделем в обход правого фланга. Этот запоздалый охват был обречен на неудачу. Пруссаки были остановлены сильным огнем, а в довершение Чугуевский казачий полк ударил на них в копья, опрокинул и отбросил их обратно в лес, захватив при этом одно полковое орудие.

Ведель пожинал плоды своей самоуверенности, побуждавшей его в поисках скорейшей победы бросать в бой силы по частям. Однако сражение еще не было окончено. В шесть часов вечера к пруссакам подошел ожидавшийся ими сильный отряд генерала Ваперснова. Ведель решился в третий раз штурмовать правый русский фланг. Руководство атакой было поручено генералу Ваперснову.

Не надеясь преодолеть огневого заслона русских, Ваперснов решил изменить образ действий. Несмотря на лесистый характер местности, он предпринял атаку конницей, возложив на пехоту задачу только поддержать кавалеристов.

Было уже семь часов вечера. Светившее в глаза русским солнце уж почти не слепило. Поднялся легкий прохладный ветерок, и разгоряченные боем солдаты, распахивая мундиры, подставляли ему свою грудь. Широкая зеленая лужайка между позициями и ближним лесом то светлела, то снова покрывалась тенью от пробегавших облаков. Шатилов, испросивший у Салтыкова разрешение принять непосредственное участие в бою, получил во временную команду роту Сибирского полка, командир которой выбыл из-за ранения. Он испытывал радостное волнение. Непрекращающийся гул орудий, сознание успешно развивающегося боя, даже вид крови на земле — все говорило о значительности происходящего. И он, Шатилов, тоже является участником этих событий! Стараясь держаться как можно проще и приветливее, он обошел своих людей, роздал имевшийся у него запас табаку и велел одному немолодому солдату выбрать позицию поудобнее, на что тот хладнокровно ответил:

— Нешто я и сам за тем камнем не лег бы? Да несподручно мне — потому меня контужило, и теперь левая рука как не моя. А хотя — как ваше благородие прикажут.

Шатилов махнул рукой и, стараясь скрыть смущение, отошел от него.

— Тут в строю контуженный солдат, — доложил он командиру полка, когда тот проходил мимо. — Может быть, велеть ему в лазарет сходить?

Командир с удивлением посмотрел на него.

— У меня человек сто таких, и раненые и контуженные. Без них у меня полк на четверть убудет. Да и сами они не уйдут. Не в первом бою так.

Огонь пруссаков усилился. Железные ядра запрыгали по земле. Потом из-за леса показались густые массы кавалерии.

Русские позиции опоясались огнем. Всадники десятками валились с седел, но конная лавина стремительно приближалась.

— Пали! Залпами! — восклицал хриплым голосом Шатилов, в свою очередь разряжая и вновь заряжая ружье.

Прусская кавалерия была уж совсем близко. Над потными мордами коней виднелись злые лица с прямыми усами и невысокие треуголки кирасиров с железным крестом для защиты от сабельных ударов и с султаном, который пруссаки носили для отличия от русских. Всадники скакали тяжелым галопом, стараясь сохранить равнение в рядах. Еще момент — и туда, где огонь был несколько слабее, на стыке Сибирского и Пермского полков, хлынули разъяренные, стреляющие, кричащие и рубящие палашами кавалеристы.

— Что ж это? — растерянно произнес молодой мушкетер подле Шатилова, глядя, как за его спиной растекается конный поток. — Порубят нас, как капусту.

Шатилов мучительно старался сообразить, что ему следует сделать.

— Стреляй с колена! Как наскочат, принимай на штыки! — командовал он, силясь перекричать грохот стрельбы, рев голосов и ржание коней.

— Уж и порох избухали, — плачущим голосом сказал тот же мушкетер.

Внезапно часть прорвавшихся всадников повернула вправо и понеслась прямо на его роту. Молодой мушкетер вскрикнул и, бросив ружье, изо всех сил побежал под гору.

— Стой! — отчаянным голосом крикнул Шатилов. — Стой, каналья!

Но в этот момент еще трое солдат швырнули на землю ружья и побежали вслед за первым.

— Hoch! Hoch! Hoch! Hoch! — грянули совсем рядом нестройные голоса пруссаков, и Шатилов увидел, как над его головой со свистом взлетел широкий палаш.

Дальнейшего он не мог вспомнить. Словно какая-то чуждая сила оторвала его ноги, подхватила и понесла. Обрывками сознания он улавливал, что бежит без ружья, придерживая рукою шпагу, а вокруг бегут десятки его солдат. «Что я делаю! Боже! Надо остановиться», мелькала у него мысль, но в это мгновенье над его ухом проносилась пуля или где-то совсем рядом визжал палаш, с отвратительным хряском врубаясь в череп, и не оставалось больше ни одной мысли, кроме страха перед страданием и смертью, и ноги, не повинуясь разуму, уносили его все быстрее куда-то вниз и влево, через кусты и широкие овраги.

Наконец погоня прекратилась… Прусские кавалеристы, сделав напоследок залп, уходили обратно, чтобы примкнуть к своим основным силам, старавшимся расширить прорыв.

Солдаты, тяжело дыша, собирались в кучу. Никто не говорил ни слова. Одни сплевывали густую, вязкую, иногда кровавую слюну, другие зачем-то старательно обчищали мундир от приставших во время бега колючек. Все избегали смотреть в глаза друг другу и зато тем внимательнее смотрели на Шатилова, с молчаливой настойчивостью ожидая его приказаний.

Шатилов переживал самые страшные минуты в своей жизни. Его терзали отчаяние, стыд и презрение к себе, я эти чувства были так непереносимы, что перед ними бледнел только что пережитый смертный страх.

— Трус! Трус! Господи! Значит, я трус! За что это? О, как гнусно! Ежели так, зачем мне жить? — шептал он про себя, мучительно силясь разобраться в том ужасном, что только что произошло.

Если бы он был один, он без колебаний пустил бы себе в лоб пулю. Но со всех сторон на него были устремлены вопрошающие взгляды, всюду виднелись угрюмые лица, и сознание ответственности и долга возобладало в нем над всеми другими чувствами.

Медленно, с трудом поднявшись, он скомандовал:

— Стройся!

Голос прозвучал тихо, непохоже, и Шатилову вдруг подумалось, что никто его не послушает, что солдаты насмешливо скажут ему: «Какой же ты нам начальник? Струсил, бежал, как заяц, а теперь хорохоришься?»

Но ничего подобного не случилось. Люди будто только и ждали этого слова, стремительно бросились строиться и с необычайной тщательностью подравнялись. И едва это было сделано, каждый ощутил, что самое плохое уже позади. Теперь как бы блеснул луч надежды на то, что можно еще все поправить, искупить, и десятки глаз впивались в Шаилова, ожидая от него указания, как это сделать.

— Что же, ребята, — тихо сказал Шатилов, — осрамились вы, побежали от прусса.

Солдаты так же молча смотрели на него, вытянувшись во фронт. У некоторых по щекам катились слезы.

— И я с вами осрамился, ребята, — с усилием продолжал Шатилов. — Попутал дьявол. Ну, да вот что, — голос его вдруг зазвенел: — докажем, что мы…

Он замялся, ища слов, но солдаты вдруг все разом загалдели:

— Веди нас, ваше благородие! Теперь не сумлевайся. Ошалели мы, уж больно скор он был. Больше не побежим. Веди!

— А ружья-то мы найдем? — спросил Шатилов, слабо улыбнувшись.

— Найдем. Бросить умели, так уж сыщем.

— Пойдемте ж, браты. И помните: мы теперь перед всей армией в ответе.

По дороге к отряду Шатилова присоединялись выбегавшие из кустов солдаты, и вскоре у него собралась почти вся рота; недоставало только семи человек, видимо, зарубленных пруссаками.

Шатилов повел людей на прежнюю позицию. Оттуда доносилась частая трескотня ружейных выстрелов, и солдаты с посуровевшими лицами сами ускоряли шаги. Молодой красивый штык-юнкер Вилкин подбежал к Шатилову.