Страница 8 из 57
— Не торопитесь, Дмитро Мусиевич. Есть подходящая оказия. Лесничество получило распоряжение провести переучет лесных полос и делянок. К тому же предусматривается расчистка, посадка. Будут нужны рабочие руки. Думаю, управление лесного хозяйства области от лишней бригады не откажется. О такой возможности уведомьте лесника через тайник лейтенанта Епифанова. А потом, когда окончательно решится вопрос с бригадой, дадим пароль и приметы связного. Пускай назначит место будущей встречи.
Кротенко, скользя на лыжах, внимательно прислушивался к неторопливому рассказу Дарчиного Волынца, как прозвали род Михаилы Михайловича, Катерининого дядьки. В давние времена его дед, родом с Волыни, батрачил здесь у какого-то пана. Потом женился, стал приймаком, но «волынцем» так и остался.
Отец Михаилы Михайловича умер рано, когда тот был еще ребенком, и его звали по матери — Дарчиным. И прилипло это Дарчин Волынец на всю жизнь, да еще перекинулось и на его детей.
От воспоминания про своих «воробьят запазушных» глаза лесника потеплели, словно поднимался над лесом не зимний вечер, а праздничное весеннее утро.
— У меня их шестеро, — сказал лесник с улыбкой и добавил тревожно: — Так что рискую не только собой, товарищ майор…
Эти искренние слова толкнули Кротенко в самое сердце. Вспомнились друзья-помощники, опытные чекисты, которых выявили бандиты в своем лагере и уничтожили. Возможно, именно для того, чтобы взвесить все «за» и «против» относительно кандидатуры Дарчиного Волынца на главную роль в будущей операции, и прибыли майор Кротенко и капитан Шульга в условленное место под видом лыжников.
Шульга, преодолевая снеговые заносы, вышел вперед. Приблизившись к собеседнику, майор впервые заметил паутину тонких морщинок на его раскрасневшемся от мороза и ветра лице. Этот рассудительный человек оказался не таким уж и молодым. «Ему лет под шестьдесят, — прикинул майор, спускаясь в овражек. — Э, нет, перегнул! Такой могучий торс, тонкая талия, твердый и уверенный шаг свойственны людям помоложе». Но заводить об этом разговор было ни к чему.
Шульга тормознул своими короткими и широкими лыжами, махнул рукой и свернул налево, где метрах в пятидесяти на проселочной дороге ждала их машина.
— Думаю, прощаемся ненадолго, Михайло Михайлович, — подавая руку Волынцу, сказал Кротенко. — О нашей следующей встрече вам сообщат.
В машине после лыжной прогулки клонило в сон. Хромой Степан представлялся ему не старшим лесничим, а сказочным существом, прикрывающим мохнатыми щупальцами бандитский бункер.
«А может, Михайло ошибается, — размышлял Кротенко, — и хромой Степан непричастен к преступлениям националистов? Но ведь в связях с бандитами заподозрил его и тот лесник, который ушел в армию…»
Постепенно рассказ Дарчиного Волынца оживал перед глазами, казалось, будто майор прокручивал киноленту. Он всегда использовал эту счастливую для чекиста способность натренированной памяти и анализировал на досуге подробности встреч с людьми, взвешивал каждое слово, брошенное собеседником. Вот и теперь медленно поплыли кадры, запечатленные с натуры.
…Они втроем остановились в лесной чащобе, распустили крепления лыж и сели на ствол поваленного дерева.
— Видите, это довольно хитрая штука, — продолжал прерванную беседу Волынец. — В подозрительных квадратах, о которых я упоминал, в свое время было заготовлено немало деловой древесины и дров. Деловой лес вывезли, а дрова остались. Как-то я сказал хромому Степану: «И чего мы готовим для школы сырые дрова, если в Мокрой балке столько сухих? Пока стоит мороз, их можно оттуда вывезти». — «Ишь, какой быстрый, — покачал головой старший лесничий. — А тебе что до этого? Деньжат захотелось? Не заслужил. Смотри лучше, что у тебя под носом…»
При этом разговоре, что начался внезапно и сразу же оборвался, был еще один лесник, молодой хлопец, который потом ушел в армию. Когда хромой Степан заковылял к саням, тот предостерег Михаилу Михайловича:
— Не трогайте, дядька, хромого пса с теми дровами. Разве не знаете, что он связан с бандитами да и сам бандит?
Шульга погасил сигарету, глянул на Волынца:
— А если бы того хлопца мы разыскали в армии, он мог бы сказать что-нибудь поконкретней?
— Побоится. У него тут родители, жена, двое детей. Думаю, и без него обойдемся…
«Допустим, хромой Степан и вправду связан с националистами, — раздумывал дальше Кротенко. — Если он что-то заподозрит, то непременно уведомит бандитов об опасности, и те расползутся по лесу, по запасным норам. Тогда ищи ветра в поле. Надо предупредить чекистов, которые работают в бригаде, чтобы и близко не подходили к Мокрой балке. Разведкой бункеров пусть займется Дарчин Волынец».
В тот же вечер, оставив необходимые указания начальнику райотдела НКГБ, Петр Федорович выехал во Львов. Появился в Каменке-Бугской только перед следующей встречей с Дарчиным Волынцем и был, как всегда, весел и бодр. Он поздравил Дмитра Мусиевича со званием майора, потом принялся рассказывать новости.
— Вчера по просьбе председателя райисполкома начальник лесхоза пообещал выделить для школ и больниц сухих березовых и грабовых дров. А такое сокровище лежит только в Мокрой балке. Транспорт для перевозки прибудет туда по нашему указанию. Пошлем людей для подсобных работ в сопровождении отряда «ястребков». Одним словом, операцию сможем обеспечить, да и сил, надеюсь, подбросят. Только одно задерживает — разведка бункеров. Как дела у Михайлы Михайловича?
— Волынец передал, что ждет встречи. Есть для нас новости.
После полудня чекисты прибыли на условленное место. Метрах в десяти от него, за скирдой прогнившей соломы, сидел лесник. Заметив на снегу его длинную тень, Кротенко весело окликнул:
— Как поживаете, дядька Михайло?
— Да вы что, насквозь видите? — испуганно выглянул из-за скирды Дарчин Волынец. Потом, глянув на собственную тень, успокоился и добавил, зевая: — А я, знаете, задремал. Устал сегодня так, что едва дышу. Садитесь рядом: и нас не видно, и ветер не так пробирать будет.
Он смахнул иней с дубленой полы потрескавшегося кожуха, подвинулся в глубь скирды. Чекисты примостились рядом, вытянув вперед ноги.
— Так какие же у вас новости, Михайло Михайлович? — спросил Кротенко.
— Недавно застал меня в Мокрой балке хромой Степан…
Волынец достал из-за пояса кожаный мешочек, набил трубку самосадом и, отряхнув мякину с вышитых красным гарусом рукавов, продолжил тем же спокойным тоном:
— Я как раз вышел из саней, чтобы срезать палку для грабель, а Степан ко мне: «Все крутишься возле дров? Ишь, не дают тебе покоя. Или, может, дурь какую в голову забрал? Так скажи, чего хочешь, Михайло?» Постоял, постоял, потом сердито сплюнул и похромал к своим саням, груженным мешками…
— Что было в мешках? — спросил Кротенко.
— Не знаю. Старший лесничий приказал мне возвращаться назад, и уже по дороге в село мы с ним встретились снова. Он пересел в мои сани, а свои пустил следом. В них уже было только сено. Степан опять ко мне: «Послухай, Михайло, думаю, и тебе нужна какая-никакая копейка». Потом оглянулся, запустил руку в карман, вынул деньги и говорит: «Вот тебе. Разбогатеешь, тогда и рассчитаешься. А теперь бери и держи язык за зубами».
— Вы взяли? — перебил лесника майор Шульга.
— А как же, сто рублей на дороге не валяются, — вздохнул Дарчин Волынец и, поправив смушковую шапку, съехавшую набок, усмехнулся: — В тот же вечер пришел ко мне брат Роман, тоже лесник… Так он… — Михайло Михайлович сморщился, раздул ноздри и дотронулся пальцем до своего носа, — понимаете, носом он чует не хуже собаки. По запаху может отличить, прошел человек по лесу босой или в сапогах, и даже скажет, чем мазал обувь — дегтем или ваксой. Роман прекрасно разбирается в лесу.
И хотя Дарчин Волынец явно преувеличивал феноменальные способности брата, Кротенко и Шульга возражать не стали. Они напряженно следили за ходом рассказа. Михайло Михайлович зажег трубку, и сизый дымок поплыл вверх.