Операция без выстрела

Где-то там, в долинах, напоенных еловым дымом, остались гуцульские жилища. Группа поднималась в горы. Густой туман скрывал все: вечернее небо, леса, вершины. Только разбитая дорога еле виднелась под ногами путников, а потом пропала и она.

Вышли на кремнистую стежку. Впереди шагал Мамчур, за ним, протягивая в тумане руки, плелся Ильчишин. Он сопел, спотыкался и мечтал о передышке. Метрах в пяти-шести сзади из последних сил тащился Орех. Цепочку замыкал Бегунец.

Час назад Ильчишин связался по рации с разведцентром. Он сообщил заграничному представительству, что находится в пути к краевому проводу «Карпаты», передал информацию о местах, пригодных для высадки десанта. Теперь группа, опасаясь погони, отходила как можно дальше в горы.

— Неужели и тут, в глубине Карпат, нашу станцию могут запеленговать чекисты? — удивлялся Ильчишин.

— К сожалению, могут, — ответил Микола. — Они все могут, друже проводник.

Почти полночи они шли без отдыха.

— Ей-богу, лучше лежать в бункере на гнилой соломе, чем тут мыкаться, — ныл Орех.

— Я тоже не могу больше, ноги болят, — пожаловался эмиссар. — Далеко еще, Микола?

— Колыба[24] вроде и рядом, а если идти, далековато выходит. Сначала доберемся до лощины. Это километров пять с гаком. Спустимся тропинкой вниз. Потом снова в гору, но уже лесом. А за буреломом вскоре будет и колыба.

Дорога становилась все трудней. Группа насилу преодолела безлесную гору, потом другую — крутую, поросшую ровными, как свечки, смереками-пихтами.

— Ну-ка, друзья, — подгонял Мамчур спутников. — Скоро уж будет светать.

Из последних сил Ильчишин лез вверх, кряхтел, проклинал Карпатские хребты, которые, казалось, поднимались к самому небу. Ореху свело ногу, и он принялся растирать ее обеими руками.

— Ты видишь, что сталось со мной? — укорял он Бегунца. — Помоги немного, возьми хоть рацию.

Хлопец помог радисту добраться до травянистого лужка, где начинались заросли пихты. Неудержимая волна острого хвойного запаха мешалась с легчайшим запахом какого-то зелья. Путешественники упали в траву.

— Ты хочешь замордовать нас, — ныл Ильчишин, исподлобья поглядывая на Миколу. — Видишь, я как разбитый горшок.

Уже светало, когда группа дошла до бурелома.

— Слышите? Где-то запел петух, — насторожился Ильчишин. — Может, недалеко село?

Мамчур засмеялся:

— Село может попасться через двадцать пять — тридцать километров.

— Откуда же взяться тогда петуху? Почудилось, что ли?

— Это там, на полонине. — И Микола махнул за гнилые стволы голых пихт без коры и хвои, которые казались скелетами на лесном кладбище. — Ждите здесь, я сейчас…

Минут через десять Мамчур вернулся.

— Все спокойно. Пошли в колыбу.

Вдоль стен из нетесаных бревен, прокуренных дымом костра, тянулись широкие лавки, похожие на нары. Пахло травами, ельником. Люди повалились, как подкошенные, на душистое сено и с любопытством осматривали колыбу. Мамчур подтащил к дверям несколько сухих поленьев, которые были приготовлены для растопки, и, став на них, потянулся к полкам. Харчей там не оказалось. Пришлось развязывать торбу. Вынул кусок хлеба, немного сала, луковицу и два комка брынзы.

— И все? — удивился Ильчишин.

— Хоть на один зуб попадет, а завтра связной принесет и хлеба, и к хлебу. Главное, тут как у Христа за пазухой. Только надо выставить часового.

— Пускай первым идет Бегунец, — предложил эмиссар. — Орех вон еле дышит. Бери, друже, свои пожитки и давай на вахту. Микола, покажи хлопцу, где лучше стать, а мы тут подремлем.

Оставив Бегунца возле входа, Мамчур отправился к обрыву, где был тайник для переписки. Там он нашел записку от Кротенко:

«Ждем на месте. Завтра пришлем «связного». Чем больше проголодаются, тем охотнее пойдут ужинать. От плана не отступайте. Шпионов будем брать отдельно. Эмиссаром займемся мы с вами, радиста свяжет Бегунец вместе с крестьянами. Желаю успеха».

Когда Микола вернулся, Ильчишин еще не спал.

— Скажи, друже, много мы прошагали за эту ночь? — спросил резидент.

— Километров сорок с гаком.

— А сколько в том гаке? Десять, пятнадцать километров? Ты уж привык, поэтому шутишь, а я никогда в жизни не совершал таких маршей. Все болит. Даже не знаю, как смогу двигаться дальше. Там, за границей, жилось легче. Да, Карпаты — это не мюнхенские трамваи! Долго еще придется топать волчьими стежками?

— Уже недалеко: километров двадцать с гаком.

— Выходит, половина вчерашней дороги? Знаешь, не так пугают меня эти двадцать километров, как твои гаки.

— Ничего, как следует пообедаем, и путь окажется не таким трудным.

— Погляди-ка, Микола, не завалялась какая корка в твоей торбе?

Мамчур проверил мешочек, рюкзак и, не найдя ничего съестного, развел руками:

— Ни крошки.

Над полониной и окрестными лесами разливался голос трембиты. Донесся он и до колыбы, взбаламутил утреннюю тишину.

— Снился мне тот петух, — зевая, промолвил Ильчишин. Он встал и, разминая ноги, прошелся по колыбе. — Так что, не будет нынче завтрака?

— Видать, не будет, — пожал плечами Микола. — Може, пойдем в лес и там дождемся связного?

— Айда. Подкормимся хоть ягодами. Я совсем ослабел от голода, друже.

Настоянные на солнце и росах, ягоды были сладкими и усиливали жажду. Нестерпимо захотелось пить. Ильчишин вспомнил, как вчера к вечеру они спустились в лощинку, где пробивался холодный ключ, как алчно припали к студеной воде. Теперь он много бы отдал за глоток воды чистой, как горный хрусталь!

Вдали была видна полонинская кошара. Гуцулы в пестрой одежде возились у костра. Издали они выглядели игрушечными человечками. На зеленом лугу паслись овцы.

Какое-то время Ильчишин молчал, присматриваясь к жизни полонины, к костру и овчарам, которые подбрасывали в огонь сухие дрова и свежий лапник, к синему дыму, что пересекал полосу лесов и стелился по далеким голубым верхам.

— Может, пошлем на полонину Бегунца, пусть принесет харчей и воды? — не выдержал эмиссар.

— Это опасно, — возразил Мамчур. — Лучше дождемся связного.

Ильчишин возмутился:

— Чего ты боишься людей! Ну, скажи, Микола, что эти овчары могут нам сделать? Местные проводники просто запуганы. Верю, были отдельные случаи, но надеюсь, дела наши не такие уж скверные?

— Так считают только за границей, — перебил Мамчур. — Они плохо знают этих людей. Мы же на собственной шкуре ощутили их «доброжелательность». Ой, друже, бывают такие случаи, что лучше о них не вспоминать. Гуцулы просто ненавидят нас.

— И эти тоже? — эмиссар показал глазами на полонину.

— Может, я немного преувеличиваю, но уверен в одном: без помощи местных жителей органы не обходятся.

Ильчишин передернул плечами, что-то буркнул и отвернулся. Он долго лежал в траве с закрытыми глазами.

Повернуло за полдень, солнце зажгло травы зеленым огнем, бросило тень от туч на ближние холмы, а связного все не было.

Орех и Бегунец молчали, лежа в траве, делали вид, что спят. Орех даже закрыл глаза.

Ильчишин снова заговорил:

— А что, если никто не явится? — еле шевеля пересохшими губами, спросил он.

— Найдем какой-нибудь выход, друже проводник. В конце концов все эти годы мы здесь не в куклы играли, знаем, что все не так просто в подполье, как думают за границей.

— Ну, не сердись, — примирительно сказал эмиссар. — Я очень рад, что ведет меня в краевой провод такой опытный конспиратор. Одна беда, есть очень хочется. А знаешь, мы должны были встретиться раньше, еще в сорок пятом, когда ты вместе с Горлорезом, Чернотой и Сокирой пробирался на Запад. Но тогда обстоятельства сложились неблагоприятно: Чернота погиб, унес с собой на тот свет пароли, да и Скоропадский вместе с Мартой уехали из Берлина. Как знать, может, это и к лучшему, что так все сложилось? Ты вернулся в подполье и хороши послужил Украине. Быть тебе проводником. Об этом я сам позабочусь.

24

Колыба — зимнее жилище пастухов, лесорубов (укр.).