Страница 74 из 78
И сидит смуглое правительство Бавона Терра, предатели джунглей. Синеватые отеки от неумеренных выпивок и забвение народных традиций читаются на их лицах.
— Встать! Суд идет,— разносится над залом.
В наступившей тишине слово берет судья.
— Вы обвиняетесь,— говорит он,— в безвременной и прискорбной гибели гражданина Опрокиднева. Признаете ли вы себя виновными?
...И тогда встанет спартаковский капитан и скажет:
— Эта гибель нас потрясла. Передайте ему, что он навечно зачислен к нам в «Спартак» на правый край нападения. Все голы, забитые нами справа, будут заноситься на его лицевой счет.
И, кряхтя, поднимется гнусный премьер республики Бавона Терра. Он обведет зал мутными с похмелья глазами и скажет:
— Дамы и господа, мы не предполагали, что беспринципная деятельность нашего марионеточного правительства будет принята так близко к сердцу гражданином Опрокидневым. В виде компенсации приглашаем безутешную вдову погибшего совершить бесплатную туристическую поездку по нашим джунглям.
— Это был одинокий человек,— сухо заметит судья.— И от него не осталось даже вдовы.
— Осталась! — пронзительно крикнет Шараруева.— Я его вдова!
— И я! И я! И я! — закричат с разных трибун Наталья Сергеевна, Марианна Власьевна, официантка Вероника, лаборантка Рита и многие другие.— Мы все его вдовы!
А Толька Клюев и двоюродная сестра Люська рухнут на колени и с криком: «Прости!» — упадут в обморок.
Однако не исключено, что некоторые из обвиняемых начнут изворачиваться.
Встанет, к примеру, продавщица из гастронома и скажет, что якобы не помнит такого покупателя. Тогда ей предъявят фотокарточку покойного. Шараруева попытается вырвать карточку из рук прокурора, чтобы покрыть ее слезами и поцелуями, и ее долго будут успокаивать и отпаивать водой из казенного стакана. А продавщица равнодушно скользнет взглядом по задорному носу Опрокиднева, по всему его лицу, отмеченному крепкой природной красотой, и откровенно спасая шкуру, скажет:
Первый раз вижу.
И от этих ее слов что-то вдруг переменится в зале. Кто-то шумно вздохнет, кто-то хихикнет, кто-то распахнет неведомо откуда взявшиеся окна... Очнется от обморока Толька Клюев, сядет на скамейку и как ни в чем не бывало закурит. Люська деловито посмотрит на часики, поправит прическу и спокойно уйдет. Эдуард Фомич Буровин вытянет из нагрудного кармана своего пиджака логарифмическую линейку и недрогнувшей рукой примется умножать четырнадцать на девятнадцать. Судья встретится взглядом с прокурором, и оба зевнут...
Зевнул и сам Опрокиднев, зевнул и открыл глаза.
Солнечный свет лился из распахнутого окна. Беззаботный ветерок выкручивал занавеску. Снизу, с тротуара, доносилось повизгивание метлы. Его заглушал грохот трамвая. Алая железно-стеклянная коробка проползла мимо окон, выбивая дугой синеватые искры. Пробежали хохочущие школьницы. Потом снова завизжала метла, потом она умолкла, и голос институтского дворника произнес:
— А дальше пусть горсовет подметает.
И окончательно понял Опрокиднев неуместность своей мечты. Нет, не встанет спартаковский капитан и не скажет: «Прости, Опрокиднев». А встанет он и скажет:
— Знать не знаем Опрокиднева, гражданин судья. Мало ли у нас сумасшедших болельщиков, которые мешают нам жить и работать над дальнейшим совершенствованием спортивного мастерства.
И не встанет Шараруева, не скажет: «Я его вдова». А встанет она и скажет:
— Да, я согласна быть вдовой. Но не Опрокиднева, а нашего директора. Но он, к сожалению, женат...
— Ах так?! — воскликнул Опрокиднев.— Вы меня не знаете? Вы меня не любите? Вы для меня не прекратите? Тогда и я для вас не уйду. Никуда я отсюда не уйду, слышите?!
— Слышим, слышим,— ответил Эдуард Фомич Буровин, входя в помещение.— Начинайте работать.
Часы пробили половину девятого. Сотрудники склонились над столами, встали у кульманов. Затрещали арифмометры, зазвенел телефон. Опрокиднев углубился в расчет паропровода высокого давления и начал жить дальше.
Памятные события дня.
1. Представитель заказчика главный инженер «Монтажсистематики» Промышлянский вторично забраковал расчет, сделанный Опрокидневым при участии старшего инженера Шараруевой.
2. Возвращаясь домой, Опрокиднев по случаю приобрел портфель крокодиловой кожи.
Последняя мысль, перед тем как заснуть.
«Расчет плохой, а портфель хороший...»
Непосредственно сон.
Портфель лежал на журнальном столике. В его благородной пупырчатой поверхности тускло отражалась луна. Как и полагается во сне, до поры до времени все было тихо и неподвижно.
Внезапно с пронзительным пением разъехались створки окна, и три безобразных чудовища, перевалив через подоконник, шумно плюхнулись на пол.
«Мама!» — подумал во сне Опрокиднев и забился в угол.
Громко стуча лапами и волоча хвосты, чудовища расположились вокруг журнального столика и дружно зарыдали. Опрокиднев осмелел и вылез из угла.
Это были крокодилы, один очень большой, один не очень и один маленький.
— Гм...— откашлялся Опрокиднев.— Вы... Как вы сюда попали?
При звуках его голоса они перестали плакать. Средний крокодил тоже откашлялся и прохрипел:
— Озеро Тана — Нил — Средиземное море — Черное — Азовское — Дон — Волгодон и так далее и тому подобное, вплоть до дренажной системы вашего города. Понятно?
— Понятно. Вы, стало быть, специально ко мне? Л что случилось?
При этих словах они снова зарыдали, а самый большой коснулся мордой портфеля и прошептал:
— Это был наш дядя.
Глубина их переживаний искренне поразила Опрокиднева.
— Что же вы хотите? — спросил он.
— Дядя завещал похоронить его на берегах родного озера,— пояснил большой крокодил.
— Вы хотите забрать его?
— Да.
«Жалко дядю,— подумал Опрокиднев.— И племянников жалко. А портфель еще жальче. Безумно жалко портфель».
Это невозможно,— твердо ответил он.— Приношу глубочайшие соболезнования в связи с его безвременной кончиной... но в вашем дяде я храню важную техническую документацию.
— Что еще за документация? — спросил большой крокодил.
— Видите ли...— замялся Опрокиднев.— Эта документация — сделанный мною расчет, и, как сказал представитель заказчика, мой враг Промышлянский, я могу его спокойно похоронить...
— В чем же дело? — воскликнул большой крокодил.— Мы похороним их вместе, под одной пальмой.
— Документацию, выросшую и размножившуюся в условиях умеренно континентального климата, нельзя хоронить в тропиках,— ответил Опрокиднев.— Она этого может не выдержать.
— А нельзя ли устроить им отдельные похороны, каждому в своей местности? — поразмыслив, предложил большой крокодил.
— Нет. В сложившихся условиях ваш дядя является как бы саркофагом для моей документации, и разделять их было бы более чем неуместно. Но я не вижу повода для огорчений, друзья. Ваш дядя — простой труженик водоемов, мог ли он мечтать, что когда-нибудь в нем будет храниться сложнейший расчет паропровода высокого давления?
— Я такой же простой труженик, каким был мой дядя,— сказал средний крокодил.— И если бы в детстве я услышал, что когда-нибудь во мне будет храниться расчетчик паропроводов, я бы тоже не поверил. Однако мы рождены в замечательный век, когда мечты сбываются,— закончил он и широко распахнул челюсти, намереваясь проглотить Опрокиднева.
— Закрой пасть! — строго прикрикнул на него большой крокодил.— Это всегда успеется. Итак, вы твердо намерены похоронить расчеты в нашем дяде?
— Еще чего! — сказал средний крокодил.— В папке похоронит.
— Этот расчет я делал совместно со старшим инженером Шараруевой,— заявил Опрокиднев.— Все, что я творю совместно с этим инженером, приобретает для меня характер святыни. А святыни, молодой человек,— обратился он к младшему крокодилу,— в папках не хоронят.