Вот в чем фокус

И вот — с завтрашнего дня моя фабрика переходит на хозрасчет. Очень волнуюсь! Ведь раньше как было? В конце года еду в министерство юмора выбивать фонды. Если поговорить со знающими людьми, они вам скажут: юмора у нас в любом министерстве — полным-полно. Но в министерстве юмора его, как ни странно, не хва­тает. Тем более съезжаются тысячи таких, как я. И всем нужно одно и то же. Например, свежие шутки. И начи­нается... «Ой, а чего это они у вас такие бородатенькие?» — «Зато проверенные. Берете? Не берете? Отойди­те. Следующий!» Берем...

Но самая большая драка — из-за персонажей. Всем нужны самогонщики, несуны, прогульщики и прочие фигуры, любимые в редакциях юмористических изда­ний. На всех не хватает. Если опоздал — берешь что осталось. Милиционера, допустим. Или комсомольского работника. Или международного обозревателя. Но это абсолютно не ходовой товар! Юмореска про обозревате­ля валяется у меня на складе готовой продукции пят­надцать лет — не могу найти потребителя. То же самое — рассказ об отечественном мафиози. Клянусь, вещь сде­лана на совесть. Одного золота сколько ушло. Оно там всюду: и в тайнике под паркетом, и у жены в ушах, и у самого мафиози на груди. Буквально сверкающее произведение! И — никому не надо.

О мыслях уже не говорю! Сколько работает моя фабрика, не помню, чтоб выбил в министерстве хоть сколько-нибудь стоящую мысль. Так и говорят: «Мыслей у нас нету». А начнешь нервничать, требовать — еще и поиздеваются: «Ладно. Только для вас. Есть тут у нас одна заветная мыслишка... Ликвидировать вас, юмори­стов. чтоб не мешали работать. Берете?»

В общем, привозишь на фабрику всякие неликвиды. А какая из них продукция — вы потом видите сами. По­этому, прежде чем ругать нас, поинтересуйтесь: а из чего мы это свинчиваем?

Впрочем, все это с завтрашнего дня — в прошлом! Никаких министерских фондов. Выходи на прямые связи с поставщиками, бери что хочешь, и делай что можешь. Предлагай кому угодно. Замечательно! Но я волнуюсь. Что значит: бери что хочешь и не спрашивай. Я не при­вык. Я привык как раз спрашивать: «Это можно взять? Спасибо. А это? Благодарю. А это? Нельзя, а почему? Оно очень важное? Понял. А над этим можно пошутить? Больное место? Уяснил. А по этому поводу нельзя ли пройтись? Легонько, по касательной... Нельзя? Почему? Этого повода у нас нет? Да как же, я сам сталкивался. Вечером как-то... Ошибся в темноте? Они там трамвай ждали? А я понял, что... А я понял так... Ну, извините. Извините меня, дурака. Все. Больше не буду».

А теперь, значит, все можно. Хорошо! Но боязно. Мо­жет, лучше по-старому? Выдадут тебе несуна, к нему пару хохмочек замшелых — и запускай конвейер... Нет! Надоело. Хочется рискнуть. Выбить юмор не из мини­стерства — из жизни. Мысли извлечь из себя самого — вдруг они там есть? Выйти на прямую связь с самым богатым поставщиком шуток — с народом. Хочется вы­пускать полновесный юмор, который читатели оплатят полновесным смехом. А издатели... Но как платят за юмор издатели — это отдельный разговор. И тоже очень смешной!

КТО ЭТО, КТО ЭТО?

Кто это, кто это? Кто этот крупный мужчина с одыш­кой, кудлатый, седеющий, с бородою неряшливой, как заброшенный заповедник?

«Привет-привет, старик, как жизнь, да нет, ты меня не помнишь, да не извиняйся, ты и не мог помнить, я шел на три курса младше, но я тебя знал, тебя тогда все знали, а теперь что-то не слышно, говорили, ты уехал, а ты не уехал, а почему о тебе не слышно, ну, можешь не объяснять, у меня у самого дела хреновые, нет, во­обще-то зам. главного в одной шараге, шарага крепкая, без премии не сидим, но подсиживают, гады, ну, гадов развелось, скажу тебе, но ты и сам знаешь, тебе ведь тоже гадят, а иначе, почему не слышно, ну, не хочешь жаловаться, это молодец, и правильно, и еще поборемся, ну, пока-пока, старик, рад был тебя встретить!»

С такой бородой, с такой одышкой — и младше меня на три курса. Какой же я?

Кто это, кто это? Кто эта женщина, как мешок с му­кой, плотная, с глазами опухшими, с подбородком бок­сера, зло влекущая трехпудовую авоську? Слониха с веселыми глазками, свирепо тянет гору консервов, а уви­дев меня, громоздит гору на асфальт, с нежным громом ее рассыпая. Кто?

«Ф-фу... Господи, кого я вижу, здравствуй, наверное, не узнаешь, не притворяйся, не узнал, ну и ладно, прощаю, двадцать лет все-таки или даже больше, забыл «пионер­ку», да нет, мне семнадцать было, но ты звал пионеркой, а, вспомнил! А помнишь... а помнишь... а как на палубе танцевали всю ночь... ну, не притворяйся, вижу, что забыл... Живу нормально, но муж дурачок и сын недале­ко ушел, жрут и пьют, а я носи, но в целом хорошие ребята, я привыкла, а ты еще ничего, но тоже... но не потолстел хоть, со спины как молодой... Ну, я побежала, поскакала, поползла, счастья тебе, а как зовут, так и не вспомнил, ну, Рита, Рита...»

Кто это, кто это? Кто эта женщина прелестная, почему я остановился? Боже мой... Все тот же румянец на щеках, и взгляд так же спокоен, у сероглазых всегда спокоен взгляд, и тем же движением пропускает в паль­цах прядь над высоким лбом, и все та же ломкая по­ходка, от которой с ума сойдешь и век будешь помнить...

Вот кого годы не берут! А сколько их прошло? Два­дцать? Двадцать три. Двадцать четыре. Это не она. Это ее дочь.

Я раньше думал: как стареют? Оказалось — еще и так.

Что я могу сказать об Опрокидневе, став­шем за эти годы моим близким другом, вы прочтете дальше.

А вот что мог бы сказать он о своем ав­торе? С присущей ему привычкой драма­тизировать обстоятельства Опрокиднев, не исключено, заявил бы: «К сожалению, в работе над моим образом автор не уточнил фокусировку, допустил лакировку и где-то перешел бровку. Выпятив находчи­вость, живость и веселость, он намеренно затушевал такие не украшающие меня черты, как нерешитель­ность алгебраических задач в школе, мелочность карман­ных денег в годы студенчества и постыдная низость сегодняшней зарплаты. Поэтому так же, как и он — ко мне, я отношусь к своему автору с глубоким и не­изменным чувством юмора...»

С этим же чувством отнесись к нам с Опрокидневым и ты, дорогой читатель!

ЧЕРНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК

Однажды, будучи в прекрасном расположении духа, Опрокиднев опаздывал на работу и вынужден был на­нять такси. Он курил сигарету «Экстра», посматривал через стекло на прохожих и отпускал по их поводу незамысловатые шутки. А водитель хмуро крутил ба­ранку и молчал. Тогда Опрокиднев рассказал анекдот про нильского крокодила. А водитель все равно молчит.

Тогда Опрокиднев спрашивает:

—   Почему вы со мной не разговариваете, товарищ водитель?

Водитель и на это ничего не ответил.

Едут они так, едут, и вот Опрокиднев говорит:

—   Вам, наверное, кажется, что я на вас обиделся. Поверьте, это не так. Я замолчал, чтобы обдумать ваше поведение. Да, сначала я решил, что вы замкнутый че­ловек. Но потом я поставил себя на ваше место, и мне стали ясны причины вашей молчаливости, вашего не­желания разговаривать, вашего неотвечания на мои шутки. Сейчас я эти причины вскрою перед вашим изум­ленным взором.

Опрокиднев закурил еще одну сигарету «Экстра» и продолжал:

—   Люди бывают разные. Одни дают чаевые всегда и всюду. Другие — никогда и нигде. Третьи — то так, то сяк. И вот ко мне, водителю такси, подходит клиент. Сразу возникает проблема: брать его или не брать? И если брать, на каком уровне общаться в период поезд­ки? Есть ли смысл разговаривать с ним, смеяться в от­вет на его, прямо скажем, незамысловатые шутки? На все вопросы можно ответить, только точно зная, как поведет себя клиент в конце пути. Или он уплатит по счетчику, или добавит сверху, или вообще сбежит.