Страница 86 из 97
Наутро был призван Кузьма Кузьмич, и состоялся своего рода «военный совет». Лисистратов, бледный, умытый, застегнутый на все пуговицы, драматически докладывал, как крался он за княжной, Софьей и Харитином, как старушка шла мелкими шажками, а Харитин держал ее под локоть. Софья же брела, широко метя подолом траву, и корзина с припасами покачивалась на ее руке.
— Затем вышли они на лужайку и устроились в тени. Княжне подали подушку.
— А подушку кто нес? — заинтересовался Кузьма Кузьмич.
— Софья. Подушка была привязана к корзине, — объяснил Лисистратов. — Не перебивайте меня, пожалуйста, Кузьма Кузьмич, потому что я боюсь утратить нить.
— Я лишь уточняю детали, — возразил Кузьма Кузьмич. — Любая может оказаться решающей. Даже подушка.
— Почему подушка? — заволновался Лисистратов.
— В подушке легко пронести лучевой пистолет или спрятать в ней ядовитого скорпиона, — пояснил Кузьма Кузьмич.
Лисистратов раздраженно дернул углом рта и продолжил:
— Итак, княжна уселась на подушку, Харитин — рядом с ней, а Софья разложила на маленькой скатерти бутерброды, пирожки и вынула бутыль с напитком. Скатерть также находилась в корзине, — добавил Лисистратов на всякий случай и покосился на Кузьму Кузьмича. — Они принялись кушать. Говорили на разные темы. Княжна вспоминала случаи, как приживалки пытались ее обмануть и как они при этом глупо выглядели. Софья очень смеялась.
— А Харитин? — спросил Николай Григорьевич.
— Мне показалось… — медленно проговорил Лисистратов. — Мне показалось, что Харитин вообще не знает, как это — смеяться. Как говорится в драме «То здесь, то там, или Смутные времена», «человек — прямоходящее, без перьев, умеющее смеяться».
— И пить водку, — прибавил Николай Григорьевич, как будто без всякой задней мысли.
Лисистратов, однако, возмутился:
— При чем здесь водка? Некоторые животные также употребляют алкоголь и даже страдают пристрастием. Такие случаи описаны. Пьянство — не единственно человеческое свойство, в то время как смех присущ только человеку. Вы, очевидно, предполагаете, что раз я актер, то и думать не умею, а только выполняю требования постановщиков? Ну так это ваше заблуждение, потому что в пьесах много глубоких мыслей, так что я как актер пропускаю сквозь себя, можно сказать, всякую мудрость.
Кузьма Кузьмич сказал:
— Ни в чем таком мы вас не подозреваем, Лисистратов. Итак, Харитин не смеялся, а Софья смеялась.
— Да.
— А потом?
— Потом говорили о погоде. Сравнивали с Москвой.
— Ясно, — кивнул Кузьма Кузьмич и устремил на Николая Григорьевича многозначительный взгляд.
— Я вел записи, но свериться с ними не могу, потому что, кажется, потерял в трактире, — сказал Лисистратов. — В общем, разговор был самый незначительный. Пока говорили, Харитин взял княжну за руку и поднес к губам.
— И… что? — насторожился Николай Григорьевич.
Лисистратов пожал плечами:
— Ничего. Он целовал ей руку. Довольно долго. Она этого даже как будто не замечала. Не смотрела на него. Продолжала болтать с Софьей. Затем Харитин отошел от них обеих, лег в траву, закрыл голову руками и скрючился. Лежал так с четверть часа. Я видел, как он ногой дрыгает, — прибавил Лисистратов. — Трава колебалась. А женщины все болтали. Софья наливала княжне чай. Княжна пару раз подносила к глазам ту руку, которую целовал Харитин. Разглядывала недоуменно. Мне показалось, что она даже не вполне понимала происходящее. На этом — все.
— Все? — поднял брови Кузьма Кузьмич. — Где же вы отсутствовали столько времени?
— Не мучайте меня, Кузьма Кузьмич! — вскричал Лисистратов. — Вам ведь хорошо известно, как я потратил отпущенные мне дни!
— И отпущенные вам деньги, — вставил Николай Григорьевич.
— Я должен был снять напряжение, — объяснил Лисистратов. — Однако увлекся и слегка… перестарался. Что ж, не в первый раз алкоголь оказывается сильнее человека.
— До сих пор я не усмотрел ничего такого, что требовало бы столь радикального снятия напряжения, — сказал Кузьма Кузьмич.
— Когда я уже уходил, Харитин встретился со мной взглядом, — сказал Лисистратов, содрогаясь. — Поверьте, господа, у меня мороз прошел по коже. Харитин знал, что я слежу. Он лежал в траве, весь бледный, застывший, как будто бы без сил. Я немного увлекся, наблюдая, и, наверное, высунулся из-за куста. Клянусь, я не подозревал, что он может слышать! И вдруг он приподнялся и глянул. Мне почудилось, будто он приблизился в единое мгновение, надвинулся на меня. Магнетизм взора так действует. Как будто между нами не осталось никаких тайн, если вы понимаете, что я имею в виду. Он извлек из меня все мои жалкие секреты и взамен намекнул на свои. А потом… потом он улыбнулся. И я побежал.
Лисистратов вытер платком лоб и заключил:
— Вот, собственно, и все. Квинтэссенцию извлекайте сами, господа, какую вам угодно.
Все трое совещались довольно долгое время, но ни к каким определенным выводам так и не пришли и в конце концов велели лакею принести хороший коньяк, а к коньяку — шоколад и апельсины из теплицы, так что вечер закончился очень приятно. Лисистратов заночевал у Николая Григорьевича, а Кузьма Кузьмич поехал к себе в «Осинки» на нанятом электромобиле.
Глава двадцать четвертая
Княжна умерла ранней весной, на следующий год после появления в ее доме Харитина. Перед смертью она была очень веселой, благостной, всех одаряла и благословляла, но, кажется, вообще плохо понимала происходящее. Харитин скрывался в комнатах в глубине дома; его никто не видел почти месяц.
Софья не отходила от постели своей благодетельницы. За эту зиму молодая девушка вытянулась, сделалась почти взрослой. Ее блеклое лицо еще больше подурнело. Она одевалась очень строго, во все темное, без рюшей, воротничков и украшений. У многих в Лембасово не было сомнений, что после смерти княжны Софья Думенская уйдет в монастырь.
К числу немногочисленных скептиков на счет Софьи принадлежал Лисистратов. В те дни он просиживал в трактире, где, по его словам, «наблюдал народные типы для лучшего вживления в роль». Услыхав в очередной раз соображение досужего сплетника насчет «бедной Сони», Лисистратов тяжко поднялся над скамьей.
— Вы все! — проговорил он, обводя немногочисленных трактирных посетителей (включая какого-то заезжего торговца, который вообще не имел никакого отношения к Лембасово, а просто зашел покушать по дороге). — В-вы!.. Вот в горах Тибета, где самая мудрость собралась, — там есть белые монастыри и черные. Слыхали? Да откуда вам, невеждам… Ну так вот. В черных монастырях все наоборот. В белых монастырях служат днем, в черных — ночью. В белых ходят по часовой стрелке, когда процессия составляется, — Лисистратов для наглядности повращал рукой вокруг своей головы. — А в черных — против часовой стрелки. Все как бы назло там делается.
— Это ты к чему, Лисистратов? — крикнул один весьма дерзкий пьяница, который пил много, всегда за чужой счет и никогда не пьянея до конца (Лисистратов ему в этом отношении завидовал).
— Это я к тому, что если б мы жили на Тибете, то Софья Думенская ушла бы в черный монастырь и ходила бы там против часовой стрелки, — Лисистратов опять покрутил рукой вокруг своей головы, но теперь в противоположную сторону. — А раз мы, благодарение Бога, не на Тибете живем, а в России, то и черных монастырей у нас нет. И, стало быть, Софья Думенская пребудет в миру. Вот и все, что я вам, дуракам, хотел сказать, а поняли вы или нет — ваша беда.
С этим Лисистратов победно проглотил стопку и уселся обратно на скамью.
— Во выразился! — заметил дерзкий пьяница. — Ну Лисистратов! Энциклопедического ума человек.
Между тем Софья не отходила от княжны, меняла на ней платье, сама готовила для нее питье. Княжна слабела с каждым днем. Приживалки притихли, перешептывались насчет Софьи — уж не травит ли она благодетельницу каким-то медленным ядом? Но Софья не препятствовала никому подходить к княжне и даже пробовать ее питье. Вызванный из Петербурга доктор подтвердил, что за княжной ведется самый правильный уход.