Страница 2 из 97
Не знаю, почему, но здешние леса показались мне зловещими. Некогда они были вырублены, затем снова насажены; за минувшие столетия они разрослись в чащобу. Нерадивые лесники дурно следили за тем, чтобы выдергивать сорный кустарник, и, как следствие, — ельник здешний сделался полностью непроходимым. Один только Бог знает, какая живность расплодилась там, под тяжелыми хвойными лапами, куда нет доступа человеку!..
В полудреме мне рисовались гигантские ядовитые грибы с широкими бледными шляпками, обиталище и пища улиток, чьи склизкие прикосновения обжигают огнем и оставляют болезненные красные пятна. Виделись мне в фантазиях и иные существа, еще более опасные…
Я проехал еще с версту, когда внезапно, возле столба с надписью «65», то есть за две версты от «Осинок», извозчик мой был остановлен.
Автоматический электроизвозчик тем и хорош, что сам по себе он никогда не останавливается, если только не прибыл к месту назначения. Это чрезвычайно удобно, например, если нужно выдворить загулявшего приятеля. Оплачиваешь поездку, грузишь бесчувственное тело, вводишь координаты и спокойно идешь себе домой — вкушать крепкий чай и заслуженный отдых. Если бесчувственное тело и очнется, оно нипочем не сможет покинуть место своего благодетельного заточения; таким образом, долг гуманизма тобой исполнен полностью.
Это я все для того подчеркиваю, чтобы показать, как сильно был я удивлен случившимся. Меня тряхнуло внутри возка так, что я стукнулся подбородком о столик, приделанный впереди, и разбил себе губу.
Дверца отошла в сторону, потек холодный, влажный, напоенный туманом воздух, и я увидел прямо перед собой бородатую физиономию и ярко-голубые глаза.
— Вылазь-ка, барин, — проговорил нежданный мой посетитель. — Ну давай, вылазь. А то, вишь, пустил тут корни.
Он говорил как-то странно — нарочито уродуя речь. Впрочем, это соображение пришло мне на ум значительно позднее, а в те мгновения я попросту растерялся — что, впрочем, извинительно.
— Позвольте, по какому праву… — пробормотал я, неловко подчиняясь приказанию.
У меня еще оставалась надежда на то, что возок остановил блюститель правопорядка (у них имеются специальные устройства для перехвата электроизвозчиков) по какой-то служебной надобности.
Я выбрался на дорогу. Остатки хмеля покинули меня вместе с надеждой на благополучное разрешение дела: передо мной явились, окружая мужика, весьма необычные личности с ярко-багровой кожей и набухшими щелями темно-синих глаз. Их непокрытые головы заросли гладким черным волосом, голые руки, торчавшие из меховых безрукавок, были тонки, но, по всей очевидности, сильны.
Бородатый мужик весело ухмылялся. Ему чрезвычайно нравился эффект, который производили его спутники.
— Ты кто? — спросил я его тихо. У меня вдруг задрожала нижняя челюсть.
— Я-то? — Мужик фыркнул носом, мимолетно оглядел краснорожих и снова повернулся ко мне. — Я Матвей Свинчаткин. Слыхал про такого?
Я напрягся, отчаянно силясь припомнить, попадалось ли мне это имя. Ничего не ум не шло, но я кивнул.
— Врешь ты, — засмеялся Матвей Свинчаткин. — Ничего ты не слыхал.
Зубы у него в улыбке были белые, яркие. От удовольствия он состроил гримасу, зажмурился и сильно моргнул несколько раз, отчего лицо его смялось, как пергаментная бумага, а потом снова разгладилось.
Загомонили, захохотали вокруг и краснорожие люди. Они толкали друг друга плечами, переступали с ноги на ногу и трясли волосами.
Сопротивляться происходящему я никак не мог. Оставалось только смотреть и всему покоряться. Бог знает, что на уме у этого Свинчаткина; однако на злодея он не был похож. Поэтому я не без досады, но довольно спокойно ожидал продолжения.
— Так это ты теперь хозяин «Осинок»? — уточнил Матвей Свинчаткин.
— Да, — ответил я.
— Покойнику-то кем приходился? — продолжал развязным тоном расспрашивать Свинчаткин.
— Племянником.
— И что же, он все тебе отписал? Тебе одному?
— Выходит, так.
— Стало быть, не бедный ты человек, а? — настаивал мужик.
— Не знаю, — сказал я. — Может, и бедный, одна только видимость, что землевладелец. А может, и богатый. Я ведь еще в «Осинках» не был, и что там делается — понятия не имею.
— Ладно, — оборвал меня Матвей и вдруг перестал посмеиваться. — Раз уж какое-никакое имущество у тебя в «Осинках» имеется, стало быть, и с голоду не помрешь. Давай-ка сюда, что с собой везешь.
— Что? — глупо квакнул я. Стыдно признаться, но я до сих пор верил, что обойдется одними разговорами, без неприятностей.
— Да то, — сказал Матвей, кивая мне головой, — чемоданы свои давай мне сюда. И шубу, если есть. Мне это все нужней, чем тебе.
Я заморгал на него, но Матвей вовсе не шутил.
— Это что же, грабеж? — уточнил я.
— Угадал, — без признака улыбки отвечал Матвей. — Грабеж, он самый. И уже не первый в моей многострадальной жизни. Мы для того и приборчиком специальным разжились, видишь? — Он показал мне устройство, с помощью которого остановил электроизвозчика. — Полезная штучка.
— Под самым Петербургом? — продолжал я, словно умоляя Матвея согласиться со мной и признать, что это вещь невозможная. — Как же — под самым Петербургом-то?
— А вот так, — сказал Матвей. — Ты нашу проселочную дорогу видел? Кончился твой Петербург, начались наша топь и наша чаща.
Я посмотрел в сторону леса, и мне почудилось, что там, между деревьями, видны еще краснорожие люди в меховых безрукавках. Вот тебе и бледные грибы с ядовитыми улитками! У меня передернуло кожу между лопатками, как у блохастой собаки, и я молча вытащил из возка мой саквояж.
Матвей с легким презрением осмотрел скромный мой багаж.
— Дагерротипы забери, — сказал он, вынимая бархатный альбом и мельком просмотрев снимки. — Родители твои? Пусть у тебя будут, у меня свои имелись.
— Спасибо, — пробормотал я, откладывая альбом на сиденье.
— Нет ли у тебя с собой водки? — продолжал Матвей. — Холодно по ночам, водкой бы согреться.
Я опять забрался в возок и вынул из ящика, приделанного под столиком, фляжку с коньяком, которую сунули мне на прощанье друзья.
— Это дело, — одобрил Матвей. — Ну и последнее. Выверни-ка, братец мой, карманы. Разбогател ты только что, стало быть, еще не отошел от обыкновения самое ценное носить при себе, в карманах.
Я застыл не двигаясь. Мне до слез не хотелось расставаться с серебряной коробочкой, где хранились столь ценные для меня реликвии. Но Матвей все правильно угадал и отступать не намеревался.
— Ну, довольно! — прикрикнул он на меня. — Ты теперь богатый, ты себе еще купишь, а мне для дела нужно!
В этот самый миг, когда рука моя уже нависла над карманом, один из краснорожих вдруг вытянул шею, обернулся и как-то особенно свистнул, сложив губы трубочкой. Тотчас и остальные завертелись, беспокойно залопотали, сбились в кучу и начали показывать куда-то на дорогу.
Матвей тоже поглядел туда, плюнул себе под ноги, а мне сказал:
— Ну, прощай. Может, еще увидимся.
И побежал к лесу. Вслед за ним, рассыпавшись, точно яблоки из корзины, поскакали и краснорожие. Они не столько бежали, сколько прыгали, сильно отталкиваясь от земли ногами в коротких лохматых сапогах.
Я разжал пальцы, которыми стискивал у себя в кармане серебряную коробочку. И наконец увидел тех, кто одним своим появлением непостижимо отогнал от меня грабителей.
Их оказалось, к моему величайшему удивлению, всего двое: женщина лет пятидесяти и юноша, лет самое большее двадцати.
Он был небольшого роста, очень худой, нескладный — как будто у него имелся, например, небольшой горб, который он скрывает, утягиваясь в корсет. Я не мог хорошо рассмотреть черты его лица, видел только, что он очень смуглый, почти черный. Полы его узкого пальто, забрызганные снизу грязью, волочились по земле.
Женщина в элегантном брючном костюме, клетчатом плаще с пелериной и высоких сапогах, показалась мне отталкивающе-красивой. Мне почему-то чудилось, что она в любое мгновение может обернуться насекомым — кузнечиком, например, или стрекозой. Жгуче накрашенные губы, обрамленные резкими морщинами, были сложены в подобие презрительной полуулыбки. И хоть смотрела она на меня издалека, сквозь белую муть тумана, мне сделалось не по себе.