Покойный Маттио Паскаль

– Маттиа? Ты?!

Вдова Пескаторе, прибежавшая со свечой в руке, издала душераздирающий вопль, словно роженица. Ударом ноги я захлопнул дверь и вырвал у нее свечу, которую она едва не уронила на пол.

– Тише! – крикнул я ей прямо в лицо. – Вы, кажется, и впрямь приняли меня за привидение?

– Ты живой? – выдавила она, побелев от страха и впиваясь пальцами себе в волосы.

– Живой! Живой! Живой! – подхватил я с какой-то свирепой радостью. – А вы меня опознали в мертвеце? В утопленнике?

– Да откуда же ты? – в ужасе спросила она.

– С мельницы, ведьма! – зарычал я. – Вот, держи свечу да гляди на меня хорошенько! Это я? Узнаешь? Или тебе кажется, что перед тобой тот несчастный, который утонул в Стиа?

– Значит, то был не ты?

– Иди к черту, ведьма! Я же стою здесь, живой! А ты вставай, чудило! Где Ромильда?

– Ради бога!.. – простонал Помино, торопливо поднимаясь с пола… – Малютка… Я боюсь… Молоко…

Я схватил его за руку, тоже, в свою очередь, оторопев:

– Что еще за малютка?

– Моя… моя… дочка… – пробормотал Помино.

– Ах ты убийца! – заорала вдова Пескаторе. Ошеломленный этим новым известием, я не мог ответить ни слова.

– Твоя дочь? – прошептал я. – Ко всему еще и дочь… И теперь она…

– Мама, ради бога, пойдите к Ромильде… – умоляющим тоном произнес Помино.

Но было уже поздно. Ромильда с раскрытой грудью, к которой присосался младенец, полуодетая, словно, услышав наши крики, она впопыхах спрыгнула с постели, – Ромильда вошла в комнату и увидела меня:

– Маттиа!

Она упала на руки Помино и матери, которые унесли ее, оставив в суматохе малютку у меня на руках, когда я вместе с ними бросился к Ромильде.

Я остался один во мраке прихожей с этой хрупкой малюткой, которая пронзительно кричала, требуя молока. Я был смущен, растерян, в ушах у меня звучал отчаянный крик женщины, которая была моей, а теперь вот родила эту девочку, и не от меня, не от меня! А мою-то, мою она тогда не любила! Значит, и мне, черт побери, нечего жалеть ни ее ребенка, ни их всех. Она вышла замуж? Ну, так теперь я… Но малютка продолжала кричать, и тогда… Что оставалось делать? Чтобы успокоить девочку, я осторожно прижал ее к груди и принялся нежно похлопывать по крошечным плечикам и укачивать, прохаживаясь взад и вперед. Ярость моя утихла, пыл угас. Девочка мало-помалу смолкла.

Из темноты послышался испуганный голос Помино:

– Маттиа! А что девочка?

– Тише ты! Она у меня.

– А что ты с ней делаешь?

– Ем ее… Что делаю! Вы же сунули ее мне в руки… Пусть теперь и лежит у меня. Она успокоилась. Где Ромильда?

Он подошел ко мне, весь дрожа и глядя с опаской, как сука, увидевшая, что хозяин взял на руки ее щенка.

– Ромильда? А что? – переспросил он.

– А то, что мне надо с ней поговорить, – грубо ответил я.

– Знаешь, она в обмороке.

– В обмороке? Ну что ж, приведем ее в чувство.

Помино с умоляющим видом попытался преградить мне путь:

– Ради бога… Послушай… Я боюсь… Как это… ты… живой?… Где же ты был?… Ах, боже ты мой… Послушай… Может быть, ты лучше со мной поговоришь?

– Нет! – закричал я. – Буду говорить с ней. Ты во всем этом деле теперь никто.

– Как! Я?

– Твой брак недействителен.

– Как!.. Что ты говоришь? А девочка?

– Девочка… Девочка… – процедил я сквозь зубы. – Постыдился бы! Только два года прошло, а вы уж успели и дочкой обзавестись. Тише, маленькая, тише! Пойдем к маме!.. Ладно, веди меня! Куда идти?

Не успел я войти в спальню с ребенком на руках, как вдова Пескаторе накинулась на меня, словно гиена. Я оттолкнул ее яростным взмахом руки:

– А вы убирайтесь! Вон там ваш зятек. Если хотите орать, орите на него. Я вас знать не знаю.

Я склонился над Ромильдой, которая горько рыдала, и положил девочку рядом с ней.

– Вот, возьми ее… Ты плачешь? Отчего? Оттого, что я жив? Ты предпочла бы, чтоб я был мертв? Посмотри на меня… Ну же, посмотри мне в лицо. Каким я тебе больше нравлюсь – живым или мертвым?

Она попыталась взглянуть на меня сквозь слезы и прерывающимся от рыданий голосом прошептала:

– Но… как… ты? Что… ты делал?

– Что делал? – усмехнулся я. – Это ты у меня спрашиваешь, что я делал? Ты-то вышла вторично замуж… за этого болвана… Родила дочку и теперь еще спрашиваешь, что я делал?

– Что теперь будет? – простонал Помино, закрывая лицо руками.

– Но ты, ты… Где ты пропадал? Раз ты притворялся умершим, раз ты скрывался… – начала орать вдова Пескаторе, надвигаясь на меня с поднятыми кулаками.

Я схватил одну ее руку, скрутил и прорычал:

– Молчать, я вам говорю! Замолчите сейчас же, и если вы только пикнете, я позабуду жалость, которую испытываю к этому болвану, вашему зятю, и к этой крошке, и буду поступать по закону! А знаете ли, что гласит закон? Что я должен восстановить свой брак с Ромильдой…

– С моей дочерью? Ты?… Ты с ума сошел! – не смущаясь, завопила она.

Но Помино, услышав мою угрозу, принялся уговаривать ее, чтобы она ради всего святого замолчала и успокоилась.

Тогда мегера, отстав от меня, напустилась на него, дурака, болвана, ничтожество, умеющего только хныкать и жаловаться, как баба.

Меня разобрал такой смех, что живот заболел.

– Хватит! – закричал я, когда немного успокоился. – Да я оставлю ему Ромильду! Охотно оставлю! Неужели вы считаете меня таким дураком, чтоб я захотел снова стать вашим зятем? Ах, бедный ты мой Помино! Прости, бедный мой друг, что я назвал тебя болваном. Но ведь ты же слышал? И теща твоя назвала тебя так, и – честное слово! – еще раньше так о тебе отзывалась Ро-мильда, наша женушка, да, да, она – не кто другой. Ты ей казался и болваном, и тупицей, и пошляком, и не помню уж чем еще. Не так ли, Ромильда? Ну, признайся же… Ну-ну, перестань плакать, дорогая, вытри глаза, а то еще молоко испортишь… Я теперь жив – видишь? – и хочу радоваться жизни, да, радоваться, как говорил один мой подвыпивший приятель… Радоваться. Помино! Ты думаешь, я хочу отнять маму у дочки? Ой, нет-нет! У меня уже есть сын без отца… Видишь, Ромильда? Мы с тобой теперь квиты: у меня есть сынок, он – сын Маланьи, а у тебя дочка, и она – дочь Помино. Если на то будет воля божья, мы их еще когда-нибудь поженим! Но теперь мой сын для тебя уже не обида… Поговорим о вещах повеселей… Расскажи-ка мне, как ты и твоя мать умудрились опознать мой труп там, в Стиа.

– Но я ведь тоже опознал! – вскричал, потеряв терпение, Помино. – Вся округа опознала! Не они одни!

– Молодцы! Молодцы! Он был так на меня похож?

– Твой рост… Борода… Одет как ты… в черное. К тому же ты столько времени пропадал…

– Ну конечно, я скрылся, ты ведь это уже слышал? Как будто я скрылся не из-за них. Из-за нее, из-за нее… И вот, знаешь ли, я все-таки решил было вернуться… Да, да, нагруженный золотом! Как вдруг, оказывается, я умер, утонул, даже разложился… И вдобавок всеми опознан! Слава богу, два года я болтался повсюду, как блудный сын, а вы-то здесь – помолвка, свадьба, медовый месяц, пиры, веселье, дочка…

– А теперь-то как? Теперь-то как будет? – стеная, повторял Помино, сидевший как на иголках. – Вот о чем я спрашиваю!

Ромильда встала и перенесла девочку в колыбельку.

– Пойдем, пойдем отсюда, – сказал я. – Малютка заснула. Поговорим в другом месте.

Мы перешли в столовую, где на еще накрытом столе виднелись остатки ужина. С мертвенно-бледным, ошалелым, перекошенным лицом, весь дрожа и беспрестанно моргая помутневшими глазками, сузившиеся от муки зрачки которых казались двумя черными точками, Помино только и делал, что почесывал себе лоб и повторял как в бреду:

– Жив… Жив… Как же это? Как же это?

– Да перестань ты ныть! – крикнул я. – Сейчас все обсудим.

Ромильда, облачившись в халат, присоединилась к нам. При свете лампы я на нее просто загляделся: она похорошела и стала совсем как в былые дни, даже еще красивее.