Страница 34 из 37
— Выучись мы и начни работать, все было бы совсем по-другому. Да простит вас Аллах!.. — упрекала Фикрия.
— Время вашего отца было совсем другим, не то что сейчас. Не тревожьте его покой! — кричала на нее мать.
А Зейнаб вздыхала:
— Будь я посмелее, пошла бы работать служанкой…
— Господь наш принесет мне облегчение, послав смерть, — бормотала в ответ мать.
Что за дом несчастий и тоски! Когда же кончатся эти взаимные обвинения? Однако для меня эти женщины сохраняли свои лучшие чувства, нежность и любовь. Я — глава семьи и ее жертва. Насколько я питал злобу к ним всем, настолько же сочувствовал и печалился. Какой хорошей хозяйкой была моя мать! Как она была счастлива, живя с отцом! Но она никогда не могла представить такого печального конца их благополучной семьи.
Как-то раз в сердцах я спросил ее:
— Ну почему в нашем доме вечные ссоры?!
— Разве сделаешь мед из уксуса? — возразила она. — Да и ты сам…
— Я-то что?!
— Я ведь хочу, чтобы они вышли замуж, только ради тебя, правда…
— Интересно, если каким-нибудь чудом явится этот жених, где я найду им приданое? — съязвил я.
Она грустно вздохнула и замолчала, уходя от ответа, а я сердито переспросил:
— А в чем моя-то вина?
— Иди женись и брось нас на произвол судьбы! — сорвалась мать.
— Даже этого я не могу! — закричал я с отчаянием.
Злосчастный тот дом, что становится со временем все отвратительнее — те же лица, то же горе, те же лишения… Неужели у этой жизни нет конца! Ожесточенная Фикрия и эгоистичная Зейнаб — обе, против своей воли, не покидают дома из-за того, что в шкафу нет ни одного хоть сколько-нибудь приличного платья. Война продолжалась, цены росли, тревога копилась. Как-то я сказал матери:
— То, что нам прежде казалось нищетой, ныне стало роскошью, мы теперь должны стать крайне экономны в расходах.
— Но я ведь и так делаю все возможное!
— Да, не думал отец о будущем — да будет милостив к нему Аллах!
Она, как обычно, бросилась защищать его:
— Он не мог сделать больше того, что сделал.
— Ну да, много тратил, избаловал меня и, в результате, погубил мою жизнь!
— Неужели ты можешь упрекать его за то, что он любил тебя больше всего на свете?
— Лучше бы скопил денег, чтобы выдать замуж своих дочерей!
— Он собирался взять ссуду под часть пенсии, как только надо будет готовить приданое для одной из них…
Однажды начальник позвал меня к телефону. До меня долетел голос, заставивший сильно забиться мое сердце — Малика, любимая моя! Она назначила мне вечером свидание на улице ас-Сараййат… Я увидел ее, но в моем сердце не было ни искры надежды. Встреча после горького года жестокой и долгой разлуки! Вот снова передо мной прекрасное лицо и безумно влекущее к себе тело. Растерянно и смущенно она проговорила:
— Ты меня, конечно, забыл!
Мы шли рядом, и я говорил:
— Такой конец даже не приходил мне в голову…
— Я, когда ко мне сватаются, все время отказываю… Но как же мне сохранять стойкость перед шквальными порывами ветра?
— Мне стыдно, Малика.
— Неужели нет проблеска надежды?
— Дела все хуже и хуже…
Мы шли вперед в полном молчании, словно провожали в последний путь покойника, шли, пока не приблизились к площади Французской больницы. Она прошептала:
— Я могу сделать все, что ты мне скажешь.
Но я покачал головой, окончательно покоряясь судьбе:
— Мне нечего предложить. Было бы нечестно обманывать тебя. Я и так виноват, что погубил часть твоей жизни…
Вечер наваливался на нас всей своей тяжестью, и ничто, даже синие фонари светомаскировки, не могло разорвать густую сомкнувшуюся тьму… Мы должны были расстаться прежде, чем придем на улицу Аббасии. Смириться с разлукой, которая унесет с собой все. Мы остановились. Я спросил чужим голосом:
— Я заслуживаю в твоих глазах упрека, Малика?
Она отрицательно покачала головой, не произнеся ни звука. Наши руки встретились. Последнее, что я сказал, было:
— Я всегда буду желать тебе счастья…
И она ушла. А я не отрываясь смотрел вслед… Что дала эта встреча, кроме новых горестей? Лишь разбередила душу… Я стал еще больше ненавидеть все на свете, так что даже начал читать оппозиционные газеты, впрочем, без малейшего интереса к политике.
Как-то я спросил Али Юсуфа:
— Скажи мне, всезнайка: впереди у меня вечная холостая жизнь, так как же мне быть с половой проблемой?
Али громко рассмеялся:
— Тебе ничего не остается, кроме Умм Абдо!
Я опешил:
— Умм Абдо?
— А что? Она воспитывалась у вас, жалкое создание, но в ней есть искра жизни, почему бы и нет?
— Она же старше меня лет на десять…
— Ну я же не предлагаю тебе на ней жениться, устаз!..
…Во всей вселенной нет места, тронутого распадом и населенного снами наяву, подобного ветхому зданию на улице Абу Хода и кофейне «Ан-Наджах» на площади Армии. Что же еще остается одинокому отставнику?!.. Если бы у меня появилось много денег, то я бы отправился путешествовать и исколесил бы всю страну. И если бы на меня нежданно свалилось богатство, оставленное, к примеру, бразильским дядюшкой, то я бы объездил весь мир, чтобы жениться на прекрасной девушке… Как приятны мечты, и как они жестоки, ведь ты, Малика, живешь совсем рядом со мной, а я молчу и не делаю ни одного шага к тебе. Мы — дети одних и тех же воспоминаний и жертвы одной и той же старости, а сердце нашептывает мне, что ты все та же!..
Хамада ат-Тартуши радостно сообщил:
— Мой сын получил повышение — теперь он генеральный директор.
Я поздравил его и заключил:
— Сегодня вечером кофе и сандвичи за твой счет.
— Только кофе! — решительно возразил он.
— Послушай, а ты все еще спишь со своей женой?
Хамада засмеялся:
— Странный вопрос.
— Я, конечно, прошу извинения, но он меня волнует.
— Когда захочу, — лаконично ответил Хамада, а потом добавил, — частенько есть сила, но нет желания…
Потом он продолжил с состраданием в голосе:
— И как это тебя миновал брак? Я не знавал человека со столь нежным отношением к женитьбе!
Я горько пояснил:
— Вплоть до прошлого года мне надо было содержать семью, а каждое повышение жалованья съедала растущая дороговизна.
— Как жаль! Ну и Умм Абдо умерла раньше времени?
— Скорее, позже. Уже после того, как стала ненужной мужчинам.
— Да… Что же тебя удерживает от встречи с Маликой?
…А Али Юсуф бросал на меня испытующие взгляды. Я-то прекрасно знал, чего он хочет, но прикидывался непонимающим. В конце концов он все-таки спросил, когда мы сидели в старой кофейне «Аль-Инширах» — там, где сейчас выставка мебели:
— Что нового от Умм Абдо?
Я засмеялся и стал рассказывать:
— Страшная авантюра, но окончилась успешно…
— И как же? — спросил он с живейшим интересом.
— Ну что тебе сказать? Знаю ее с самого детства, словно она — предмет домашней обстановки, которую я унаследовал от отца. Наши отношения всегда были почтительными, и, думаю, она очень удивилась, когда обнаружила, что мои слова и взгляды вдруг изменились. Но в подобных делах только идиоты ничего не понимают. А Умм Абдо — хорошая женщина и, к счастью, не дура. Конечно, когда я протянул к ней руки, она сначала смутилась, отступила назад, разволновалась, задышала часто… Теперь все идет наилучшим образом, но — надо соблюдать осторожность.
— Боишься скандала?
— Конечно!
— Они тебе запретили жениться, так неужели они еще захотят и казнить тебя?
— Да нет, просто я не так воспитан, да и стыдно как-то.
— Главное, нервы твои пришли в порядок?
— Пожалуй…
— Ну вот, молись за меня…
— Что бы я делал без тебя, благородный сводник!
Да, нервы мои пришли в порядок, но ощущение недовольства, бесплодности и ничтожности происходящего стало вдвое сильнее.
Я часто задавался вопросом: «Следовало ли нам завидовать воюющим странам и самим ввязываться в войну?..» Мы постоянно узнавали о чем-нибудь страшном, слышали сигналы воздушной тревоги, видели солдат-союзников. Нас поражали неожиданные повороты событий и разгром гигантских армий. С Али Юсуфом мы встречались каждый день: то в кафе «Аль-Инширах», то — в бомбоубежище.