Страница 4 из 19
— А эти, Тесинский и Семашко, их видели? Может, они лучше разглядели?
— Нет. У меня глаз дальний. Ежли я не увидел, а те-то и подавно. Это точно.
Они поговорили еще минут десять; Алехин понемногу уяснил большинство интересовавших его вопросов и соображал: ехать ли отсюда прямо в Каменку или заглянуть по дороге на хутора, расположенные вдоль леса.
Васюков, под конец разговорясь, доверительно рассказал о знакомом мужике, имеющем «аппарат», и, озорновато улыбаясь, предложил:
— Ежли придется вам здесь стоять — съездим к нему обязательно! У него первачок — дух прихватывает!
У Алехина, к самогону весьма равнодушного, лицо приняло то радостно-оживленное выражение, какое появляется у любителей алкоголя, как только запахнет выпивкой. Сдерживаясь, чтобы не переиграть, он опустил глаза и согласно сказал:
— Уж если стоять здесь будем — сообразим. Непременно!
Он поднялся, чтобы уходить, — в это мгновение груда тряпья на печи зашевелилась. Посмотрев недоуменно, Алехин насторожился. Васюков с помощью костылей подскочил к печке, потянулся как мог и, сунув руку в тряпье, вытащил оттуда и быстро поставил на пол мальчонку примерно двух с половиной лет, беловолосого, в стираной-перестираной рубашонке.
— Сынишка, — пояснил он.
Выглядывая из-за ноги отца и потирая кулачком ясные голубоватые глазенки, ребенок несколько секунд рассматривал незнакомого военного и вдруг улыбнулся.
— Как тебя зовут? — ласково и весело спросил Алехин.
— Палтизан! — бойко ответил малыш.
Васюков, улыбаясь, переступил в сторону. И только тут Алехин заметил, что у мальчика нет левой руки: из короткого рукава рубашонки выглядывала необычно маленькая багровая культя.
Алехин был несентиментален и за войну перевидел всякое. И все же ему сделалось не по себе при виде этого крошечного калеки, с такой подкупающей улыбкой смотревшего ему в глаза. И, не удержавшись, он проговорил:
— Как же это, а?
— В отряде был. В Налибоках зажали нас — осколком мины задело, — вздохнул Васюков. — Ну, умываться! — велел он сынишке.
Мальчуган проворно шмыгнул за перегородку.
— А жена где? — поинтересовался Алехин.
— Ушла. — Переставив костыли, Васюков повернулся спиной к Алехину и шагнул за перегородку. — В город сбежала. С фершалом…
Опираясь на костыль и наклонясь, он лил воду из кружки, а малыш, стоя над оббитым эмалированным тазиком, старательно и торопясь тер чумазую мордаху ладошкой.
Алехин в душе выругал себя — о жене спрашивать не следовало. Ответив, Васюков замолчал, замкнулся, и лицо у него стало угрюмое.
Умывшись, мальчик поспешно утерся тем самым полотенцем, каким отец вытирал скамью для Алехина, и проворно натянул маленькие, запачканные зеленью трусики.
Его отец тем временем молча и не глядя на Алехина отрезал краюшку хлеба, сунул ее в цепкую ручонку сына и, сняв со стены автомат, повесил себе на грудь.
Алехин вышел первым и уже ступал по росистой траве, когда, услышав сзади сдавленный стон, стремительно обернулся. Васюков, стиснув зубы и закрыв глаза, стоял, прислонясь к косяку двери. Бисеринки пота проступили на его нездорово-бледном лице. Ребенок, справлявший у самого порога малую нужду, замер и, задрав головку, испуганно, не по-детски озабоченными глазами смотрел на отца.
— Что с вами? — бросился к Васюкову Алехин.
— Ничего… — приоткрыв глаза, прошептал Васюков. — Рана… открылась… Уж третий день… Должно, кость наружу выходит… Мозжит, мочи нет. А тут задел костылем — аж в глазах потемнело…
— Вам необходимо в госпиталь! — с решимостью заявил Алехин, соображая, как это лучше устроить. — Насчет машины я позабочусь, вас сегодня же отвезут в Лиду!
— Нет, нельзя, — покачал головой Васюков и, зажав костыль под мышкой, поправил автомат.
— Вы что, за ребенка боитесь — оставить не с кем?
— Нет… А в госпиталь не могу! — Морщась от боли, Васюков переставил костыли и двинулся, выбрасывая вперед ногу и подпрыгивая на каждом шагу. — Сельсовет оставить нельзя.
— Почему? — Алехин, проворно открыв калитку, пропустил Васюкова вперед. — У вас заместитель есть?
— В армию забрали… Никого нет… Секретарь — девчонка. Несмышленая… Никак нельзя. Понимаете — не могу! — Опираясь на костыли, Васюков стал посреди улицы и, оглянувшись, вполголоса сказал: — Банды объявились. Третьего дня пришли в Соломенцы человек сорок. Председателя сельсовета убили, и дочь, и жену. А печать забрали…
О бандах Алехин знал, но о случае в Соломенцах не слышал. А деревня эта была неподалеку, и Алехин подумал, что в лесу, где будут вестись поиски, можно напороться не только на мины или на мелкую группу, но и на банду — запросто.
— Как же мне в госпиталь? — продолжал Васюков. — Да я здесь как на посту! Один-одинешенек — и печать передать некому. За мной вся веска смотрит. Лягу в госпиталь, а подумают: струсил, сбежал! Не-ет! Не могу… Я здесь — советская власть, понимаете?
— Понимаю. Я только думаю: ну а в случае чего — что вы сможете?
— Все! — убежденно сказал Васюков, и лицо его сделалось злым. — Партейный я — живым не дамся!
Их нагнали две женщины, босые, в платочках, и, сказав обычное: «День добрый», пошли в стороне, несколько поотстав, — очевидно, им нужен был председатель, но говорить с ним при Алехине они не хотели или же не решались.
Близ проулка Алехин простился с Васюковым, причем тот попытался улыбнуться и тихонько, вроде виновато или огорченно сказал:
— И какой же я председатель: образования — три класса. А никуда не денешься — другого нету!
Отойдя шагов тридцать, Алехин оглянулся — подпрыгивая на костылях, Васюков двигался посреди улицы, на ходу разговаривая с женщинами. Позади него, силясь не отстать, бежал малыш с краюшкой, зажатой в руке.
5. ЧИСТИЛЬЩИК-СТАЖЕР, ГВАРДИИ ЛЕЙТЕНАНТ АНДРЕЙ БЛИНОВ
Лес этот с узкими, заросшими тропами и большими участками непролазного глушняка местами выглядел диковато, но вовсе не был нехоженым, каким казался со стороны, — он был изрядно засорен и загажен войной.
Разложившиеся трупы немцев в обмундировании разных родов войск, ящики с боеприпасами и солдатские ранцы, пожелтевшие обрывки газет, напечатанных готическим шрифтом, и пустые коробки от сигарет, фляги и котелки, бутылки из-под рома, заржавевшие винтовки и автоматы без затворов, сожженный мотоцикл с коляской, миномет без прицела и даже немецкая дивизионная пушка, невесть как затащенная в глубину леса, — что только не встречалось на пути Андрею.
Все это явно не имело отношения к тому, что его интересовало, — он проходил мимо, не останавливаясь.
Единственно, что на минуту задержало его внимание в первой половине дня — старый, разложившийся труп в полуистлевшем белье, с обрывком толстой веревки вокруг шеи. Явно повешенный или удушенный — кто?.. кем?.. за что?..
Такого обилия грибов и ягод, как в этом безлюдном лесу, Андрей никогда еще не видел. Сизоватые россыпи черники, темные, перезрелые земляничины, должно быть, невероятно сладкие — он не сорвал ни одной, дав себе слово поесть досыта только после того, как что-либо обнаружит.
Однако свежих — суточной давности — следов человека в этом лесу не было. Ни отпечатков ног, ни разорванной паутины, ни остатков пищи или костра, ни погнутых стеблей или примятости, ни свежеобломанных веток, ни иных следов — ничего.
Над лесом и будто над всей землей стояла великолепная тишина. В жарком тускло-голубом небе не появлялось ни облачка. Как только он оказывался на солнце, горячие лучи припекали голову, жгли сквозь гимнастерку плечи и спину.
В полдень, присев на несколько минут в тени на берегу ручья, Андрей съел кусок консервированной колбасы с ломтем черного хлеба, напился, обмыл лицо и, перемотав портянки, продолжал поиски.
О минах он не забывал ни на минуту, но попались они ему только в одном месте — у развилки лесных дорог.
Он на расстоянии заметил пятно высохшей, пожелтелой травы размером с большой носовой платок. Подойдя, привычно лег рядом, снял дерн, осторожно разрыл землю, пошарил пальцами по бокам ямки и внизу — минуты две спустя «шпринг-мина», обыкновенная немецкая противопехотка «S-34», лишенная взрывателя, вывинченного Андреем, валялась за кустом.