Победил Александр Луговой

Не будет больше побед.

А может быть, будут? Разве победа его учеников — не его победа? Конечно, они еще очень юные, а сам он еще не очень опытный тренер. Но ведь юные станут взрослыми, мастерами, чемпионами. Сколько радости испытывал Иван Васильевич, когда выигрывали его воспитанники, он, Александр, например. И когда судья поднимал на ковре его руку, Александру и в голову не приходило считать эту победу только своей, только личной. Он был одним из ее «соавторов», а другим был его тренер. И, сойдя с ковра, он прежде всего бежал к нему и поздравлял его. Все поздравляли тренера. Это было естественным.

И может быть, все это ждет и его?

А написать книгу (осуществить свою заветную мечту), хорошую книгу, которую будут читать, будут любить, — разве это не победа? И разве острый спортивный репортаж, увлекательный очерк, умная, интересная корреспонденция, хороший рассказ — разве они не ведут к той же цели? Не привлекают к спорту миллионы таких вот ребят, которые приходят к нему заниматься, не воспитывают у них лучшие качества советского спортсмена, не показывают, на кого равняться?

И разве бесчисленные успехи и победы советского спорта — это не их победы?..

...Александр отвлекается от своих мыслей и смотрит, как Люся, легкая и сильная, носится по залу с белой лентой.

К Александру подходит Елена Ивановна.

— Хорошо?

— Очень!

— Вы знаете, Александр, — Елена Ивановна задумчиво следит за тем, как Люся выполняет упражнение, — она ведь не будет участвовать в первенстве города. Она вам говорила?

— Нет! — Александр поражен. — Как не будет? Почему?

— Видите ли, их курс, весь целиком, взял обязательство на каникулы выехать в колхозы на месяц. Помочь наладить физкультурную работу. А первенство как раз в каникулы. Я думала, она вам говорила...

Елена Ивановна не отрывает взгляда от Люси. «Выше, выше руку, легче!» — кричит она и недовольно цокает языком.

— Елена Ивановна, — Александр расстроен, — а давно это выяснилось?

— Недели две назад. Странно, я думала, вы знаете.

— Ничего не сказала, — Александр недоуменно пожимает плечами. — Ничего. Наверное, не хотела огорчать.

— А ей предложили остаться и не ездить, — продолжая смотреть в зал, говорит Елена Ивановна, — Не деканат, не дирекция. Комсомольское бюро, ее же товарищи. Они-то понимают, что значит для нее это первенство.

— Ну и что она? — в волнении спрашивает Александр.

— Ничего, отказалась конечно. — В голосе Елены Ивановны легкий упрек.

— И это не сказала, — задумчиво констатирует Александр. — А уже две недели как знала...

Елена Ивановна молчит. «Так, так, чуть резче поворот! — кричит она. — Нона Владимировна, пожалуйста, это место еще раз... Резче, Люся!»

На мгновение умолкший рояль звучит с новой силой, лента сверкающей белой змеей прочерчивает в воздухе причудливые арабески...

— Но чего она еще не знает, — опять начинает говорить Елена Ивановна, в голосе ее звучит скрытое торжество, — и узнает только сегодня — это то, что ее включили в состав сборной страны для поездки в Будапешт. Да! Сегодня утром был президиум, утверждали команду. Люсю утвердили единогласно.

Александр не может вымолвить ни слова. Уж кто-кто, а он-то знает, что это значит. Член сборной команды страны! Люся и мечтать не смела об этом. То есть мечтала, конечно, но как о чем-то очень далеком. «Есть другие, — говорила она, — посильней». А вот, оказывается, не посильней, радостно думает Александр, не посильней. Моя Люся посильней! Вот об этом она бы рассказала. Небось примчалась бы сразу же! А о том, что меня огорчит, молчит. Сама-то ведь огорчается в десять раз больше. И молчит. Ведь как она готовилась к этому первенству. И сейчас продолжает, без скидок, не пала духом. Но теперь это не пропадет зря. Теперь она поедет в Будапешт. Да! Есть на свете все-таки высшая справедливость!

Высшая или людская?

Домой Александр провожает Люсю невероятным маршрутом. Они идут по самым своим любимым переулкам. Не так уж рано, но еще светло. Май! Они без пальто. В скверах все начинает зеленеть. Поют птицы. Из окна слышится песня: «А у нас во дворе...» И во дворах действительно сидят доминошники, радуясь теплой погоде, возможности выйти, наконец, на «оперативный простор». Зимой в квартирах не очень-то расстучишься.

Они идут переулками.

Люся, как это бывает иногда с очень счастливыми людьми, молчит. Она устала от переживаний, да еще Алик, противный, разыграл ее. Притворился обиженным, что она ничего не сказала ему про поездку в колхоз. «Подумаешь, Будапешт! Раз ты от меня все скрываешь, меня это не интересует...» Но долго он притворяться не смог. Его ведь тоже распирала радость. За нее, за Люсю.

— Ты только подумай, — говорил он за двоих, — Будапешт! Это же первые международные соревнования по художественной гимнастике. Можно сказать, первенство Европы!

— Ну, ты уж скажешь, — вяло протестует Люся. Но втайне она сама так думает.

— Конечно, первенство Европы! Участвует дюжина стран. Под руководством Международной федерации! Определенно первенство Европы! А? Люська, вдруг ты у меня станешь чемпионкой Европы? Нет, надо нам свадьбу теперь сыграть на всякий случай, а то ничего не выйдет...

— Почему это? — В голосе Люси вялости нет и следа. Она вся поворачивается к Александру.

— Ну, а как же, чемпионка Европы — и какой-то там захудалый мастеришка, да еще бывший. Ты меня на вокзале — приду встречать — не узнаешь. Скажешь: «Спасибо, товарищ, за цветы, спасибо, вы от какой организации, от Большого театра или от Объединенных Наций? Ах, вы бывший — тогда простите...»

Александр смеется. Но Люсю не обманешь, она отлично чувствует горечь его шутки.

— Зачем ты так, Алик, — говорит она с упреком, еще тесней прижимаясь к нему. — Как тебе не стыдно, у меня такая радость, а ты меня хочешь огорчить...

Александру действительно становится стыдно.

— Ну что ты, Люська, ну я дурак, ты права. Но ты же знаешь, я больше тебя радуюсь!

Он хочет поцеловать ее.

— Алик, народ ведь...

Теперь можно немножко пококетничать, скоро они будут целоваться сколько захотят, хоть часами, хоть сутками. Интересно, как это быть женой? Неужели все остается на месте? И люди так же ходят, солнце светит, трава растет? Не может быть! Наверное, все становится, другим. Жена! Она, Люся, — и жена. Невероятно!

Александр провожает Люсю до подъезда, потом становится на свое обычное место, свой «пост», как называет его Люся, — у входа на почту. И ждет, когда в заветном окне зажжется свет.

Он идет домой и улыбается. Можно себе представить, в каком ажиотаже сейчас Нина Павловна. Люсенька едет за границу! Ее дочь!

...Хулиганов судили в середине мая, в первом участке народного суда. Все четверо сидели за перилами на отведенных для них. местах. Вид у них, как у всех хулиганов, когда они оказываются на скамье подсудимых, был довольно жалкий. Обритые, унылые, скисшие.

Сначала их допрашивали. Допрашивал судья, потом — прокурор, адвокат. Затем начали вызывать свидетелей.

Еще перед началом заседания, когда свидетели толпились на улице, греясь на теплом майском солнышке и ожидая, как полагается, добрых два часа, пока съедутся все, кому положено, к Александру подошли юноша и девушка, которых он тогда спас.

— Вы простите, — сказала девушка и покраснела, юноша тоже залился буйной краской, — мне очень совестно, я тогда после больницы ни разу не позвонила вам...

— Хотели еще раз поблагодарить, — сказал юноша.

— Да погоди ты! — Девушка дернула его за рукав. — Телефона не знали... И адреса. Еще раз большое, большое вам спасибо.

— И ребята на заводе тоже просили передать вам большое спасибо, — сказал юноша.

— Да погоди ты! — Девушка опять дернула его за рукав.. — Скажите, можно к вам с просьбой? Тут у нас есть... Ну говори ты, чего молчишь-то? — Она вытолкнула юношу вперед. — Сам хотел, а сам в рот воды набрал!

Юноша переминался с ноги на ногу. Наконец, словно окунаясь в холодную воду, решился.